Прекрасные похороны (ЛП)

— Я знаю, что это, вероятно, худшее время для этого, но я должна. Я хочу сказать тебе кое-что, что собиралась сказать еще до этого, и не хочу, чтобы ты подумал, что я приняла решение по какой-либо иной причине, — сказала я.

— Фэйлин. — Он замолчал на несколько секунд, после чего снова заговорил. Я испугалась, что он скажет мне замолчать, потому что больше ничего не хочет от меня слышать. Скажет, что все, что я хочу сказать, в такой день для него неважно, и он будет прав. — Если ты сейчас скажешь мне, что хочешь развод, я предупреждаю... Я просто выйду на середине улицы и лягу там.

Я не смогла сдержать улыбку, но она быстро исчезла.

— Я не хочу разводиться.

Наши взгляды встретились, и он в первый раз за последний час по-настоящему посмотрел на меня.

— Не хочешь?

Я покачала головой.

— Я люблю тебя. И ты прав: мы должны работать над этим вместе, а не по отдельности. Я не делаю одолжения тебе или детям, я просто...

— Мне кажется, что я слышу, что ты говоришь, что, вернувшись домой, мы больше не будем жить отдельно. — Осторожно сказал он.

— Я говорю, что нам больше не нужно быть не вместе.

— Больше не нужно? В смысле, уже сейчас?

— Да.

— То есть, прямо сейчас? — Все еще неуверенно переспросил он.

— Если ты не против. Я не могу единолично принимать решение.

Он закрыл глаза и опустил голову на руки, наклоняясь чуть ли не до кончиков пальцев ног.

— Осторожнее, — сказала я, чуть потянув его назад.

Из него вырвался всхлип, и он притянул меня в свои объятия. Вскоре он начал рыдать, а я продолжала его держать. Мышцы в спине начали гореть, но я все равно не двигалась. Если бы ему понадобилось, я до конца дня просидела бы так, обнимая его.

Его плечи перестали трястись, и он пару раз глубоко вздохнул, отстраняясь и вытирая глаза. Я никогда не видела, чтобы ему было так больно. Даже ночью, когда я ушла.

— Я люблю тебя, — прерывисто вздохнув, сказал он. — И я стану лучше. Я не могу опять потерять тебя. Это сломает меня, Фэйлин... А, может, я уже сломан.

Я наклонилась и поцеловала его в щеку, а потом в уголок рта. Он напрягся, не зная, что делать, беспокоясь сделать что-нибудь не так. Я прижалась своими губами к его в первый раз, потом во второй, потом в третий. В третий раз я раздвинула губы, и он поцеловал меня, бережно держа мое лицо руками. Мы месяцами не дотрагивались друг до друга, и, начав, уже не могли остановиться. Мы плакали и целовались, обнимались и давали друг другу обещания. И это было так правильно.

Тэйлор прижался своим лбом к моему, тяжело дыша и выглядя радостным, но в то же время настороженным.

— Сейчас все наладилось. Изменится ли что-то, когда мы вернемся в Колорадо и приедем домой с теми же самыми проблемами?

— Мы будем работать над этими проблемами, но все будет по-другому.

Он кивнул, и с кончика его носа упала слеза.

— Обязательно будет. Я обещаю.

ГЛАВА 20

Элли

Я перевернула страницу своей электронной книги и немного изменила положение своего тела, когда Тайлер зашевелился. Он проспал на моем правом бедре два часа, а Гэвин на левом три. Я не была уверена, зачем я двигалась. Я пыталась сделать так, чтобы моим мальчикам было удобнее, а получалось наоборот, и они снова шевелились в поисках удобного положения для сна. Но несмотря на это, я думала, что знаю лучше них самих, как сделать так, чтобы им было комфортно. И почти всегда я ошибалась. Это было что-то из разряда материнского инстинкта и желания контролировать ситуацию. Мне надо было чувствовать, что я помогала, когда в действительности, если бы я это не делала, они бы сами прекрасно справились.

Я пролистнула страницу вниз, впитывая идеи о том, как справиться со смертью, помочь другим перебороть это и как найти утешение в поддерживаемой докторами философии вере о том, что наша энергия движется дальше и возвращается в следующей жизни. Возможно, из-за всей этой информации я уже начинала сходить с ума, но все это заставляло меня чувствовать себя лучше. И я все больше понимала, что мое предназначение — стать доктором и помогать людям с душевными травмами.

Я была заворожена поиском умиротворения в смерти Томаса, во лжи, в опасности, что была вокруг него. Я пыталась не думать о дюжине фотографий Гэвина, что были разбросаны на пассажирском сидении автомобиля с тремя наемными убийцами. Я старалась удержать поток мыслей от тех его фото, что были забрызганы их кровью. Такой же темно-красной кровью, как и у Гэвина. Она не так давно бежала в венах мужчин, которые когда-то были мальчиками. Их отличия которых от меня были только в чреде неправильных выборов, вызванных тем, что их детские впечатления были омрачены неправильными выборами родителей. Круг, который невозможно прервать.

Было больно осознавать, что они убили бы моего ребенка, не моргнув глазом. Это не выходило из моей головы. Но во мне не было злости, не было реальных оснований для гнева. Я могла их ненавидеть, но это было сложно, ведь я потратила столько лет наблюдая за взрослыми, как за детьми, и изучала причины всех их действий. Я никогда не думала, что в моем новом видении мира я вступлю в борьбу за нормальные, ожидаемые эмоции, которые накрыли бы меня десятилетие назад.

Те, кого я не могла ненавидеть, не были воображаемыми. Они приехали в Икинс с оружием и реальной угрозой нашей семье. Так легко винить во всем Томаса и Трэвиса за то, что они повесили эту угрозу над нами. Но делать это — значит осуждать их выбор. Томас и Трэвис могли бы поступить так же, как сделали Карлиси, но они были на правильной стороне всего этого. Другой их выбор — позволить Карлиси отомстить за смерть Бенни. Я была человеком, презирающим насилие, но сидя в комнате со спящими мужем и сыном, я понимала, что может произойти что угодно.

Единственным решением было встать и бороться.

Осознание этого одновременно опустошило меня и дало мне сил, как и каждое умозаключение, к которому я приходила. Я снова перевернула страницу, чувствуя, как мои щеки загорелись, когда по ним потекли слезы. Я хлипнула носом и вытерла его, разбудив этим движением своего мужа.

Он увидел мое лицо и выпрямился, заправляя выбившуюся из пучка прядь волос мне за ухо.

— Элли, — сказал он слегла громче шепота. — Что такое?

— Просто читаю грустный момент, — сказала я.

Он улыбнулся. Он часто дразнил меня тем, что я была единственной из его знакомых, кто плакал над документалистикой, но мое взросление было стремительным, и мне часто приходилось оставлять сломанные частички себя позади, вне зависимости от того, как я успела к ним привязаться.

— Что за момент? — Спросил он, устраиваясь рядом со мной.

— Что выбор Томаса и Трэвиса был разумным, и им, наверное, это тяжело далось. Они испытывали противоречивые чувства.

Тайлер подумал над моими словами и затем вздохнул.

— Наверное.

— В подобных обстоятельствах увидеть свет трудно, даже если в руках ты держишь свечу.

Тайлер хихикнул и повернулся ко мне.

— Ты это прочла?

— Нет.

— Твой мозг меня поражает. Твои мысли словно поэзия.

Я засмеялась.

— Наверное, иногда. Важно найти в себе силы, когда тебе больно.

Тайлер поцеловал меня в щеку и дотянулся до нашего сына. Гэвин был прекрасным сочетанием Тайлера и меня: независимо от того, был он спокоен или зол, его лицо не теряло белизны, мягкая кожа охватывала добрый, храбрый дух и аналитический разум. Я пробежалась пальцами по короткой стрижке, благодаря которой он был так похож на своего папу, и его веки затрепетали. Показались его теплые бурые глаза, и веки вновь сомкнулись. Также, как и мы, он пройдет через худшее, чтобы получить лучшее, и я так боялась и ждала это испытание. Я потратила много времени, зарабатывая право быть матерью.

— Он уже давно спит, — сказал Тайлер.

— Не думаю, что он много спал в больнице. Ему это нужно. Проснется, когда его тело отдохнет.

У нашей двери послышались шаги: кто-то шел по коридору к лестнице, и как только спустился, мы услышали приглушенный голос Джима, приветствовавший гостя.