Страница 82 из 88
— Убрать газы! — орет вдруг Штепенко.
Я этого сделать не решаюсь. Впереди сплошная мгла. Ни начала, ни конца полосы не видать. Убедившись, что вышли точно, даю полный газ, уходя еще раз на круг. Семь раз отмерь… Штепенко ворчит. Мы снова начинаем заход и благополучно опускаемся на бетон.
Теперь осталось закачать горючее и вызвать пассажиров.
Время приближалось к полудню. Солнце пекло самым немилосердным образом. Температура воздуха поднялась за 35° по Цельсию. Асфальт расплавился и прилипал к подошвам обуви. Душный воздух сушил рот и нос. По просьбе наших инженеров подъехала пожарная цистерна и время от времени обливала самолет холодной водой.
Сменили воду и в системе охлаждения двигателей.
Прибыли пассажиры, и я доложил В. М. Молотову о готовности к старту.
— Ну что ж, действуйте.
Вокруг нас, как и при встрече, снова сновали операторы и корреспонденты с аппаратами на треногах и без них, прожекторами и лампами, за которыми тянулись извивающиеся змеями провода. Все это трещало и щелкало, вспыхивало и блестело, окружая нас и провожающих плотным кольцом. Прибыл трактор-тягач и потащил корабль к линии старта. Газетный и кинолюд не отставал. Только часть крупногабаритных киноаппаратов и юпитеров осталась на месте. На ходу нам совали в руки вечные ручки и блокноты, просто клочки бумаги и денежные знаки, прося автографы.
Когда корабль остановился в начале бетонной полосы, я протиснулся к наркому и просил его ускорить нескончаемое прощание.
— Чем дольше, тем больше прогреется воздух и будет труднее стартовать.
Золотарев стоял рядом со мной и смахивал с лица пот собственной пилоткой.
— А наши моторы выдержат?
Золотарев уверенно ответил:
— Выдержат, товарищ нарком.
— Хорошо, давайте лететь, — и, приподняв шляпу, зашагал к трапу. Не дожидаясь команды, экипаж поспешил на свои места.
В обратный путь
Запущены все моторы. Впервые за всю мою летную практику пошли на взлет без предварительного опробования моторов на старте. И без этого вода в радиаторах нагрелась до 60 градусов.
Корабль, пробежав почти до конца двухкилометровую взлетную полосу, очень неохотно и тяжело оторвался от земли. Плотность воздуха ничтожно мала. Земля тянула нас, и мы дольше, чем когда-либо раньше, шли бреющим полетом, еле перетягивая через верхушки деревьев и невысокие строения вблизи аэродрома. Набрав метров двадцать высоты, пришлось снизить обороты двигателей: в радиаторах закипела вода. Маневрируем между горками и строениями, пока моторы понемногу остывают.
Минут через пять дали двигателям максимальные обороты и поднялись на 300 метров. Это уже лучше. Можно передохнуть самим, моторам — тоже.
— Штурманы! Давайте курс.
Пошли на северо-восток с набором высоты. Надо забираться повыше, чтобы не рисковать перегревом моторов. Проходим небольшую облачность. Через десяток минут она уже ниже нас. Над нами синее небо и огненный диск солнца.
Включаю автопилот. Высота — 3000. Температура наружного воздуха — 10°. Скорость по прибору 260 километров в час. Вое нормально. Остается лишь жалеть о том, что облака закрывают от нас проплывающие внизу Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимору, Бостон и другие города американского Востока. Уже под конец полета, когда до аэродрома посадки остается по нашим расчетам не более часа, облака сгущаются и скоро встают перед нами сплошной стеной. Идем вслепую.
— Штурманы! Дайте погоду на Гандере. Что там?
— Ничего, хорошая погода, — невозмутимо отвечает Штепенко.
— А если конкретнее?
— Безоблачно, видимость 50 километров, ветер слабый.
— Откуда такие сведения?
— Из прогноза, — огорошивает меня штурман.
— Это я без вас знаю, — я начинаю «закипать». — Мне нужна фактическая погода в Гандере. Связь есть?
— В том-то и беда, что связи опять нет.
— Ну вот что, Александр Павлович, — чеканю я сухим командирским тоном, — когда по расчету времени окажемся над серединой пролива, будем спускаться ниже облаков. Ясно?
— Ясно. Там мы будем через десять минут.
Подрегулировав автопилот и убавив обороты моторам, начинаю снижение. На высоте 4500 метров попадаем в густой снегопад.
— Эй, летчики, — возмущается Штепенко, — у нас полно снегу.
— Ничего, скоро растает, — успокаиваю я, — смотри, уже идет дождь.
Чем ниже мы опускались, тем сильнее хлестал дождь. Никакой видимости, хотя идем уже под облаками. Что там внизу, облака или уже поверхность моря?
— Сальников, что вы видите? — спрашиваю кормового стрелка.
— Ничего, товарищ майор.
Спускаемся еще ниже. Высотомер показывает 1000 метров. «Хватит», — решаю про себя. Дождь прекратился, впереди на горизонте появилась светлая полоса. Там пробиваются солнечные лучи. Летим между двумя слоями облачности. Вскоре кончился верхний слой, и тепло и солнце мигом добираются до нас. Внизу появились «окна».
— Впереди по курсу — горы, — докладывает Гончаров. Все в порядке, это и есть остров Ньюфаундленд.
— Как дела со связью? — тереблю радистов.
— Молчат, — скучным голосом отвечает Борис Низовцев.
— Продолжайте вызывать, — командую я, хотя знаю, что итак все время выстукиваются соответствующие позывные.
За ключом сидит неизменный мистер Кемпбелл. Выглядывая временами в иллюминатор и видя вокруг лишь снегопад, ливневый дождь и серую муть облаков, он со страху забросил все свои коды и шифры и начал работать открытым текстом, умоляя всех сообщить «погибающему» кораблю погоду на Ньюфаундленде. Получив ответ, он еще больше расстроился, ничего не поняв в принятом им наборе латинских букв.
— Отшень хорошая погода, — разбирается в радиограмме Романов и показывает большой палец. — О кей, мистер Кемпбелл!
Как позже выяснилось, повторилось уже пройденное: канадец работал новым шифром, а аэродром — старым. В итоге ни тот, ни другой ничего не понимали… А когда мистер Кемлбелл завопил открытым текстом, на аэродроме нашли чеха, который и составил нам «отшень хорошую погоду». По случаю такого невиданного успеха мистер Кемпбелл решил подкрепиться, и его место за приемниками и передатчиками занял Муханов.
Облака оборвались точно там, где это предсказывал вашингтонский прогноз. Впереди точно по курсу вижу широченные и длинные полосы аэродрома Гандер. Бетонные взлетно-посадочные дорожки перекрещиваются друг с другом, образуя огромное бетонированное поле в середине аэродрома. Рядом — городок из деревянных домиков. Вместительные ангары. Как и в Гус-Бее — множество различных механизмов и машин, штабели труб, леса и других строительных материалов.
Подлетаем к аэродрому. Видим, зажегся вращающийся световой маяк и на одной из полос бетона вспыхнул длинный ряд посадочных огней. Огни расположены посредине полосы и закрыты толстыми стеклами почти вровень с поверхностью бетона. На них можно садиться без боязни, что колеса их передавят.
Определять ветер и направление посадки на этот раз нужды нет: перед нами снижается с зажжеными аэронавигационными огнями четырехмоторный «Либерейтор». Мы следуем его примеру.
Тормозить нет нужды. Длина аэродрома обеспечивает гашение скорости и без торможения. Золотарев посмеивается: «Пуганая ворона куста боится», намекая на неудачу с покрышкой при посадке в Вашингтоне.
Наш самолет ждали, и встречающих было также много. Проследив за организацией внешней охраны и оставив, как всегда, одного из стрелков внутри корабля, я с экипажем отправился вслед за пассажирами в клуб гарнизона. Большое деревянное здание снаружи походило на ангар, разве что в нем отсутствовали громадные ворота. Но это снаружи. Внутри же в нем было все, что положено: и большой зал, и бильярдные, и столовая с неизменным своим спутником — баром, и ванные, и умывальные с горячей и холодной водой.
Пока пассажиры переодевались, мы со штурманами, извинившись перед хозяевами, заглянули к синоптикам. Карта погоды над океаном не предвещала ничего хорошего… Очевидно завтра лететь дальше, вновь через «большую лужу», нам не удастся.