Перестройка моды

Причем, когда в 2003-м году я зашла в дом моделей, и директор поняла, что я это я, она сказала: «Дааа, Катерина, ну вы тогда устроили!..»

Зайцев, какой бы он ни был на тот момент с точки зрения инноваций, все-таки образованный с точки зрения текстильной промышленности человек, то есть профессионал. Сам по себе дом моделей не производил ничего промышленного, и все показы носили характер шоу. А тут в последний оплот муляжа советской моды, где по подиуму гуляли барышни в «тетенькиных нарядах» и шляпках блинами, ворвалась какая-то банда, чуть ли ни с ножиком в руке и устроила дебош.

Вообще, джин молодежного движения вырвался из бутылки, и это отразилось на серии мероприятий не только в Москве и Ленинграде. А по Москве 86-го года прокатилась целая серия модельных акций по центральным молодежным местам. В «Метелице», куда меня пытался все время Гарик приобщить, мы тоже что-то вытворяли, но я по натуре индивидуалист. И в большей степени сторонилась коллективных действий и революционности. Ну, не тот я человек, который с восторгом слушает проповедника и верит в лозунги. Девушек, которые слушали Гарика с открытым ртом, было много и без меня, а я шла своим путем. Последовательно и потихоньку. Но пути пересекались.

В 87-м году случились съемки для «Штерна» и «Таймса»: информация просочилась за рубеж, и, как мне кажется, изданиям пришел конкретный заказ промониторить новую жизнь перестроечной страны.

Приехала целая компания. И Барбара Лахер, с которой я впоследствии общалась в Берлине. Тут надо было отдавать себе отчет в том, что тогда почти никто не понимал. Многие принимали интерес Запада за чистую монету, включая прагматичный взгляд западного журналиста. Заказали материал – и им пофиг, нравится им материал или нет. Приехали в дикую страну, чего-то нашли, обрадовались, удивились, но не более того. Серьезно они к этому всему не относились, несмотря на то, что многое потом из этого вычерпала для себя и западная модная индустрия, формируя свое представление о русских в моде. Был такой человек Френки Майерс, прекрасный стилист, который работал в Штатах. И он тогда, когда все это дело снимали, подошел ко мне и сказал: «А знаешь, Кать, если задуматься об этом серьезно, то вы сейчас как Готье, но надо из этого что-то выжать…» Но многие относились к процессу просто как к демонстрации возможностей или развлечению.

У меня уже было несколько коллекций: и с униформой, и с винтажными кружевами, которую я назвала «Бабушкин сундук». При этом тогда уже были какие-то материалы и возможности, но мне игра с винтажем и миксами казалась наиболее правильной. Тишинка поставляла прекрасные вещи и деталей для комбинаций. В джинсы вшивались гульфики, винтаж бесконечно трансформировался и имплантировался в современность. Заигрываний с футуризмом у меня не было, и правильно написал какой-то американский журналист, что мои образы представляли собой смесь MTV-ишных героев и образов царской России. Наверное, так оно и было, но к моде в индустриальном смысле это все не имело никакого отношения. Образ, конечно, был, но смысл моды как некоего изменения – вчера одно, сегодня другое, а завтра третье… Он здесь был невозможен, да и те, кто находились на альтернативной сцене, делали что-то в какой-то своей одной теме.

В СССР был небольшой период Ломановой, как наследия царской России и экспериментаторов-конструктивистов, но это время перемен общественных, а как только все устоялось, пришла униформа. При этом была промышленность, которая существовала отдельно от авторов, и разнарядки на изделия спускались сверху, при всей природной красоте людей и их способностях. Альтернативная же сцена предлагала сказку про моду, где генерировалась череда тем и миксов, но это не могло быть востребовано, как и более адаптированная «советская мода» от московского и ленинградского дома моделей. Какие-то ниши были заняты и все, дальше продолжения не получалось. А о существовании какой-то советской моды и каких-то показов, кроме зайцевских, я и не подозревала. Студентка МАРХИ, варила себе гимнастерки и резала ткани для знакомых и друзей, а тут все начали кричать – О!!! Гениально!!! Это даже смешно.

Потом я попала еще и в Еврейский театр, который по-своему являлся разносчиком каких-то диссидентских свобод. Там я мешала краски, рисовала эскизы к костюмам, но я была все-таки юная и перспектив своих не понимала. На новой нише альтернативной сцены мы как-то больше сошлись с Катей Филипповой, возможно, потому, что любили больше мастерить, чем устраивать перформансы и думать, зачем все это нужно. Катю я понимала и уважала за профессиональный подход ко всему. Момент азарта от взболтавшей всех рок-волны уже прошел, люди стали серьезно относится именно к продукции. Статус «модельера», раздутый прессой, надо было подкреплять, и это получалось не у всех. Я и сейчас достаточно воинственно воспринимаю, как это называется, слэш дженерейшен, когда человек может себе позволить быть банковским клерком и художником или дизайнером и зубным врачом… Это же невозможно! Дизайнером и музыкантом – еще куда ни шло. Я все-таки считаю, что всему надо учиться и переучиваться. Мне это стало понятно еще на экзамене в МАРХи, куда я пришла в своих крашеных кальсонах и гимнастерках сдавать диплом. Руководитель дипломной работы проникся ко мне нежностью и водил даже в гости к Ширвиндту, представить чудо-Катю. И за две недели до сдачи он сказал, что все, конечно, прекрасно, но где же ваш диплом?

А его, понятное дело, не накромсаешь и в кастрюле не сваришь. И, встретив по дороге знакомого, в ту пору уже состоявшегося бумажного архитектора, была успокоена и приодобренна. Ватага его друзей мне сходу нарисовала какой-то проект реконструкции Кузнецкого моста с транспортом, работа по которому была украдена на кафедре, вот это был настоящий форс-мажор! И я в шикарной короткой юбке, в драных колготках и с бритыми висками предстала с этим дипломом на комиссии…

Эстетика панка пришла сама собой, естественным духом времени и музыкальными предпочтениями; все это шокировало даже бывалых. Совершенно не ориентируясь, где и что, я даже сказала какую-то речь, под хохот архитекторов, и комиссия замерла. Я думала, что все, вот он конец, но встает мой Белоусов и произносит речь, теребя носовой платок: «Товарищи члены комиссии. Катя очень плохой архитектор, но замечательный человек… – и, сорвавшись на крик, добавил – Поставьте ей, пожалуйста, четверку!!!»

Все оторопевшие от перформанса члены комиссии переглянулись, поставили четверку и отпустили девочку с миром. И, наверно, в этом была какая-то справедливость, потому что я никогда бы не пошла и не стала архитектором, уже на шестом курсе не отличая план от разреза…

К 89-му году я несколько остыла к этим альтернативным шоу, которые мне показались уже холостыми выстрелами. Ниша вроде бы пробита, а ничего не происходит и все процессы превращаются в какой-то эксгибиционизм. Люди что-то кому-то показывали, люди что-то ходили и смотрели. Я даже не знаю, стала бы я этим дальше заниматься, если бы не уехала в Германию, причем не в Восточную, а Западную. И на какой-то период прожила там обычным обывателем, просто осматриваясь и вживаясь в новые условия. И уезжали многие, та же Лена Худякова уехала в Лондон, другие девицы. Лена тоже была выпускницей МАРХИ, тоже ездила со всеми во Фрунзе, но при этом была лет на пять меня постарше, поэтому мы не были вместе, но общались. Мы с Антоном уехали по архитектурным каналам, но мы как-то случайно уехали. Сейчас Берлин намного бодрей, чем тогда, когда была стена. Своя, достаточно мощная, культура, и хотя я очень скучала, для меня это все-таки был отъезд от каких-то проблем, которые остались в СССР. Помню, что марку мы как-то наменяли по три рубля, продав здесь чего-то и уехали с кучей денег.

Архитектурный курс как-то не очень пошел, и ничегонеделание привело меня в Берлинский университет, где тогда преподавала Вествуд, которой я очень импонировала. Пришла я в своем любимом синем берете, у меня тогда периоды были связаны с цветами. Синий период или красный период. И она сама подошла, мы разговорились и Вествуд попросила привезти свои изделия. Когда я показала их, все эти перерезанные сексуальные наряды, она пришла в неописуемый восторг. Хотя, как мне показалось, госпожа Вивьен к русским и России относится очень плохо. Она говорила, что в этой стране, кроме серпов и молотков, ничего нет: дизайна у вас нет, и ехать я туда не хочу. Возможно, поэтому она и отказалась от присутствия на неделе Британской моды в Москве в 1989-м году. Причем, к панку она так же пренебрежительно относится, хотя ее зачастую называют «королевой панка». Качество и дотошность для нее значат больше. Но тогда меня Вествуд пригласила к себе вольным слушателем, и я у нее отучилась, несмотря на то, что я по сути была человеком со стороны. Но Вивьен со свойственной ей жесткостью пресекла все интриги против меня, и я, наверное, даже не просто отучилась, а переучилась. Весь процесс стал понятней, но мне и этого было недостаточно, почему я потом и поехала учиться в Милан. В Россию я заезжала мимолетно в середине девяностых, дав интервью «Птючу», но процесс обучения был в самом разгаре, а этому у нас невозможно научиться. Как только я закончила учиться в Берлине, вписаться в индустрию было очень сложно, пришлось пережить несколько взлетов и падений, но все состоялось.