Бог есть

Ладно, довольно. Комментировать можно бесконечно, как будто я красуюсь на фоне. Мне это не нужно, я лучше напишу еще что-нибудь свое.

«Знаете ли вы, что не только люди, но и растения мыслят и, более того, осознают наши намерения? Как мы относимся к ним, так и они к нам, всякий раз отвечая любовью на любовь. Как говорится: что посеешь, то и пожнешь…»

Растения ведут себя не по-христиански: «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших <…> Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?» (Мф.5:43,44,46).

По поводу обескураживающей заповеди любить врагов своих, старец приводит ответ святого равноапостольного Кирилла (827–869) на упреки сарацинов, что христиане их не любят и даже убивают вопреки заповеди: «Если в одном законе существуют две заповеди, которые надлежит исполнять, то кто более праведен: тот, кто исполняет обе заповеди или только одну?» — «Конечно тот, кто исполняет обе заповеди, — отвечали сарацины». — «Каждый из нас прощает обиды своим врагам, но все вместе мы отдаем жизнь друг за друга, ибо сказал Господь: Нет больше той любви, если кто положит душу свою за друзей своих (Ин.15:13)». То есть соблюдаем не одну, а две заповеди: личную обиду прощаем, но за обиду друзей, соотечественников, единоверцев спуску не даем. Ну что, достойный ответ. Кстати, он не напоминает вам крючкотворство адвоката, цель которого — найти любой законный повод для оправдания неважно преступника ли, невиновного ли (поскольку правильность закона не обсуждается)? Еще старец приводит «в пример и преподобного Иоанникия Великого (752–846), который в течение двадцати лет был воином и творил настоящие чудеса на поле брани. Он всегда одерживал победы и ни разу не был побежден. Никогда он не цеплялся за жизнь, но всегда был готов положить ее за ближнего, и Господь сохранил его невредимым. Приняв монашеский постриг, Иоанникий стал великим светильником веры и чудотворцем». Вот тебе и смирение — главная христианская добродетель. Вот тебе и бесстрастие с нирваной. Адвокаты, ау! Правильно говорят: есть буква закона, а есть дух закона. Иоанникий явно спасался Святым Духом, а не буквой.

А вот еще высказывание старца, и это последний раз, потому что после этого я больше не хочу о нем говорить:

«50 лет коммунизма причинили (нам) гораздо большее зло, чем 500 лет под турками. Он (коммунизм) отдалил народ от Бога».

Двадцатый век просвещения (а может, соблазна) резко снизил влияние Церкви на людей во всем мире, а не только в «безбожных» социалистических странах, таких как Сербия или Советская Россия. Но это еще не значит, что в годы коммунизма наши народы отдалились от Бога. «Потому что не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут, ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую» (Рим.2:13–15).

Еще неизвестно, кто отдалился от Бога: советский русский (или сербский) народ или нынешние слепые пастыри, пытающиеся вести народы за собой в пропасть.

В СССР воцерковленных было не так много, как хотелось бы, но они-то уж точно служили Богу, а не маммоне, не зарубежным хозяевам и не антихристу в лице глобалистов. Хоть бы даже и под присмотром властей.

«Старец [схиархимандрит Феодосий Почаевский] очень сожалел, когда развалился СССР… Старец говорил: “Ну, это дойдет до полной анархии”» — единственный, о ком я прочитал такое (правда, это не мешало ему жалеть и о царе-батюшке).

Если б я сначала прочитал это высказывание о. Фаддея, я бы его вообще не читал. Теперь я не удивляюсь, почему фашисты его отпустили. В другом месте он говорил, что «антихрист правит уже с 1992 года», а это год развала СССР (и образования ЕС, о чем я забыл). Я, было, предположил, что косвенно он оценивал это событие крайне негативно, потому что вслед за этим Запад растерзал его родную Югославию (хотя нашим церковным иерархам ничто не мешает оценивать иначе: храмы строятся-украшаются, и это главное). Прежде чем судить злодеев коммунистов, он бы сначала сравнил «испорченных» ими сербов с «невинными» американцами, англичанами и т.д., которые, по его логике, должны быть так близки к Богу, как ни один «испорченный» коммунистами народ. (Предвижу его ответ: они не православные, и говорить не о чем и сравнивать не с кем. Тогда ему надо было сравнить Кубу и США и спеть «Боже, храни Америку». Ну, или западных и восточных немцев — после воссоединения не вижу разницы; хотя если посмотреть внимательнее, изнутри, то наверняка сравнение будет не в пользу западных). Это ж каким надо быть мерзавцем, или лицемером, или глупцом, чтобы, глядя на современное мироустройство и состояние духовности, задним числом обхаивать «50 лет коммунизма» в угоду политической конъюнктуре (объективно выходит именно так). Остается лишь надеяться, что сегодняшние слуги антихристовы приписали старцу то, чего он не говорил. Надежда слабенькая: почему тогда молчат те, кого он «утешал, укреплял и окормлял», почему не выступают с опровержениями? Выходит, опровергать нечего: что сказал, то сказал. Вишь какой: и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, со всеми поладил, ни при ком не пропал, дожил до глубокой старости и учит других своему конформизму, который выдает за образец христианской любви. Похоже, ко всем, кого сегодня пиарят, нужно относиться с осторожностью и недоверием. Уж я и так искал, искал ему оправдания… Но последней фразой он перешел все границы.

Сказать такое мог и просто формалист от веры. (Содержательная сторона веры и обрядовая сторона веры — насколько они важны и существенны вместе и по отдельности? Или, для сравнения, чем коммунист отличается от члена коммунистической партии?)

«– Хороший он человек, правдивый,— говорил старовер.— Одно только плохо — нехристь он, азиат, в бога не верует, а вот, поди-ка, живет на земле все равно так же, как и я. Чудно, право! И что с ним только на том свете будет?

– Да то же, что со мной и с тобой,— ответил я ему.

– Оборони, царица небесная,— сказал старовер и перекрестился. Я истинный христианин по церкви апостольской, а он что? Нехристь. У него и души-то нет, а пар.

Старовер с пренебрежением плюнул и стал укладываться на ночь. Я распрощался с ним и пошел к своему биваку. У огня с солдатами сидел Дерсу. Взглянув на него, я сразу увидел, что он куда-то собирается.

– Ты куда?— спросил я его.

– На охоту,— отвечал он.— Моя хочу один козуля убей — надо староверу помогай, у него детей много. Моя считал — шесть есть.

“Не душа, а пар”,— вспомнились мне слова старовера. Хотелось мне отговорить Дерсу ходить на охоту для этого “истинного христианина по церкви апостольской”, но этим я доставил бы ему только огорчение, и воздержался» (В. Арсеньев «Дерсу Узала»).

О ПРОЗОРЛИВОСТИ

Старец Варсонофий Оптинский говорит о благодати старчества своему духовному сыну: «Нас называют прозорливцами, указывая тем, что мы можем видеть будущее. У нас кроме физических очей имеются еще очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая, прежде чем человек подумает, прежде чем возникла у него мысль, мы видим ее духовными очами, мы даже видим причину возникновения такой мысли. И от нас не сокрыто ничего. Ты живешь в Петербурге и думаешь, что я не вижу тебя. Когда я захочу, я увижу все, что ты делаешь и думаешь. Для нас нет пространства и времени…».

Отец Тихон (Шевкунов) то же самое рассказывает о прозорливости отца Иоанна (Крестьянкина) в книге «Несвятые святые». Неужто все правда? Или это такая традиция мифотворчества, граничащая с кощунством (всевидящий только Господь Бог). Можно проницать пространство и время и провидеть отдельные события по подсказке свыше — тогда, когда этого захотят там, а не тут. Но видеть все… Читаю википедию о Варсонофии Оптинском — вроде обычный человек: «В 1910 году, при старце Варсонофии, в Оптину пустынь приезжал Лев Толстой, но так и не решился посетить скит. Узнав об этом [от людей, я так понимаю, а не духовными очами; как и то что Лев Толстой при смерти], преподобный сам приехал на станцию Астапово к умирающему писателю, чтобы напутствовать его перед смертью и дать возможность в последние минуты жизни примириться с Церковью, но к Толстому его не допустили [чего старец явно не предвидел, иначе зачем было приезжать]».