На десерт

— Ну вот, — ублаготворился товарищ Берия. — Нету таких проблем, с которыми не справимся мы, коммунисты. Бинокль Мак-Куина нашли?

— Так точно.

— Вернули?

Нет, не удалось. Некому возвращать. Поспешая к Архангельску, всего в сутках хода и имея на борту груз гаубиц и «студебеккеров»» — двумя торпедами в левый борт был атакован «либерти-238» и камнем ушел на дно. Ничего, ничего теперь не расскажет долгими зимними вечерами отважный морской волк Мак-Куин внукам Диззи и Джозефу.

— Вечная слава героям! — сказал нарком Берия и траурно померцал пенснэ.. — А если возобновят испражнения — стереть в лагерную пыль! В бараний рог! — И тут же, заметив переминание сподвижников с ноги на ногу, возвысил голос: — В чём дело?

А дело в том, доложили сподвижники, что экзекуций, репрессий потребовалось вовсе чуток, потому что полковник Кологрив…

Да, всего-то безвестный полковник, а потрафил родине не хуже Дмитрия Донского!

— Подробную докладную! — распорядился товарищ Берия.. — И этого Кологрива ко мне. Какой матёрый человечище!

Очень щекотливый вопрос после такого распоряжения наркома встал перед Кологривом. Было что доложить наркому. Но вот в изустном бы стиле доложить. А написать на бумаге — нет. не по этой части возрос и сформировался Тит Ефремович Кологрив, косноязычен он на бумаге и в простецкое слово может ошибок всобачить — больше чем букв в этом слове. И видя терзания своего начальства, но сам помочь тоже не в силах, сам не в ладах с написательством — подсказал Кологриву заместитель по вагонному подвижному составу:

— Госта надо бросить на это дело. Он кандидат философии. Он уж напишет, настрикуляет.

— Претит мне видеть его, — поморщился Тит Ефремович. — Мне докладывали: он — из жидов, он — обрезанный.

Но заверил портовый вагонный распорядитель, что никак не еврей Феликс Эдмундович Гост, начальник над складами бочкотары, а что обрезанный — это факт, хотя национальность его будет — вепс и никак не еврей. А обрезание случилось с ним по несчастью.

— Есенин-то, который поэт — он тоже субботы терпеть не переносил, — рассказал начальник вагонного состава. — Потому как ему в малолетстве стригли ногти по субботам да гарным маслом голову обихаживали. Гост в октябрятах тоже субботы не терпел, потому как бабка по субботам ему всегда ногти стригла. Он ноги-то на турецкий манер под себя поджимает, а бабка ножницами сослепу хвать — оно и произошло.

— Другой коленкор, — умягчился Тит Ефремович и велел Госта призвать. И Гост этот, бумажный червь, в одночасье, на едином дыхании накатал докладную для товарища Берии. Докладной этой, сказать напрямик, он Тита Ефремовича изнедоволил и раздражил. Проще, проще надо было писать, а Феликс Эдмундович (ну, что возьмешь с него, не кадровый он военный, не строевой, так, занюханный лейтенантишка из запаса) университетских нагородил выкрутасов.

Ведь просто всё гениальное! Сперва-то мыслил Тит Ефремович, чтобы от загаживания уберечь пароходы — производить войскам на причале массовое клизмирование. Перед каждой разгрузкой всех построить, угнуть буквой «г» — и через полчаса пожалте на борт. Только, рассудил он — хлопотно это. А настоящий хозяин обширного госимущества, если имеет мысли погреть на этом госимуществе руки, и в разумных пределах то да сё прикарманить — должен хозяйство своё знать назубок, как пять пальцев.

Так вот и знал хозяйство своё Тит Ефремович. И вспомнил, что года уж два, в горниле войны бесполезный, на пятом пирсе, в дальнем затыке стоит у него контейнер с печными ухватами. Ага, с теми самыми, которыми женщины в русских селеньях вынимают из печки чугунки и горшки. Изготовитель — город Нижний Тагил.

Тут послал Тит Ефремович воинский наряд: доставить сюда тридцать ухватов. И из складов бочкотары извлечь банных шаек штук десять.

И на лад подвинулось дело. Думает солдат Епифанов, что такой же солдат Сидоров — круглое — кати, плоское — тащи — бок о бок работает с ним на разгрузке. А Сидоров — он, конечно, напрягается, тянет лямку, но за каждого отмеченного серуна премию получает Сидоров, пачечку американских галет. Чу — вот солдат Епифанов по шлюпбалкам в спасательную шлюпку полез. Это ясно, что там натворит Епифанов. Здесь тайное оговорённое движение рукой делает Сидоров — и назначенная команда в броске берет тепленьким Еиифанова, прямо в спущенных штанах выволакивает на палубу.

Здесь технологическое затруднение было у полковника Кологрива: надо, чтобы перед строем поглотил, сожрал собственную кучу всё тот же, допустим, Еиифанов. Но поди, соскребай её в шлюпке или где-нибудь с трюмного трапа да транспортируй на палубу для всеобщего обозрения. Не оберёшься хлопот. Поэтому — пятидесятиштучный запас консервированных, симпатичных и увесистых куч создал Тит Ефремович. Хоп — и очень даже сноровисто выложили на палубе кучу, а назначенная команда берет печным ухватом должного паршивца за шею, угибает мордой к палубному настилу — жри! Жри, паскуда. Вподлиз!

Здесь, случалось, стошнит, вырвет кого-нибудь: кабы родимый, свой кал заставляли есть, а то ведь заставляют — обезличенный и чужой!

Но неумолимы палачи с печными ухватами, и как чёрт перед заутреней вертится испражнительный шкодник. Но добротно откованы ухваты в Нижнем Тагиле, не обломятся, выдержат рогульки..

Так поступал с фекальщиками Тит Ефремович. Но ведь и мочатся солдаты кругом! Тут опять трудность: не подставлять же мочащемуся мисочку, чтобы в эту мисочку потом его мордой натыкать.

А на что банные шайки припас Тит Ефремович? Экзекуционная рота только в эти шайки и мочится. И берут экзекуторы ухватом за шею мочеиспустившего и до самого донышка в шайке приутопят, да разиков пять, покуда не наглотается жидкости мерзавец и не начнёт пускать пузыри.

Вот об этих изобретательностях Тита Ефремовича сядь да и напиши всё языком доступным и чётким, без деепричастий и придаточных предложений. Так нет же, сорок бочек арестантов нагородил приблуда-философ Феликс Эдмундович Гост. Зачем-то приплёл тут африканских горилл, которым свойственно поедание собственных экскрементов, что определяется термином «аутокопрофагия», и наплёл про авитаминозных животных из семейства волчьих, которые грешат тем же самым; и, чёртов хлюст, уснастил эту галиматью поминаньем существ человеческих, «которые, в состоянии глубокого рассеянного склероза или в последней фазе системных заболеваний, наподобие волчанки»…

— Ну, чего ты навёл тут тень на плетень? — прочитавши текст, вышел из себя Тит Ефремович. — Слова в простоте не скажешь. Надо было: срали — а вот уже и не срут.

Однако, набрался духа возразить этот философский штафирка Феликс Эдмундович.

— Осмелюсь доложить, товарищ полковник, — сказал он. — Составляя докладную, надо учесть, кем у нас в стране является товарищ Берия. Он — куратор как оборонной, так и всех остальных наук. У него одних академиков для интенсификации умственной деятельности сидит по тюрьмам не менее ста. И очевидно будет ему приятно, что ваша идея не просто так родилась, с кондачка, от ковырянья в носу, а возникла на базе всестороннего биологического анализа.

Под эти слова бочкотарного штафирки задумался Тит Ефремович: что ж, пожалуй, и прав этот Гост. И все три часа до отлёта военного «дугласа» на Москву репетировал Тит Ефремович проклятущее слово: аутокопрофагия, аутокопрофагия, аутокопрофагия…Где «ауто», не перепутать бы, ети его, обозначает «сам», «копро» — говно, а «фагия» — пожирание.

И состоялась аудиенция, в итоге которой вышел даже из-за стола товарищ Берия, положил руку на трехзвездный полковничий погон Тита Ефремовича и сказал:

— Мы не ошиблись в вас, генерал. От лица Комитета обороны оглашаю вам благодарность. Отправляйтесь на службу. Победа будет за нами!

И когда окрылённый Тит Ефремович Кологрив — уже генерал! — покинул известнейший в Москве особняк на Садовом кольце — сказал ближайшему сподвижнику товарищ Берия:

— Ты осознал, Кобулов? Я горжусь нашей армией. Ты видел этого гуся? Протокольное рыло. Глаза оловянные, но — «аутокопрофагия». Вот сейчас позвони мы с тобой в ставку Гитлера самому Гальдеру или фон Маннштейну — ни едреной фени не знают они про аутокопрофагию, а у нас захолустный полковник — пожалуйста!