Страница 40 из 88
— Никуда они не опоздают, — только две машины идут наэту цель, остальным дана задача на ночь. Неизвестно еще, как мы справимся…
Вот какие дела… А Михаил Васильевич молодец: на первый неизведанный еще полет идет сам, не рискуя другими.
Взяли курс на Калугу. Далеко внизу желтела неубранная рожь, зеленели леса и блестели ленточками реки.
— Летчики, может быть, уже хватит набирать высоту? — спрашивает вдруг штурман.
Саша относился к зенитному огню на редкость хладнокровно и предпочитал бомбить цель с возможно низкой высоты. Он всерьез уверяет, что по статистическим данным лишь каждый десятитысячный снаряд сбивает самолет, а мы, отбомбившись, уходим от цели, когда выстреливается еще только вторая тысяча… Так что беспокоиться незачем.
— Поднимемся еще чуток, — ответил командир. — Базарную площадь ты и оттуда разглядишь.
— Холодно становится, — хитрил Штепенко, — мой градусник показывает уже минус 30.
— Потерпи немножко, — усмехнулся Водопьянов, — над целью будет жарко. Нас там встретят горяченькими…
— Стрелки, смотреть внимательно! — немного погодя командует Водопьянов.
Вдали на горизонте уже виднеется светлая извивающаяся среди зеленых берегов Ока. Приближаемся, к ней. Видны прямые блестящие колеи железных дорог и серые полоски шоссе, сходящиеся у хорошо заметных квадратов городских кварталов, по берегам реки.
И вот — началось!
— Слева снизу идет пара истребителей, — докладывает стрелок хвостовой башни.
— Не спускайте с них глаз, подойдут поближе, открывайте огонь.
— Летчики, — слышен голос штурмана, — на боевой курс зайдем с юга. Возьмите 10 градусов левее.
Картина, видимая с дневного неба, иная, чем ночью. В темноте виден каждый залп, каждый выстрел. Молниями сверкают вокруг разрывы снарядов. Днем ничего этого нет. Лишь маленькие облачка, похожие на распушенные комки ваты, то и дело появляются в воздухе. Чтобы заметить место стреляющей по нас батареи и тем более одиночного орудия, нужен очень наметанный глаз.
Уже минут за десять до цели начался «концерт». Слева, сзади, впереди, справа — всюду вокруг нас, то ниже, то выше взрывались выплевываемые из десятков стволов зенитные снаряды. Проскакивая через облачка разрывов, мы чувствовали едкий запах сгоревшей взрывчатки.
— Навоняли на все небо, ироды проклятые, — возмущается Штепенко.
Самолет встряхивает, слышен треск, будто крупные градины ударяют по фюзеляжу. Снаряд, видимо, разорвался вблизи и его осколки задели самолет. Саша, как и всегда, само спокойствие. Покручивая штурвальчики и рукоятки прицельного приспособления, он спокойно дает летчикам. поправки на курс. Его спокойствие передалось и нам.
— Восемьдесят градусов вправо.
Облачка разрывов становятся еще гуще и ближе.
— Еще десять вправо, — слышится снова. И, чуть спустя:
— На боевой курс! Девяносто градусов вправо! Только-только выйдя из разворота, слышим снова его спокойные и четкие команды:
— Три градуса вправо… еще два… еще два… Летчики, что это вас все время тянет вправо? — ворчливо журит он нас. — Три градуса влево.
Так ли, не так ли, но справа были все же свои, а слева — враг… Должно быть, самолет сам старается держаться ближе к своим…
— Так держать. Открываю бомболюки.
— Летчики! Зайдем еще раз. У меня еще немножко осталось.
Саша верен себе. Еще и еще раз начинаем все сначала. Снова и снова барабанят по обшивке осколки.
— На третьем моторе упало давление масла, — докладывает борттехник.
— Выключить, — бросил лаконично командир и тут же добавил:
— Саша, кончай!
— Сей минут! Сброшу последние.
Однако этот «сей минут» продолжался еще минут пять. Прибавив оставшимся моторам мощности, продолжали доворачивать по командам штурмана то вправо, то влево.
— Все! Давайте домой! — наконец-таки донеслась долгожданная команда.
Летчики, сиденья которых располагались на самом верху фюзеляжа, не имели возможности видеть разрывы своих бомб. Видели это лишь штурман и стрелки. Но, когда Саша Штепенко удовлетворенно и спокойно изрекал: «Порядок!», то не могло быть сомнений, что он уложил бомбы точно туда, куда следовало.
«Наложили» и нам. Прекратилась связь. Позже обнаружилось, что в радиоприемнике застрял осколок. Подшассийные стрелки сообщили, что через крыло просматривается небо… Львиная доля всех этих неприятностей выяснилась лишь потом, после посадки на аэродроме. Подсчитав на стоянке все дырки и дырочки, механики доложили, что насчитано их чуть больше тридцати…
Так как участвующие в этом «деле» корабли вернулись оба изрядно покареженными и, учитывая малочисленность наших воздушных «дредноутов», этот «водопьяновский эксперимент» (как его тут же назвали вездесущие острословы), так и остался поначалу единственным. Дивизия продолжала бомбить врага только ночами. Участвовавшие в дневном рейде корабли починили. Вернулся и выздоровевший летчик. Я вновь остался «безлошадным».
Самолет летает сам
Фронт по-прежнему был угрожающе близок к Москве. На находящихся в окрестностях города аэродромах сиротливо стояли десятки самолетов. Послать их в бой было нельзя — они требовались для других целей.
После дневной бомбардировки Калуги прошло уже немало томительно скучных дней. И вот однажды утром посыльный разыскал меня и передал приказ явиться в штаб. «Интересно, что случилось?» — думал я, торопясь туда.
— Вас просили позвонить начальнику штаба дивизии товарищу Шевелеву, — сообщил дежурный, когда я строго по уставу доложил о своем прибытии.
— Капитан Пусэп по вашему приказанию у телефона, — набрав нужный номер, крикнул я в трубку.
— Здравствуй, юджен. Почему так официально? — приветствовал меня Шевелев. — Ты все еще без скакуна?
Так точно.
— Дело есть. На аэродромах вокруг Москвы стоит довольно много самолетов. Для боя они не пригодны, а для других дел нужны. Может возмешься отогнать их на восток, в более безопасное место?
— Разве… разве положение так серьезно? — заволновался я.
— Приезжай лучше ко мне, здесь и поговорим обо всем. Машину, чтобы добраться сюда, сумеешь добыть?
— Не знаю, но попрошу у командира полка.
— Хорошо. Приходи сразу.
Я поспешил к командиру полка и передал ему свой разговор с Шевелевым.
— Полковник Шевелев приказал спросить у вас машину, — схитрил я.
— Бери! Только сразу же отправь ее обратно.
— Будет сделано! — щелкнул я каблуками и поторопился выйти.
Я объяснил задачу шоферу и сел в «эмку». Штаб дивизии находился на другом аэродроме. Чтобы добраться туда, пришлось проехать через Москву. Несколько часов спустя я сидел уже в приемной Шевелева.
Офицеры штаба сновали по приемной, одни скрывались на несколько минут, другие — всего на несколько секунд.
— Доложите начальнику штаба, что капитан Пусэп прибыл, — попросил я копавшегося в куче бумаг адъютанта. Тот поднял глаза и проворчал:
— Почему вы сразу не сказали?
Он быстро скрылся за дверью кабинета, а через минуту вышел с каким-то подполковником.
— Войдите, — пригласил меня адъютант, оставляя дверь кабинета открытой.
Не успел я войти, как высокий, стройный и улыбающийся Шевелев направился мне навстречу.
— Ты расторопный малый, — сказал он, протягивая мне руку. — Садись! — Он указал на черное кожаное кресло перед письменным столом.
— Марк Иванович, — не терпелось мне, — что будет дальше?.. Враг уже вплотную подошел к городу… Неужели мы не сможем его остановить?
Шевелев сел за стол и, барабаня пальцами по стеклу, посмотрел в окно. Установилась удручающая тишина. Я не мог выдержать эту длинную паузу.
— Все же говорили, что враг будет разгромлен немедленно, что мы не уступим ему ни пяди своей земли, что военные действия будут перенесены на территорию самого противника… Мы ведь все были в этом более чем уверены.
— Да, были, — сказал Шевелев резко и встал. Я встал тоже.
— Сиди ты, сиди! — приказал он. — Гитлеровцы готовились к войне много лет. А мы занимались мирным созидательным трудом. Они нагло обманули всех, нарушили, не стесняясь, международные договоры… Разорвав заключенный с нами пакт о не нападении, они вторглись в нашу страну… Ты же сам очень хорошо знаешь, что значит на войне внезапность.