Письма с войны

Знаешь, я уже приспособился к этим людям; чисто по-человечески это интересно, они работают с охотой, но желают при этом оставаться свободными, как художники; все они профессионалы в своем деле и необычайно прилежны; я проверяю и заверяю их счета, в этом состоит моя работа, и она как раз по мне. Нашим главным поручителем всегда выступает барон, который знает все на свете; каждый раз, завидя меня, он угощает сигаретой — остатки джентльменских замашек, что для меня весьма кстати; если же говорить о его шпионских ухищрениях, то тут я ему тоже не вполне верю; я все-таки не могу взять в толк, какой ему, новоиспеченному бонвивану, прок помогать нам; но доказать ему что-либо, видимо, будет очень трудно; во всяком случае, он всегда в курсе любых перемещений наших подразделений и расположения каждой пушки в окрестностях города.

Как я слышал, сегодня вечером должна прибыть почта; не стоит говорить, чем она для нас является; каждое письмо — ни с чем не соизмеримая радость, целое событие, вы там такое даже представить себе не можете. Не надо забывать, что мы прописаны в этом «обмундированном» предприятии; в нашей жизни нет ничего, даже малейшей мелочи, что имело бы хоть мало-мальское сходство с красотой и доверительностью домашней жизни; с нами только фотографии наших любимых, и всё; а почта… почта — это каждодневно происходящая, чисто человеческая жизнь, личная жизнь, ах, почта — наша единственная радость. Думаю, ты помнишь, как ужасно было выдержать тогда без писем целый месяц; возникает такое ощущение, будто ты со всеми потрохами отдан на откуп этому военному времени; теперь же почта стала лишь зримым знаком жизни, которая существует и без него, поэтому очень важно уметь верить в эту жизнь без этого знака; да, конечно, безмерно тяжело долго не получать писем и пребывать в полном неведении, чему тоже необходимо научиться, ибо это неотъемлемо от солдатской жизни; есть одна французская поговорка, которая звучит так: «C’est la soupe, qui fait le soldat». Фантастические слова: «Суп делает солдата», и это верно, именно суп, в нем — всё, вся безотрадность, вся печаль, вся безутешность заключены в веками одинаковом запахе супа; веришь ли, что это самое безотрадное занятие — стоять с котелком в длинной очереди перед полевой кухней, чтобы получить свой супчик, суп… я тут было подумал, может, мне стоит написать «Философию супа»? Иногда все надежды умещаются в одном половнике теплого супа, ах, добрый, старый, мерзкий и прекрасный суп; от супа неотъемлем и повар, у которого никогда не бывает времени, он всегда спешит и в большинстве случаев находится в дурном расположении духа; ах да, суп… суп…

Всю вторую половину дня я добывал провизию; сеял мелкий, но спорый дождь, похожий на густой туман, теплый, благодатный дождь, как в мае; я был совсем один на длинных, прямых, пустынных улицах, ведущих от деревни к деревне; прекрасная поездка, хотя и бесплодная: я выцыганил всего семь яиц, по одному на каждого, но что поделаешь, продуктов становится все меньше и меньше, самое же непостижимое состоит в том, что вопреки всему без марок за валюту такой же ценности можно получить гораздо больше, чем с марками по нормальной цене; коррупция и спекуляция цветут пышным цветом, крестьяне, завидя солдата на своем дворе, естественно, уже знают, какую он заведет песню; тут уж никакие уговоры не помогают, у них просто ничего нет, «pas du tout, du tout»[91]; в первую очередь я высматриваю гуся, которого потом постарался бы переправить вам к Рождеству, но оказывается, они уже давно кому-то проданы, и за очень большие деньги; однако тщетность моих усилий не остудила мой пыл, великолепная получилась вылазка, я был один, совсем один с моими мыслями, ах, не совсем честными мыслями, но совершенно один; колеся так по сельским дорогам, я остановился однажды отдохнуть в маленькой придорожной пивной; удобно расположившись у печки в чистой жилой комнате, я наблюдал за пожилой женщиной, штопавшей чулки; хорошенькая, совсем еще молоденькая дочка сидела на печи и читала любовное письмо от немецкого солдата, как выяснилось позднее, потому что мне пришлось помочь ей с переводом, очень милое, еще детское письмо юного солдата, которого несколько месяцев тому назад перевели в другую область Франции; собственно, о самой любви там не говорилось ни слова, но зато в нем было несколько очень нежных, весьма откровенных намеков; мать, видимо, была глуховата, по крайней мере, так казалось, поскольку она ничем не выдавала себя, не все слышала, о чем мы читали вслух; эта история с письмом доставила мне колоссальное удовольствие; милая девочка временами заливалась краской, что вовсе не свойственно француженкам…

[…]

Западный фронт, 10 декабря 1942 г.

[…]

Часто мне хочется просто сесть в поезд и поехать домой; ах, чудесная поездка, полная напряжения и ожидания, а потом прибытие на Кёльнский железнодорожный вокзал, что всегда необычайно волнует, это настоящее возвращение в родной дом, в волшебный город Кёльн; есть что-то необыкновенное в том, когда еще издали, где-то между Дюреном и Кёльном, ты видишь собор; он является символом целого мира мыслей, идей, человеческих возможностей, Господи, благослови Рейнскую землю и Рейн, величественную реку Европы — так я считаю; конечно, не хочется быть настолько бессовестным, ведь я еще не видел многих рек Германии, однако уверен, Рейну нет подобных; почти каждый день моей юности — по крайней мере, пока мы жили в городе — проходил на Рейне, или же я непременно видел его хоть раз в день; как же чудесно было зимними вечерами, когда вокруг, куда ни глянь, не видно ни души, бродить вдоль Рейна, полностью погрузившись в свои мечты, единственную нереальность бытия, исполнившись горячего желания познать истинную кровавую реальность жизни, с которой ты уже соприкоснулся; униформа швырнула меня в совершенно иную реальность, причинив мне нестерпимую боль, […] тогда, в мюльгеймской казарме, я и вправду был так далек от этой жизни, что чуть не превратился в пьяницу или — ах, существуют тысячи возможностей погрязнуть во грехе. Но война вконец испортила мои нервы; мне бы успокоиться, немного успокоиться, тогда я опять мог бы работать, я знаю это и совершенно в этом уверен. Мне кажется, беспокойный дух является частью моей сущности, я действительно, как ни невероятно это звучит, ужасно беспокойный человек; мне всегда надо что-то делать, и я всегда не успеваю…

[…]

Западный фронт, 13 декабря 1942 г.

[…]

Я одиноко сидел в маленьком баре; собственно, я впервые в жизни очутился в таком заведении, поскольку все другие кафе были полны посетителей; в нем оказалось очень приятно, я, правда, представлял себе бар иным, более шумным; очень хорошенькая юная девушка подсаживалась за столик то к одним, то к другим солдатам и шутила и смеялась вместе с ними; в общем-то ничего особенного, я сидел себе тихо и спокойно, необычайно счастливый, и курил трубку, полностью погрузившись в свои мысли; время от времени я просил девушку принести мне рюмку аперитива, и всякий раз она так многообещающе улыбалась, что я тоже улыбнулся ей, но, видимо, моя улыбка, слава Богу, не получилась достаточно многообещающей; за другим столиком сидели с несчастным видом шестеро солдат; все они были необычайно молчаливые и ужасно грустные, все до единого, даже те, за чьим столиком сидела девушка, были молчаливые и невеселые; лишь изредка кто-нибудь из них пытался пошутить; однако по-настоящему безысходно печальными были те шестеро, что со скорбным видом сидели поодаль и тоскливым взглядом сопровождали каждое движение девушки; солдаты вообще производят такое покорно преданное, беспомощное, полное безнадежности впечатление, словно им предстоит вынести тяжесть столетней войны. […] Мне стало не по себе от их горестного вида — в баре находились исключительно одни солдаты! — и между ними порхала прехорошенькая, цветущая и, собственно говоря, предельно простодушная девушка, подобно птичке в ярком оперении на безутешном зимнем сером поле… в этой атмосфере военной печали мне, право, немного жаль было и девушку с ее детским легкомыслием. Никогда не забуду этот маленький бар, бар «You-You»[92], где повстречал воскресным вечером таких грустных и подавленных солдат и эту улыбчивую прелестную юную француженку рядом с ними, словно потерявшуюся птичку; у детей и по-детски наивных людей солдаты всегда вызывают симпатию, и она была, видимо, еще совсем ребенком и потому ко всем нам относилась дружески; но лицо ее выражало смущение, вызванное такой удручающей атмосферой тихой и неизбывной тоски…

91

Вообще ничего, совершенно ничего (фр.).

92

До оккупации Франции в этом баре собирались коммунисты местного отделения Компартии Франции.