Тревожное небо

Кэптен Хадсон принес приглашение на вечер самодеятельности, устраиваемый расположившимися по соседству летчиками истребительного полка.

Посоветовавшись с экипажем, поблагодарили за честь и отправились на присланном за нами автобусе в гости.

Участники самодеятельности блистали, наверное, остроумием, но за довольно «деревянным» переводом кэптена Хадсона многое до нас не доходило. Зал то и дело рукоплескал, хохотал и свистел, мы же лишь (недоуменно переглядывались. Правда, один из номеров, вызвавших в зале буквально бурю восторга, мы поняли. На аэродром налетела вражеская авиация. Пока дежурный докладывал об этом событии по нескольким телефонам в различные высшие инстанции, прося разрешения на открытие огня по вражеским самолетам, те успели высадить десант парашютистов и исчезли с поля зрения… Когда же, наконец, разрешение на стрельбу было получено, оказалось, что к этому времени девушки-военнослужащие из команды аэродромного обслуживания уже переловили и захватили в плен всех вражеских десантников…

По окончании программы командир полка пригласил нас «на чашку чая». Чая, правда, не было, зато имелись в обилии все остальные, более крепкие налитки. В обставленном мягкими диванами, креслами я столиками большом помещении собрались летчики-офицеры разных стран и национальностей, местные — с женами и дочерьми.

Пели песни, танцевали. Вскоре из одного угла, где разместились летчики-канадцы, донеслись звуки мелодичной задушевной песни. Все разрастаясь, она охватила весь зал, заглушив танцевальную музыку. Песни чередовались одна за другой… Начинали то норвежцы, то канадцы, англичане и новозеландцы. Пришлось спеть и нам. Начали со «Стеньки Разина». Сами удивились, что она у нас получилась! Усердно старался и кэптен Хадсон. Но когда мы под конец затянули песню амурских партизан, наш переводчик свел брови и обиженно засопел… Закончив свой небогатый «репертуар», мы с удивлением прослушали его еще раз! Все наши песни повторили… канадцы, правда, без слов! Пели они просто мастерски.

Заканчивая вечер, распорядитель, он же постановщик, режиссер и… священник полка, залез на стол и поднял бокал за советских летчиков, за победу Красной Армии, отражающей натиск общего врага.

Пора уходить. Поручили отблагодарить наших радушных хозяев признанному оратору и златоусту — Саше Штепенко.

Беря пример с распорядителя, Саша также влез на стол.

— От имени присутствующих здесь советских летчиков говорю большое спасибо за гостеприимство и приятно проведенный у вас вечер. Прошу выпить вместе с нами за людей, кто любит свободу, кто любит своих матерей, жен и детей, за всех тех, кто умеет бороться за все это, отстоять его и для себя и для своих близких!

Переводчик перевел. В помещении воцарилась тишина… и тут же взорвалась громкими аплодисментами. И Сашу бережно сняли со стола десять пар рук и долго еще качали.

Казалось, все шло хорошо, ан нет! Отголоски прошедшего в теплой и дружественной атмосфере вечера были более чем странные. На следующее утро наш кэптен Хадсон бродил хмурый и сосредоточенный. То и дело вызывали его к телефону, и это происходило так часто, что дверь его номера все время стояла полуоткрытой. В перерывах между долгими разговорами по телефону кэптен исписал несколько листов бумаги… Оказалось, что обязанности переводчика отнюдь не были главными, и не из-за них он прислушивался к каждому нашему слову. В его обязанности входили непрерывная слежка, донесения и доклады о наших делах и разговорах…

В стране гейзеров

Нам предстояло перелететь через Фарерские острова в Исландию. Расстояние и обилие воды нас не смущали. Смущало другое: аэродром в Рейкьявике имел слишком короткую взлетно-посадочную полосу. Об этом знали и мы сами, знало и наше командование, разрабатывая маршрут полета. Но деваться некуда — наш самолет не мог пролететь без посадки все расстояние от Престиика до берегов США. Как в Москве, так и в Англии нас утешали наличием в Исландии сильных ветров, дующих изодня в день. Они должны помочь и при посадке и при взлете.

Погода была не из лучших, но взлететь можно. Сильный в 6–7 баллов ветер катил с запада высокие пенистые валы и с грохотом разбивал их о прибрежные скалы. С неба крапал дождь. Резкие порывы ветра больно кидали капли в лицо.

Прибывшие из Лондона пассажиры были приятно удивлены метаморфозой, происшедшей в центральном отсеке нашего корабля. Общими усилиями экипажа и работников посольства отсек превратился в настоящий салон, с мягкими сиденьями и даже ковром «на полу.

Стартовали по одной из коротких полос аэродрома. Но сильный ветер помог нам приобрести необходимую для отрыва скорость задолго до конца бетона.

Начало пути на север, к Фарерским островам, прошли вдоль проливов, по возможности стараясь держаться по их середине. Порывистый ветер бросал многотонный воздушный корабль то вверх, то вниз. Не видя конца беспрерывной болтанке, решаем пробиться вверх, за облака. Кстати подвернулось «окно» — просвет в серой сырой мути. Прибавив моторам обороты, полезли вверх. «Окно» оказалось маловатым. Оно кончилось значительно раньше, чем мы рассчитывали, и дальнейший набор высоты проходил вслепую, в облаках. На высоте двух с половиной тысяч метров выскочили наверх, под яркое сияние голубого солнечного неба.

Штурманам — уже который раз — пришлось усердно слушать радиостанции и рассчитывать свои навигационные дела по их точкам-тире, призывая время от времени на помощь само солнце. Но это не впервые.

Через час с небольшим Штепенко доложил:

— Проходим над радиостанцией мыса Рот.

Все! Кончилась твердая земля, дальше на тысячи километров вода и только вода. Еще через полчаса слышу, как препираются штурманы с мистерам Кемобеллом. Сгибаясь в три погибели, наклоняюсь вниз и вяжу: мистер втиснул свое грузное тело в сиденье радиста, сидит улыбаясь, сложив на животе руки. Ни-зовцев и Муханов устроились с кислыми лицами на полу. Саша Штепенко подает Кемпбеллу бланк с текстом радиограммы и борется за ключ передатчика, надеясь, что мистер его поймет и передаст донесение в эфир. Однако канадец улыбается пуще прежнего и засовывает бланк себе в карман! Штепенко не сдастся. Призвав себе на помощь Романова, он пытается и словами и жестами заставить нашего благоприобретенного «специалиста» заняться делом. Напрасный труд. Толстяк, продолжая все так же любезно улыбаться, только разводит руками. Позже выяснилось, что мистер Кемпбелл не брался за ключ из-за боязни, что нас могут засечь фашисты! Это здесь, над Атлантикой! Не очень-то храбрым оказался заморский «специалист».

…Жестикулирующий Штепенко вдруг исчезает в темноте. Выпрямившись, я обнаруживаю, что летим в облаках. Обухов ведет самолет вслепую. Взяв в руки штурвал, начинаю набирать высоту. Моторы ревут вовсю, но облачность все не кончается. Па стеклах кабины появляются кристаллики льда.

Высота растет с каждой минутой. 3000… 3500 метров. Становится холодней.

— Одеть кислородные маски!

4000… 5000… Наконец-то снова выходим к солнцу.

— Штурманы, как курс? — спрашиваю я.

— А что? Курс хороший, — отвечает Штепенко и, как мне кажется, слишком бодрым голосом.

Курс мог быть и в самом деле хорошим, а вот как с местонахождением самолета? Романов то и дело высовывает голову с секстантом наружу и долго крутит его верньеры. Через два часа тридцать минут полета мы должны находиться над архипелагом. Во все глаза всматриваемся в ослепительно сверкающую холмистую равнину облачности.

— Земля слева! — вопит вдруг кто-то из стрелков. И действительно, слева впереди под курсовым углом 40–45 градусов появились в разрывах облаков темные пятна.

— Нема там земли, — басит Штепенко.

Несмотря на его категорическое утверждение, все (и я в том числе) остаются при своем мнении. Я начинаю доворачивать влево. Но вскоре приходится сдаться. Никакая это не земля. Темные пятна — это тень верхних разорванных облаков на сплошном слое нижних… Приходится ложиться на прежний курс. Мы виновато умолкли.