Страница 29 из 33
Эдипальный триумф, лежащий в основании явного восхищения аналитиком, ассоциируется с чувством вины – сознательной или бессознательной, со страхом причинения ущерба и с ожиданием ненависти и исключенности: ей никогда не получить постоянной должности. Пациентка пытается обойтись с этим, принижая свои способности и стремясь к умиротворению, имеющему оттенок преуменьшения и снисходительности, как бы говоря: «Какие маленькие и хорошенькие!»
Несмотря на некоторую механистичность рассуждения о проекции чувств неадекватности в аналитика, способных оказывать на него мощное влияние, этот процесс осуществляется посредством череды тонких, часто скрытых посланий, не согласующихся со словами пациентки. Эта пациентка может заставить аналитика почувствовать себя неадекватной и неуспешной в своей работе – как если бы именно она не надеялась никогда получить постоянную должность у пациентки; а ее усилия, направленные на более прямое общение с пациенткой, вызывают у последней тревогу и дискомфорт и блокируются или отклоняются.
Полагаю, что переживание контрпереноса может служить сигналом для аналитика о наличии процесса, происходящего за словами пациентки; например, то, как пациентка снова и снова частично отыгрывает фантазию, включающую проекцию ее собственных чувств вины и неадекватности в свой объект. Это приводит к опустошению материнского объекта и ослабляет ее женские и творческие качества. Как следствие, пациентка вынуждена справляться с уязвимой и неадекватной фигурой, которую ей приходится задабривать. Пациентка справляется с любой угрозой реальной необходимости переживать ревность, зависть и ненависть к аналитику или чувство вины, возникающее по поводу постоянной разрушительной активности внутри этой эдипальной борьбы, поддерживая у себя слабую, однообразную идеализацию аналитика.
Кажется, что аналитик не расположена иметь дело с завистливыми атаками пациентки на свои качества и достижения, хотя ее контрпереносные реакции, на мой взгляд, отражают острое и неспокойное переживание ею неявного неприятия пациенткой ее аналитических качеств и любых различий между ними.
Модель проективной идентификации, безусловно известная автору, значительно углубила наше понимание явлений переноса и контрпереноса. На примере этого клинического материала можно рассмотреть идею о том, что пациент сталкивается с неприемлемыми или непереносимыми аспектами себя, проецируя их в свой объект. Вместе с тем я считаю, что необходимо исследовать динамику этого процесса, а данный материал позволяет нам получить представление о механизме, который приводит к ощущению аналитиком того, что ее работе и роли оказывается противодействие, вызывающее у аналитика переживания и воспоминания о болезненных несоответствиях и поражениях в прошлом. Подозреваю, что на аналитика оказывается мощное давление для снижения интенсивности или даже избегания интерпретаций завистливой разрушительности пациентки, как если бы они привели к недовольству, гневу и истощению пациентки и чувству вины у аналитика.
Аналитик явно осознает многие из этих проблем переноса и контрпереноса, но, как мы видим в материале, пациентка защищается от ее попыток обратиться к этим проблемам. Предположу, что пациентка идентифицируется с уязвимой, но могущественно контролирующей материнской фигурой, вызывая у аналитика чувство неадекватности, недовольства и бессилия. Тем не менее я допускаю, что дальнейший прогресс пациентки зависит от трудной работы, подразумевающей использование аналитиком реакций контрпереноса, в том числе тревоги, вызываемой этим взаимодействием, для того чтобы более полно могли развернуться трансферентные фантазии. Думаю, что для развития работы была бы полезна встреча с завистливыми, конкурентными и разрушительными сторонами личности пациентки, которые отчасти являются следствием ее истории и проявились в этом материале.
Ответ Лафарж
Доннел Б. Стерн[19]
Donell B. Stern. A response to LaFarge. Int J Psychoanal (2014) 95:1283–1297.
24 East 82nd St., New York, NY 10028, USA.
Лафарж и я исходим из двух разных североамериканских психоаналитических традиций. Та, которую представляю я, называемая интерперсональным психоанализом (начиная с 1980-х – психоанализом отношений), отошла в 1930-х годах от другой традиции, к которой принадлежит Лафарж и которую в те времена обозначили бы как эго-психологию. Сегодня эту концептуальную систему лучше охарактеризовать как современный фрейдовский психоанализ, несмотря на то что на взгляды Лафарж очевидное влияние оказали и близкие ей идеи современного кляйнианского психоанализа.
В начале своей коллективной работы в 1930-х годах специалисты, вскоре ставшие первым поколением интерперсональных психоаналитиков, проводили различие между собой и своими современниками – последователями фрейдовской традиции в вопросе центрального значения культуры и межличностных отношений в формировании психики и в практике психоанализа. Они тоже не принимали теорию либидо, фрейдовскую дуалистическую теорию инстинктов и теорию психосексуальных стадий развития. При этом они подвергали сомнению неизменно центральное положение Эдипова комплекса и сосредоточили свое внимание на значении языка в выражении опыта. Они утверждали, что терапевтическое действие вращается вокруг распознавания бессознательных паттернов в межличностной жизни пациента – в его прошлой и настоящей внешней жизни и в особенности в переносе и контрпереносе. Таким образом, они обосновали точку зрения, что терапевтическое воздействие в большей степени сосредотачивается в аналитической работе здесь-и-сейчас, чем в генетическом реконструировании. Но, возможно, самым важным вкладом ранних интерперсоналистов было в конечном итоге настойчивое утверждение постоянной сознательной и бессознательной личностной вовлеченности аналитика в клиническую ситуацию. (Для обзора интерперсонального психоанализа, включая указанные проблемы, см.: Lionells et al., 1995.)
Другими словами, интерперсональные аналитики первыми предложили идею о том, что субъективность аналитика является непрерывной и неизбежной составляющей аналитической ситуации наряду с переносом определяющей природу аналитического взаимоотношения (Hirsch, 2014). Интерперсональные авторы с самого начала признавали важность субъективности обоих участников в любых отношениях для формирования опыта (например, Fromm, 1955; Sullivan, 1940). Некоторые из них (например, Crowley, 1952; Fromm, 1955; Tauber, 1954; Thompson, 1961; Wolstein, 1959) считали, что этот момент характеризует аналитическую ситуацию в не меньшей степени, чем любое другое взаимоотношение. Полное и повсеместное признание роли субъективности аналитика в клинической практике тем не менее произошло в интерперсональной литературе лишь в 1970-х – начале 1980-х годов (Gill, 1983), и во многом благодаря работам Левенсона (Levenson, 1972, 1983, 1991; Levenson, Hirsch, Ia
С 1930-х по 1990-е годы эти и другие идеи четко разграничили интерперсональный психоанализ и фрейдовскую эго-психологию. Тем не менее в 1990-х идея о том, что в психоаналитической ситуации постоянно происходит бессознательное взаимное влияние, – идея, сформировавшая ядро концептуальной базы интерперсонального поля, – начала появляться и в работах североамериканских приверженцев фрейдовской традиции (Hirsch, 1996; Stern, in press a), однако без упоминания более раннего вклада интерперсоналистов. Этот шаг в развитии фрейдовской литературы состоялся, по меньшей мере отчасти, благодаря появлению психоанализа отношений – психоаналитической парадигмы, которая во многом опиралась на интерперсональный психоанализ, но при этом получила среди североамериканских фрейдистов большее признание по сравнению с тем влиянием, которое имела собственно интерперсональная теория на протяжении предыдущих десятилетий. Между 1990-ми годами и нашими днями многие современные североамериканские последователи фрейдовской традиции так или иначе пришли к пониманию происходящего в психоаналитической ситуации, которое очень напоминает интерперсональный психоанализ и психоанализ отношений.
19
Благодарю Филипа Блумберга, PhD, за внимательную редакторскую помощь.