Страница 27 из 103
Раздел туши — точнее, грызня из-за туши — столь же любопытное, сколь отвратительное зрелище. Люди молча встают вокруг убитого слона, и начальник отряда объявляет, что-де, по древним неотъемлемым законам, голова и правая передняя нога принадлежит убившему зверя; левая нога — тому, кто нанес вторую рану или же нанес первый удар упавшему слону; часть вокруг глаза — самому начальнику. Затем подробно перечисляется, кому что принадлежит, а жир и внутренности рекомендуется оставить для последующего раздела.
По окончании речи обезумевшие негры, не ожидая исполнения недвусмысленно выраженной воли законодателя, с воплями кидаются на тушу, подобно разъяренной своре собак.
В некоем исступлении они сверлят, колют, рубят, режут — топорами, ножами, копьями. Люди толкаются, падают, иногда калечат друг друга — калечат невольно, даже не замечая этого.
И вот туша вскрыта. Из разверстой брюшной полости вылезают вздутые внутренности; газ вырывается, как из гигантских мехов. Этого мига все ждали с нетерпением; иные — самые оголтелые — кидаются очертя голову прямо внутрь, валяются в истекающих кровью кишках, рвут руками и зубами жир. И вот уже повсюду красные с ног до головы люди изо всех сил отрывают здоровенные куски мяса, с непрестанным воплем бегом уносят их прочь и с еще пущим воплем возвращаются, хватают мышцу, кость, сухожилие, жадно грызут…
Иногда доходит и до драки — кровь так ударяет в голову, что люди готовы зарезать друг друга. Забыв обо всех приличиях, три-четыре негра, вцепившись в один кусок, злобно смотрят друг на друга, рычат, словно волки, скрежещут зубами, как крокодилы. Подчас раздается вопль — и раненый, которому пронзил руку дротик чересчур нервного приятеля, в отчаянии выскакивает из толпы и начинает скакать, судорожно размахивая поврежденной конечностью над головой. Такую ссору, чтобы она не кончилась трагической развязкой, приходится улаживать с помощью куска материи или мотка проволоки.
Но из-за подобных мелочей колоссальное вскрытие не прерывается ни на миг. Вскоре в наикратчайший срок несколько тонн мяса разделаны и сложены огромными грудами.
Ливингстону с товарищами, по местному обычаю, отдали слоновью ногу. В земле вырыли большую яму, развели огонь. Когда яма достаточно разогрелась, туда положили ногу, завернутую в душистые травы, засыпали золой, потом землей, а сверху опять разожгли большой костер, который горел всю ночь. На другое утро ногу подали на завтрак; она была великолепна — белесая, чуть студенистая масса, напоминающая костный мозг.
Туземцы в таких случаях съедают целую прорву мяса. Горшок для варки они набивают до краев и наедаются так, что чуть из ушей не лезет. Потом они пускаются в бурный пляс под оглушающее пение. Едва первое блюдо утрясется, плясуны, утерев со лба пот и пыль, приступают к жаркому; оно тоже мгновенно исчезает. Тогда все ложатся, но ненадолго — скоро мясо опять накладывают в котелки. Так всю ночь с короткими перерывами на сон негры жарят и едят, варят и лопают…
Из Сандиа экспедиция с двумя проводниками, местными жителями, 4 июня пошла дальше на запад. Вскоре вышли на Замбези там, где начинается равнина Чикоа — плодородная, довольно населенная и близ деревень хорошо возделанная.
Несмотря на относительную близость человека, в саванне паслось множество буйволов, зебр, жирафов, носорогов, гну и других антилоп; все они огромными стадами приходят на водопой к реке.
Для охоты на них туземцы придумали ловушки, называемые гопо: две очень частые и высокие изгороди, расходящиеся в виде латинской буквы V. В вершине они не соединяются, а продолжаются коридором шагов в пятьдесят длиной; в конце коридора выкопан ров шириной метров пять-шесть и глубиной метра два-три. По краям рва укладывают борта из бревен. С той стороны, откуда звери бегут, и с той, куда они стремятся, борта кладут выше; убежать через них практически невозможно. Всю западню вместе с бортами закрывают камышом и травой. Длина изгородей доходит до целой мили, такое же приблизительно и основание треугольника, который они образуют. Поэтому если все племя встанет вокруг гопо в круг (диаметром мили три-четыре), добыча наверняка получится довольно большая.
Туземцы окружают стадо животных и, постепенно сужая круг, громкими криками загоняют их ко входу в гопо; в этом месте прячутся другие охотники, которые кидают в зверей копья. В испуге животные устремляются к единственному выходу, который им открыт, попадают в коридор между изгородями, ведущий в ров, и один за другим валятся туда, пока ров не наполнится. Лишь последним в стаде удается убежать по груде изуродованных тел полудохлых товарищей…
Ужасное зрелище! На него невозможно хладнокровно смотреть, но туземных охотников оно прямо захватывает. Вне себя, в упоении погони, черные загонщики с воплями (так вопят все нецивилизованные люди, охваченные страстью) подбегают ко рву — и начинается чудовищная бойня. Потеряв от радости голову, они устремляются к горе изнемогающих трепещущих тел, которые в ужасе ревут; кто-то попал на рога, кто-то раздавлен копытом… Негры с остервенением тычут в эту груду копьями, разом насаживая по нескольку грациозных животных… Вскоре вся яма превращается в отвратительную клоаку[146], в которой перемешались грязь, кровь и трупы.
Большинство здешних животных безобидно, но немало встречается и львов, приходящих в эту степь на охоту. Подобное соседство для путешественников неприятно, а иногда и опасно. Поэтому на ночь лагерь всегда ограждают валом из колючих веток и зажигают большие костры.
Ужин — самая плотная трапеза в течение дня; его приготовлением заняты все. После ужина европейцы расходятся по палаткам, а туземцы-батока, собравшись у костра, начинают болтать и петь песни. Один из них играет на сансе — что-то вроде маленького переносного пианино — и до поздней ночи тянет бесконечную песнь, простодушно прославляющую подвиги сородичей и собственные, совершенные в ходе странствий с белым человеком.
Подчас барды[147] превращаются в политиков. Тогда ораторы одушевляются, начинается перепалка — и диву даешься, откуда у дикарей в споре берется столько красноречия! Все возбуждены; между кострами, как между парламентскими фракциями, завязываются дискуссии… Даже те, кто ни о чем другом вообще никогда не разговаривает, начинают говорить красно и страстно.
Вечеринка окончена, и все засыпают до рассвета. Поднимаются в пять часов и закусывают сухарем со стаканом чая; люди свертывают подстилки, дежурный укладывает мешки. Мешок («фумба») вешают на один конец деревянного шеста, котелок на другой, а шест кладут на плечо. Повар грузит на себя кое-как протертую посуду — и с восходом солнца колонна трогается в путь. В девять утра — привал на завтрак; как правило, чтобы не терять времени, еду готовят с вечера — остается только быстро развести огонь и разогреть ее.
После завтрака трогаются опять и идут до полудня; в полдень — снова привал и короткий отдых. Еще через пару часов останавливаются уже до утра. Таким образом, колонна в час проходит две — две с половиной мили[148] по прямой; переход длится часов шесть, не более — итого около двенадцати миль. Больше в жаркой стране и не пройдешь, если заботиться о здоровье, не переутомляться (что неизбежно ведет к лихорадке) и вообще если хотят, чтобы путешествие было в удовольствие, а не в тягость.
Навстречу по дороге часто попадаются местные жители. Этих одиноких пешеходов встреча удивляет, но не тревожит. Когда туземец отправляется в далекий путь, он берет с собой подстилку на ночь, полено вместо подушки, котелок, мешок муки, трубку, кисет, лук, пару стрел и палочки, с помощью которых разводят огонь, если случится заночевать вдали от жилья. Хвороста здесь везде довольно, негры сгребают его в кучу и разжигают костер.
Это делается следующим образом. Палочки сделаны из дерева очень твердого, но с мягкой сердцевиной; длина их фута два-три. В одной из палочек сверлят дырку и кладут на землю, подложив лезвие ножа. Человек садится на корточки и прижимает палочку большими пальцами ног, в дырку под прямым углом вставляет другую и вертит взад-вперед, налегая изо всей силы. Через минуту или чуть побольше из сердцевины вылетают искры и скатываются по лезвию ножа на подложенный пучок сена. Сено тлеет; его хватают и сильно трясут, чтобы раздуть огонь. Это работа нелегкая — если кто нежными руками попробует быстро и с силой вертеть палочку, тут же сотрет ладони в кровь. Все так же не торопясь, экспедиция 9 июля пришла в Семалембуэ при устье Кафуэ, переправилась через нее и пошла дальше левым берегом Замбези по землям батока[149]. Почва здесь плодородна; всюду растет редкий лес без подлеска. Туземцы встречали путников очень хорошо: повсюду знали, что Ливингстон с друзьями идут с миром. Куда бы они ни пришли, им давали самую лучшую муку, птицу, пиво, табак. Можно сказать, что они проходили триумфальным маршем.
146
Клоака
147
Барды
148
Миля
149
Самоназвание батока — батонга («независимые»), а также баленджи.