Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 22 из 44



- Быть может, мы, евреи, сыновья торгашей, но всё же мы и правнуки пророков.

- Что? - Стивен, всё ещё смущённый, не понял Хейфеца.

- Не пробуйте глубину реки двумя ногами и не бегайте за котом - того и гляди, на крышу заведёт...

Хэмилтон почувствовал раздражение. Этот философствующий еврей бесил его.

- Что вы тут делаете?

- Я - врач. Квалификация врача обратно пропорциональна частоте его дежурств, но сейчас я дежурю возле больного пациента.

Хэмилтон удивился.

- Миссис Тэйтон заболела?

- Она простужена. Я наколол ей дормикум.

Стивен удивился, но потом вспомнил, что Галатеи действительно два последних дня не было видно, а во время дождя она могла простудиться.

- Её болезнь не опасна?

- Медицина - это искусство делать выводы о симптомах болезни на основании причин смерти, - снова начал кривляться медик. - Но самая худшая смерть - от глупости. Гораздо легче стать умным, чем перестать быть дураком. Я же говорил вам об осторожности. Не бегайте за чужими жёнами.

- А вы считаете себя умным? - вышел из себя Хэмилтон.

- Да. - Отчеканил еврей, - и как умного меня поражает, что конечным результатом миллионов лет эволюции может оказаться круглый дурак. Это ужасно. Именно эта мысль всегда мешала мне поверить Дарвину. Да, глупость человеческая - вот что являет истинный образ бесконечности. Но самое ужасное - иное. Кто не остановится на первой ступени глупости, дойдёт до последней. Если человек дважды совершил одно и то же прегрешение, оно кажется ему позволительным, гласит Талмуд, - он вынул из кармана пакетик зубочисток. - Жаль, что пить воду не грех. Какой бы вкусной она казалась! Мы же пьём вино. Но вот беда: опьянел от вина - протрезвеешь, хуже, когда опьянел от женщины - трезвым уже не будешь.

- Я думаю, что вы лезете не в своё...

- Я знаю, что вы думаете, - резко и зло перебил еврей. - Надежда на то, что глупцы не думают, - самая опасная иллюзия. Мне не свойственно жить иллюзиями. Беда именно в том, что вы думаете, но думаете одни глупости. Страсти объясняют многое, но ничего не оправдывают. Иногда лишь кара пробуждает чувство вины.

- Вы мне угрожаете? - Хэмилтон не очень-то понимал болтовню Хейфеца, но его уже трясло от злости.

- Жизнь непредсказуема и коварна, как огурец с горькой попкой. И глупцы, ударив по холодному камню, всегда удивляются, что оттуда вылетает горячая искра.

Стивену надоело слушать глупейшие кривляния. Он понимал: если бы Галатея не спала, она уже вышла бы на его голос. Значит, действительно, больна. Оставить же здесь зажигалку так, чтобы Хейфец этого не заметил, было невозможно. Гневный и взбешённый, Хэмилтон слетел к себе на второй этаж.

Ему было немного не по себе, на минуту показалось, что он тоже простыл. Стивен накануне ночью вспотел, потом открыл окно - вот и простудился. Но ничего не болело, просто от разочарования и обиды заболела голова. Однако постепенно он успокоился. Значит, Тэйтон всё же что-то заподозрил, если оставил своего дружка на страже? Что же, надо быть вдвойне осторожным.

Через полчаса Стивен достаточно пришёл в себя, чтобы спуститься в гостиную.

На вилле внизу царил переполох. Метался как сумасшедший Лоуренс Гриффин, что-то кричал, поднимая к небу толстые пальцы-сардельки Спиридон Сарианиди, пошатывающийся Винкельман чуть не висел на супруге, разглядывая всех слезящимися глазами через то и дело запотевающие очки, улыбался Карвахаль, обнимавший сестру. Все ликовали и обсуждали вопрос ночных дежурств около захоронения. Жёлтый хаммер Рене Лану был нагружен упакованными в папиросную бумагу самыми ценными находками.

Хэмилтон стоял у стены. Радость этих людей нисколько не волновала его, однако слова о ночной охране раскопа насторожили. Он понимал, что Тэйтон, спонсор экспедиции, негласно считавшийся и её руководителем, разумеется, не будет дежурить по ночам, но всё же суета и неразбериха на вилле давали ему шанс новой встречи с Галатеей.

- Нет-нет, Макс, это безумие, - ночевать на раскопе в вашем возрасте... - Гриффин остановился, прикусив язык. Он сам был ничуть не моложе.

По счастью, никогда не пивший и сильно разомлевший от коньяка Винкельман не заметил бестактности.

- Нет-нет, мы с Бертой будем там все ночь! Завтра нужно сделать снимки, расчистить левый угол... - Винкельман все время порывался бежать на раскоп.



Карвахаль был вежлив, но твёрд.

- В эту ночь дежурить будем мы: я с Бельграно и Лану. А вы должны выспаться и заступить на дежурство с рассветом.

Берта Винкельман кивнула и принялась уговаривать супруга согласиться. Это стоило ей некоторого труда: Винкельман по-прежнему рвался на раскоп и не соглашался, хоть раскачивался как мачта парусника в штормящем море.

Наконец Берта применила власть.

- Genug, du mußt schlafen!

Эти слова прозвучали приказом фюрера, Винкельман неожиданно согласно и как-то безмятежно кивнул, и супруга отконвоировала его на третий этаж.

- Вот как наводится порядок в идеальной семье, - пробормотал появившийся сверху Хейфец, - немецкая речь - мороз по коже еврея, - ещё тише пробурчал он.

- А как наводится порядок в вашей семье, Дэвид? - поинтересовалась Долорес Карвахаль.

- У меня нет ни жены, ни детей, - сообщил Хейфец.

- И что же, получается, ты имеешь от жизни, кроме сплошных удовольствий? - укоризненно спросил Лану.

Хейфец только вздохнул.

Глава одинадцатая

Похоть -- дитя роскоши,

изобилия и превосходства.

маркиз де Сад

Утром Хэмилтон ради любопытства сходил на нижний раскоп, где уже с шести утра торчал проспавшийся, но несколько отёчный Винкельман, то и дело прихлёбывавший из литровой бутыли из-под "Фанты" по совету поварихи Мелетии огуречный рассол, и сидели полусонные Карвахаль и Рене Лану. Гриффин тоже был тут, и самолично, стоя на карачках, расчищал скелет. Франческо Бельграно, несмотря на бессонную ночь, был свеж и полон энтузиазма: найденные в захоронении печати, невиданной им ранее формы, должны были стать темой его новой статьи, а две геммы, которыми он в этот момент любовался, озаряли его лицо странным светом.

Хэмилтон посмотрел на геммы. На одной было выпуклое цветное изображение квадриги, а вторая изображала бытовую сценку - ребёнок тянул бледные полупрозрачные ручки к матери, тоже протянувшей руку навстречу мальчику. Стивена поразила сохранность камей - они выглядели так, словно были выточены вчера.

- Как они их делали? - не удержался он.

Бельграно не затруднился.

- Станок с приводом, набор резцов и абразивы, конечно. Минералы, а тут использовали только агат, сердолик, гранаты, гематит и сардоникс, настолько твёрдые, что металлический инструмент не оставлял на них даже царапин.

- И сколько на одну такую уходило времени?

- Дело долгое и кропотливое, - кивнул Бельграно, - но камеи поистине вечны. Разрушительное время над ними не властно.

Винкельман и Гриффин уже проводили съёмку, параллельно переругиваясь. Важной находкой оказался найденный в захоронении египетский скарабей, с вырезанным изображением фараона и надписью "мен-хепер-ра", это было одно из имён Тутмоса III, правившего в середине пятнадцатого века до нашей эры. Но на одном из керамических сосудов с росписями проступило изображение женщины в разукрашенном платье. Изображение Гриффин отнёс к минойской культуре, а значит, роспись была сделана на Крите, но саму вазу привезли из материковой Греции. Он датировал её тысяча четырёхсотым годом, и спор из-за этих разногласий не угасал до ланча.

- Но как здесь могли оказаться скарабеи? - поинтересовался Хэмилтон у сидящего в стороне, пакующего находки и не участвовавшего в споре Карвахаля.