Страница 22 из 45
— Ты бы меньше суетился, парнишка!.. — характерно картавя, сказал Абдулле величественный старик, приветливо сверкнув на того очками.
— От суеты только шайзе бывает! — согласно закивав совершенно седой головой, заявил вдруг Герберт фон Караян, ранее Абдуллой не замеченный. Небрежно развалившись на подстеленном на камень пиджаке, Караян бросался камешками в орлов, пролетавших в ущелье под его ногами. — Сначала думай — зачем, а уж потом — как…
Тем временем Бесноватый стал замечать, что неумолимо сползает все ниже — даже пока он стоял, отдыхая, мелкие камни под его ногами постоянно скользили и катились вниз, увлекая его все дальше от нежданных собеседников.
— Послушайте!.. — умоляюще воскликнул руководитель N-ской оперы.
— Эх, мудило ты некрещеное! — грозно гаркнул Федор Шаляпин, сидевший в костюме Демона на проплывавшем неподалеку облаке. — Сам бы людей слушать научился сначала, дурень!
— Вы?!. — растерянно промямлил Абдулла.
— Я из Большого ушел, из Мариинского ушел — а уж от тебя-то, песья голова, и подавно артист разбежится! — рыкнул Шаляпин; облако его качнулось и поплыло куда-то вверх. — «…К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы…» — донесся до Абдуллы восхитительный голос певца.
На мгновение расступившиеся облака, обильно ходившие вокруг скалистой вершины, вновь явили взору Бесноватого Рихарда Вагнера — тот, чудом угнездившись на сверкавшем ледяными гранями пике, держал в руках огромную чашу несказанной красоты, что-то из нее прихлебывая и явно смакуя.
— Вот он, Грааль-то! — с хохотом закричал престарелый сочинитель «Тангейзера», поймав на себе взгляд Абдуллы. — Глотнешь «Либфраумильха»? Или тебе больше «Кинзмараули» по вкусу?
— Козленочком станет… — буркнул себе под нос Мравинский, ни к кому не обращаясь. Абдулла тем временем скатывался все ниже и ниже; густые облака стали вновь скрывать от него вершину. «Нас обделила с детства иронией природа — есть высшая свобода, и мы идем за ней…» — услышал Бесноватый слабеющий напев Окуджавы.
Последним, что видел Абдулла, уже кубарем катясь с горы в направлении родного аула, была явленная из-за мелкого кустарничка, чрезвычайно язвительная физиономия низкорослого и высоколобого человечка с клочковатой рыжей бородкой. Насмешливо сощурив левый глаз и резким, быстрым движением сдвинув кепку на затылок, голосом, срывающимся иногда на дискант и не выговаривая букву «р», человечек протянул: «А мне говогили — талантище… Тгяпка, блядь!» — и в этот момент, под дружный хохот множества мужских голосов Абдулла, вдруг… проснулся.
— А вот послушайте еще один! — заходясь гаденькой улыбкой, сипел Огурцов, перегибаясь через проход к Драчулосу и Мандулову. — Приходит к гинекологу старушка…
— Почему так шумно? — произнес Бесноватый, шевельнув бровями.
— Молчать, скоты!!! — взвизгнула Суламифь Бесноватая. — Вы нарушили отдых маэстро, шакалы!..
— Ничего, ничего, — снисходительно сказал Абдулла. — Полет долгий, людям тяжело… Расскажите-ка лучше и мне что-нибудь!
И приближенные к Абдулле артисты, как и лучшие административные работники театра, с преданностью и восторгом облепив шефа-демократа, тут же принялись сыпать сальностями и скабрезностями. Впрочем, некоторые анекдоты действительно были очень смешными: Бесноватый то и дело похохатывал и морщил прыщи в улыбке. Однако мерзкое какое-то настроение, навеянное увиденным сном, не оставляло дирижера еще несколько дней.
* * *
…Рано или поздно, но гастроли (даже и триумфальные) всегда заканчиваются — а на смену им приходят трудовые будни. Впрочем, трудовые будни порой тоже обращаются в праздники: вот сегодня, например, в партере Дзержинки свободных мест куда меньше, чем обычно — дают премьеру «Мадам Баттерфляй». Рослые студентки-вокалистки влекут под руку своих инфантильных сверстников-теоретиков; ложа критиков постепенно заполняется пиджачками производства швейной фабрики «Большевичка»… А ведь за каждой такой премьерой стоит труд, и не легковесный труд какого-нибудь там поющего артиста, но — в первую очередь! — художественного руководства прославленного российского театра. Если бы рядовой зритель Дзержинского театра мог только себе представить, сколько сил уходит у гениального (не побоимся этого слова!) вождя N-ской оперы для расширения кругозора и культурного уровня публики — не всегда благодарной, к тому же!..
Вот декорации для нынешней премьеры, например, неутомимый Абдулла Урюкович получил в лиссабонском театре «Сан-Карло» — столь дорогой подарок стал своеобразным знаком признания и уважения талантливых коллег из далекой северной страны.
Бесноватый появился в Португалии всего лишь на два дня — с тем, чтобы с блеском продирижировать концертом Объединенного оркестра Общества португальских инвалидов, данного в спортивном зале студенческого городка в лиссабонском пригороде Эшторил. Но Абдулла Урюкович выкроил-таки время для встречи с доктором Родриго Лопесом — генеральным директором театра «Сан-Карло» — и этим внезапным появлением заезжей знаменитости — или, точнее, результатами ее визита — доктор Лопес, надо прямо сказать, был обрадован несказанно.
Дело в том, что декорации «Мадам Баттерфляй», сделанные для премьеры 1949 года по проекту японского художника Хуико Сякупопу, хоть и были выполнены в стиле японского примитивизма, но на поверку оказались столь громоздкими и неповоротливыми, что давать в них спектакли было сущей пыткой. Когда же постановка благополучно «провалилась» и спектакль был с репертуара снят, то выяснилось, что за вывоз столь массивных и материалоемких декораций не берется ни одна свалка, ни одна фирма по вывозу мусора. Нашлось, правда, несколько смельчаков, согласившихся на эту работу — но при этом они беззастенчиво ломили такие деньги, что доктор Родриго Лопес с трудом удерживался в кресле.
Так и стояли эти декорации в театре десятилетиями, загромождая пространство за сценой и на декорационном складе, отравляя жизнь и артистам, и персоналу. Поэтому, когда Бесноватый вдруг завел речь об «обмене постановками» (мудрый Абдулла Урюкович в любом обмене подобного рода пунктуально исполнял лишь первую половину контракта) — Лопес просто отказывался верить своим ушам.
Отправка злополучного груза в Россию — на российском же судне! — да еще и оформленного «дружеской помощью» через министерство культуры, обходилась «Сан-Карло» так баснословно дешево, что доктор Лопес, все еще не веря собственному счастью, потирал руки и посмеивался тихим, счастливым смехом — незаметно для себя почти прикончив уже полуторалитровую бутыль Порто (разлива, между прочим, 1912 года)!
…Итак, благополучно выдержав морской вояж, декорации продолжили свой путь к российскому зрителю на четырех специальных низкопалубных железнодорожных платформах — и, повредив по дороге два автомобильных и три пешеходных моста, сметя четыре ветхих полустанка и произведя множественные обрывы контактной сети, оформление спектакля «Мадам Баттерфляй» благополучно прибыло в N-ск.
Здесь выяснилась еще одна неувязочка: в стареньком N-ском театре не только сама сцена, но и так называемые «карманы» в кулисах по левую и правую ее стороны оказались значительно меньше, чем в театре «Сан-Карло». Но дзержинские монтировщики сцены, призвав на помощь рационализаторов с N-ского трактороремонтного гиганта, с честью вышли из положения: дело спасли гидравлические механизмы от многоковшового экскаватора «Заря перестройки» и новый агрегат для точечной сварки, позволившие-таки смонтировать португальскую «Чио-чио-сан» на русской сцене; антракты для смены декораций были доведены до рекордно короткого времени и длились не более часа.
Однако здесь талантливых новаторов и неутомимого Абдуллу Урюковича (да хранит Аллах здоровье и разум его!) ждала новая напасть: главный балетмейстер Дзержинки, Падекатр Иваныч Гранбатманов, вдруг устроил скандал: его претензии сводились к тому, что спотыкаясь об изогнувшиеся и изломанные под исполинской тяжестью декораций доски планшета сцены, артисты балета растягивали связки и разбивали носы. Кроме того, гидравлические механизмы «Баттерфляй», так остроумно примененные N-скими рационализаторами, оставляли на сцене огромные лужи масла: и звезды N-ского балета, не успевая порой из положенных тридцати двух фуэтэ прокрутить и семи, оскальзывались на масле и гулко плюхались на пол — после чего тут же, сидя на попе и заливаясь слезами, стремительно улетали за кулисы — на глазах изумленной и ничего не понимающей публики.