Страница 8 из 14
А мы, видимо, из-за этого дефицита индивидуальности, как-то из этого всего выпали и делали себя не то чтобы наперекор, но вопреки. Смешивая все яркое и интересное, моделируя и комбинируя, наплевав на стереотипы и правила. И нас всегда интересовали частности, подробности и детали. В целом это, конечно, в первую очередь протест детей против родителей, а потом все остальное. Здесь было все – и самоутверждение, и анти геройство, но в духе своего времени. И для предыдущего поколения дети казались какими-то неуправляемыми НЛО. И из-за протеста мне кажется, что все так вспыхнуло и сгорело. Я имею в виду рок-волнения середины восьмидесятых, которые не особо-то и собирались выходить в тираж и тем более искать какие-то компромиссы. Герман Виноградов и многие другие перформансисты чего тогда только не вытворяли: кромсали, жгли, ерничали и скандалили.
Кроме художественной жизни в Москве ничего особо и не было. Клубов и баров приличных, к примеру. Был такой человек, Шамиль, с которым мы болтались по еще подпольным барам и всяким тусовкам вместе с Аришей Транцевой, тяготевшей к хиппизму. Хипповская среда тогда потихоньку загибалась и меня абсолютно не привлекала.
К тому же на весь этот процесс распада и разложения лично у меня наложились семейные события. Я вышла замуж, переехала к Бюрюлево-Товарной и пребывала в шоке от новых реалий. Топота правила бал. Некий Гендос, который слыл местным авторитетом, делал мне комплименты, от которых у меня холодела спина…
Фифа из Парижа среди остатков пролетариев, и эта жизнь казалась полной безысходностью и кошмаром. Где-то в 1984-м году я и стала кромсать куски и соединять их заново. Как-то хотелось себя растрясти, стараясь при этом не особо информировать людей с тусовки и института, где я для всех продолжала пребывать в амплуа девушки-тусовщицы и восхищать студенток своими нарядами. Оля Солдатова потом мне рассказала, что она с подругами, будучи меня помладше, специально ждала, чтобы посмотреть, во что сегодня вырядилась Катя. Мол, у меня были такие шмотки и стрижки, что я для них пребывала в статусе принцессы, в то время как у меня в голове пребывала полнейшая обструкция из-за новых реалий. И это как-то совпало с тем, что друзья-художники осознали себя авангардистами и затянули меня в собственные предприятия в рамках сквота «Детский Сад». Я помню, как позвонил Коля Филатов и сказал, что у них готовится выступление в кинотеатре «Ханой».
Был это 85-й год, и Коля предложил мне там выступить, чем сильно огорошил, потому что я не представляла, в качестве кого я там могу выступать. Коля предложил что-нибудь порезать и принести. Я тогда действительно взяла чего-то нарезала и выварила в какие-то цвета; получились смешные костюмы и прорезалось творчество. Действие я помню смутно, но на фоне общей серости все случилось очень громко и ярко, с большим резонансом. Были там и питерские товарищи, которые искали единомышленников, но мое знакомство с Ленинградом пошло в несколько ином ключе.
Я как-то поехала в Ленинград с Аришей. Вылезаем на перроне и, как гром среди ясного небо, на меня подействовало появление немыслимо круто одетого красивого молодого человека. Аполлоническим волшебником, который оказался нашим встречающим, был Георгий Гурьянов. В пальто, лаковых туфлях и узких брюках, с рыжеватым зачесом. Он еще в недавнем времени был хипстером и был дружен с Аришей по старохипповским связям, а тут превратился в ньювейвера, которого, как мне кажется, самого сильно вставило от нового образа, и он выступал в качестве нашего гида. Мне тогда было двадцать лет, самое подходящее время для того, чтобы падать в обморок от впечатлений и переизбытка чувств. Познакомилась со всеми художниками и, помню, мы долго тогда никак не могли уехать. Творчество меня тоже поразило, тем более, что я попала в самый старт «Новых Художников», когда все казалось крутым и новым. Потом мы разъездились в Питер, застали и первые «Поп Механики». А в Москве таким центром событий был «Детский Сад». Где постоянно проводились тусовки; приходил и мой сосед Наумец, который жил самостоятельной жизнью и делал большие экспрессионистские работы. События в «Детском Саду» превратились в затяжной перформанс… Не помню, что, возможно, чай как-то кончился, и Герман Виноградов, предпочитавший все время пребывать почти что нагишом, говорит: щас оденусь и схожу. Приходит в панаме, сандалиях и с удочкой – мол, я оделся и пошел…
Как на все это реагировали окружающие, можно только догадываться, но какие-то протесты не поступали, значит, не только нас одних все происходящее радовало. Приезжали ленинградцы, приходили москвичи, готовились выставки. Агузарова, которая тоже оказалась в этом клубке и искала свой стиль, звонила, просила ей в этом посодействовать, но почему-то у нас не срослось. Возможно, просто по времени, потому что мои посещения мероприятий и тусовок происходили хаотично и урывками между молочной кухней, поездками к заболевшей маме и институтом. Много поездок и соучастий просто сорвалось. Но и того, что успевалось, хватало. Так, например, после того, как вышла статья в журнале «Юность» в 87-м году, у меня начались проблемы в институте. Инна Шульженко, которая эту статью написала и дала мне посмотреть перед печатью, конечно, искренне хотела помочь; статья мне не понравилась, и мы с ней даже поссорились на какое-то время. Причем, вложив в мои уста не свойственный мне сленг в целях приблизить к народу, она действительно пыталась сделать меня популярной – но мне моей близости к народу в Бирюлево-Товарной уже хватило. Все, что делалось, конечно, было интересным, но все-таки узкому кругу лиц, а не народу.
Хитом, конечно, были мои работы с униформой и гимнастерками. Я брала дореволюционные образцы, и путем вываривания и кроя превращала это в секси-коктейли. Гимнастерки с голой спиной, различные винтажные миксы, в которых разные люди видели разное. Кто-то порочность, кто-то эротичный стеб, кто-то глумление над атрибутикой, а иные – и вовсе какое-то раскрепощение и освобождение от штампов былого. Я помню, даже ворвалась в редакцию, чтобы снять материал, но он все-таки вышел. После его выхода популярность действительно пришла феноменальная. Мы уже ездили с каким-то показом в город Фрунзе (нынешний Бишкек) в рамках нашей архитектурной делегации, которая посчитала – а почему бы и нет? Из-за количества событий и ощущений стали появляться провалы в памяти. Постоянно куда-то звали на телевидение и пресса не отставала. Насколько я понимаю, мне было, что сказать по поводу происходящего и того, что делаю, поэтому контакт с прессой был.
И вот параллельно начались проблемы в институте. Меня вызвал декан и сказал: «Катя, у меня к тебе деловое предложение. Давай ты закончишь институт на год раньше. Нет, ты нам не мешаешь, но эти письма, которые каждый день приходят…» И показывает какую-то огромную стопку писем от каких-то Васей с мордовской зоны, Саш из армии или доярок села Заветы Ильича. Мейл-арт в форме писем читателей в редакции процветал, только вместо редакции письма приходили и в институт. Поклонники пишут авангардному модельеру Микульской, хотя в стране такого понятия, как модельер еще не было! Вместо подиума были альтернативные площадки в рамках рок-культуры и художественной волны.
Наиболее запоминающимся для всех стал показ на Кузнецком мосту в рамках 17-й молодежки, куда меня позвал Артемий Троицкий. Причем, когда меня сейчас спрашивают, почему на тот момент музыка так спелась с модой, я традиционно отвечаю, что я в этом вижу одну причину – в то время Троицкий, будучи культрегером рок-музыки, ухаживал за Куницыной, которая много писала о моде и имела отношение к дому моды на Кузнецком. И моде с музыкой некуда было деваться друг от друга…
Романтическая атмосфера царила и в рядах андеграунда, и на сцене, где выступала «Среднерусская возвышенность» во всей красе, со своей песней «Галя, гуляй!» – и все выглядело парадом. Все были в полном восторге, кроме разве что сотрудников дома моделей, которые пребывали в шоке и думали, что происходит какое-то издевательство.