Страница 47 из 88
— Летчики, идем правильно, так держать. Через час будем над целью, — сообщает Саша.
— Сейчас самое время перекусить, — добавляет он немного погодя.
Что верно, то верно. Вытаскиваю из правого наколенного карманчика бутерброды: один с сыром, другой — с колбасой. Минут через двадцать справа заблестело море.
— Летчики, — слышится голос штурмана, — возьмите 20 градусов вправо.
— Это еще зачем?
— Зайдем мористее, оттуда легче подойти незаметно. Он прав. Над землей нас заметят быстрее.
— Добро! Будет 20 вправо.
Сверкающий огнями ночной Данциг остался далеко слева. Устроим иллюминацию! Пройдя минут пятнадцать, снова поворачиваем на запад. С левого борта вновь появляется Данциг. Это уже последний отрезок пути перед заходом на бомбометание. Огни города уходят под левое крыло. В наушниках звучит приказ штурмана (именно — приказ, ибо с этого мгновения все подчинено бомбометанию).
— Боевой курс — 185 градусов.
Впиваясь глазами в показания гирокомпаса, вывожу самолет на боевой курс.
— Так держать! Через минуту:
— Пять — вправо. И снова:
— Три — влево.
— Есть три градуса влево.
— Так держать!
Самолет вздрагивает: открылись бомболюки. Я почувствовал, хотя лицо и было закрыто кислородной маской, как в открытые бомболюки ворвался холодный воздух.
Внизу под нами расстилается море электричества. Город, находящийся в глубоком тылу врага, нас не ждет, упивается очередными победами фашистских войск…
— Вот заразы, — слышно, как сквозь зубы цедит штурман, какую иллюминацию развели. — Он ловит в глазок прицела контуры электростанции:
— Вот я вам сейчас покажу иллюминацию!
Самолет как будто кто-то сильно толкает снизу: штурман сбросил бомбы.
Мне очень хотелось увидеть, куда упадут первые бомбы. Заложив глубокий вираж, надеялся успеть, пока они дойдут до земли, поставить самолет в нужное для этого положение. Да не тут-то было! Я заметил лишь, что мигом погасли все огни города.
— Попали! Точно! — заорали возбужденные стрелки. Теперь и я заметил далеко внизу широко полыхающее пламя. Наша ли это цель, этого я определить не мог. Но то, что мгновенно погас свет во всем городе и даже в его ближайших окрестностях, говорило само за себя.
— Осталось еще две по двести пятьдесят, — докладывал штурман, когда общее ликование утихло. — Зайдем еще разок.
Все началось сызнова. Но с довольно чувствительной разницей. По небу шарили десятки прожекторов, вокруг нас засверкали сотни разрывов зенитных снарядов. Саша был спокоен, как всегда. «Вправо, влево, прямо, еще вправо», раздавались его команды, пока снова не открылись бомболюки и последняя пара бомб понеслась вниз.
— Порядочек! — кричит штурман и, перейдя на украинский язык, добавляет:
— Теперь, братки, давайте тикать.
Командование переходит снова ко мне. Я маневрирую, стараясь отделаться от вцепившихся в нас, как клещи, прожекторов. Этот фейерверк нам особого удовольствия не приносит.
Курс на восток. Прожекторы не желают покидать нас. Заваливаю левый крен и резко толкаю правую педаль. Тяжелый корабль скользит вниз, влево, и лучи оказываются правее нас. Полный газ всем моторам, и команда стрелкам:
— Огонь по прожекторам! Покажите, что вы можете. Разрешаю использовать половину боекомплекта.
Стрелки уже ждут эту команду и немедленно открывают огонь из всех стволов. Но целей для стрельбы значительно больше, чем самих стрелков. Один за другим гаснут и вновь вспыхивают языки фиолетового огня, то и дело ловя нас. На полной скорости уходим на восток.
Наконец весь этот шабаш остается далеко позади. Судя по поведению корабля, на этот раз все кончилось благополучно, удачно поразили и цель.
— Саша, а ты молодец, — хвалю я.
— Знай наших, — довольным тоном отвечает он. — Это подарочек к Октябрю.
Самолет идет ровно. Наверху сверкают звезды, снизу все попряталось под темными облаками.
— Ребята, вы не спите? — спрашиваю стрелков.
Первым, как всегда, отвечает стрелок кормовой башни Секунов. За ним — подшассийный справа, потом — слева и последним пушкарь центральной башни, прозванный в шутку начальником артиллерии. Центральная башня находится наверху и поле зрения у ее стрелка больше, чем у остальных.
Постоянную проверку и опрос всего экипажа ввели на всех кораблях не только для того, чтобы люди всегда были готовы к бою. Имелась и другая весьма веская причина. Она заключалась в опасности кислородного голодания. Маски, одеваемые всеми членами экипажа уже на высоте 3500–4000 метров, были в те времена далеки от совершенства. От них шли гибкие резиновые трубочки к баллону. И стоило согнуть эту трубочку, а тем паче сложить пополам, как в маску переставал поступать кислород. Если человек начинал дремать, и это случалось с ним во сне, то через 15–20 минут могла наступить смерть… Поэтому через каждые четверть часа проводился опрос всех членов экипажа, и если кто-нибудь не отвечал по внутренней связи, то борттехник, переключив свою маску на переносный кислородный баллончик, отправлялся на место и выяснял причину молчания. К счастью, чаще всего причиной этому была просто нарушенная связь.
— Летчики, через пять минут будем на линии фронта, — объявляет штурман. Это значит, что через пять минут можно начать спуск вниз, под облака, и там на низкой высоте наконец-то можно будет снять опостылевшую и давящую на лицо кислородную маску.
Чуть раньше, чем стрелка часов дошла до назначенного времени, я убавляю газ моторам и начинаю спуск. Высота порядочная — 6000 метров, зенитный огонь на такой высоте нас не страшил.
Уже исчезли звезды. Значит, мы в облаках. Температура воздуха вокруг нас достаточно низкая, минус 20 градусов. Обледенения при такой температуре почти не бывает.
Осталось еще около 1000 метров, когда я прибавляю моторам >газ и еще раз спрашиваю экипаж:
— Маски сняты?
— Давно уже… Все в порядке… — слышались вразнобой голоса.
— Что за базар? Доложить по очереди! Вновь звучат доклады, но уже как положено. — Вот так-то лучше.
… Хотя на боевое задание в тот вечер вылетел только один корабль, командир полка Лебедев и весь штаб во главе с его начальником Арефием Иващенко работал как и, всегда, следя за донесениями, посылаемыми нами в эфир. В условленные заранее сроки в штаб поступали наши лаконичные зашифрованные радиограммы: «Прошли ИПМ», «Пересекли линию фронта», и, наконец, «Задание выполнено. На объекте два очага пожара».
— Молодцы ребята! — сказал, вставая, Лебедев. — Арефий. Никитич, — обернулся он к начальнику штаба, — оставайся здесь, а я пойду прилягу. Когда они на обратном пути пройдут линию фронта, звякни мне.
Выйдя на улицу, полковник увидел две прижавшиеся к стене женские фигуры. Подойдя поближе, он узнал в них Ефросинию Пусэп и Матрену Штепенко, работавших в штабе, и каждый раз, когда корабли уходили на боевое задание, всю ночь напролет ожидавших минуты, когда «голубая четверка» приземлится на своем аэродроме и зарулит на стоянку.
— Что загрустили? Все в порядке: ребята выполнили отлично» боевое, задание и уже летят домой, — успокаивал женщин Лебедев. — Идите-ка и вы к себе и ложитесь спать.
. — Ничего, Викторин Иванович, мы подождем, пока они сядут, — ответила Ефросиния Пусэп.
Тревога и беспокойство покидали их только тогда, когда корабль с громадной голубой цифрой 4 на хвосте останавливало» на опушке леса под маскировочной сеткой. Сейчас это места пустовало и покоя в сердцах Фроси и Моти быть не могло.
… Лебедев проснулся в то утро сам, так и не дождавшись. звонка от начальника штаба. Схватив трубку телефона, он позвонил на КП полка.
— Иващенко, что с четвертым?
— О четвертом пока ничего… Последняя связь с ним была, когда на обратном пути прошел Осташков.
Лебедев быстро вскочил на ноги, оделся и поспешил на КП. По пути снова встретил Мотю и Фросю, заплаканных и осунувшихся. Те остановились перед ним и молча, с немым вопросом, застывшим в покрасневших от слез глазах, в упор смотрели ему в лицо. Что он мог им сказать? Прошло уже столько времени, что корабль в воздухе больше находиться не мог: давно должно было кончиться горючее. Самолет на земле. Но где? Что с ним? Этого он еще и сам не знал.