На десерт

…И теперь, по прошествии десятилетий, генерал-полковник Кологрив прибыл с инспекцией на полигон.

Плохо звезды располагались на небе в те злополучные сутки. Незадача из незадач, но именно в этот день дежурил по части капитан Шнайдер. И хотя давно недуг близорукости одолевает генерала Кологрива, еще издали распознал и углядел он, что дежурный-то по части, безусловно — жид. Что поделать, ну, не любил кривую эту, лишайниковую эту ветвь на древе человечества генерал Кологрив. И когда уж дело касалось жида — распроворнейше мыслил генерал. И возле штабной трехэтажки, намереваясь рапорт принять от дежурного, так разместился на местности генерал, чтобы жидочек в начищенных своих сапогах и пригнанной под фигуру шинели пошагал к генералу с рапортом как раз через мутную и неприглядную лужу. По прямой, только по прямой надлежит идти рапортующему пред очи высшего начальства. Но лелеял мысль генерал Кологрив: вдруг да этот расфуфыренный портупейный жидочек, как принято в их хитрованской породе, устрашится замарать свою отутюженность, схитрит да и пойдет петлёй вокруг лужи? Вот тогда-то и повеселит себя генерал. Вплоть до офицерского суда чести будет тут дело.

Ах, Кологрив, Кологрив… Ловко придумано, да недодумано. Встать бы генералу за десять шагов от конца лужи, а он — впритык!

Всё сразу же понял Марк Евсеевич Шнайдер, как — по неизвестной, вот что обидно! — причине затеял унизить его генерал. Что ж, генерал — брошена перчатка, так поднимет её Марк Евсеевич. А тогда уж держись.

Моряки на параде шагают — восемьдесят пять шагов в минуту. И порадовался втайне Марк Евсеевич, что у них-то, в сухопутных войсках, в инфантерии, парадный шаг — сто двадцать шагов в минуту. Сто двадцать в данном случае — оно куда продукти вней. И как по метроному выдержал стодвадцатку капитан Шнайдер, и такое печатание шага по луже явил, такое штормовое вздыбление волн — будто и не человек тут движется, а чистый торпедный катер. Хотел было шарахнуться вспять от лужи генерал Кологрив, но пронеслось в мозгу у него: нельзя. Посрамление выйдет от этого генералу

И тёмной глинистой жижей от макушки до пят окатило генерала, и папаху из драгоценного каракулевого кляма, и золотые очки «Цайсс, Йена», и барскую пепельную шинель. И двух полковников-прилипал, что тянулись по бокам своего хозяина, окатило как есть.

— Товарищ генерал-полковник! — стальным напруженным голосом отчеканил дежурный, — инженерно-транспортный полк особого назначения… происшествий по части нет… дежурный по части гвардии капитан Шнайдер!

…Подавленно, не без того, поднялся к себе в квартиру капитан. Посреди крохотной прихожей ждала его жена, Жанна Дашиевна..

— А-аа, знаешь уже, — посмотрев на жену, сказал капитан.

— Знаю, — отозвалась жена и подошла обнять.

— Куда, — отстранился капитан Шнайдер. — Грязный я…

— Марька, — сказала сквозь слезы Жанна Дашиевна, — ты самый, самый, самый чистый!.

— Однако, мать, — проронил капитан Шнайдер, — теперь долго тебе не быть майоршей.

— Пропади оно пропадом! — в мокрый отворот шинели сказала Жанна Дашиевна. — Мне с тобой и в лейтенантах было — хоть сейчас всё это вернись.

…На том бы и заглохнуть истории. Ну, в американскую химчистку сдали в Москве генеральскую шинель и папаху — и вернулись они оттуда как ненадёванные. И тянет капитанскую лямку уважаемый как в воинской среде, так и на гражданке капитан Шнайдер. Да на беду — не только сверхпородистая шинель есть в гардеробе генерала Кологрива. Живчик, пролаза и парень-хват, зятёк Тита Ефремовича, генерал-майор Венька Гавлыш преподнёс на день рождения тестю канадский, но, в общем, почти уставного, почти армейского покроя тулупчик. И как-то. поглядевши на него, генерал Кологрив утвердился в мысли, что пора бы прогулять, проветрить тулупчик. А какие для этого могут быть наилучшие обоснования? Инспекция, конечно же, только она. И заискрила по армейским каналам связь, на подмосковном аэродроме расчехлили авиатехники под генералов оборудованный АН-24: генерал-полковник Кологрив вылетает с инспекцией, да не один, с ним еще малый маршал авиации Б.Т.Елагин.

…-Твой звездный час, Марик, — сказал командир полка. — Теперь или никогда. К нам заявится ревизор. А кто — ты уже дознался. Ну, какая там к бесу инспекция: едут они бражничать да животы растрясти. Вот и надо встретить их чин по чину. И гони-ка ты на охоту, подстрели что получше. Рысишек пару бы, мясцо — на стол, а шкуры гостям на вывоз. Елагин коллекцию рогов собирает, так не худо бы в эту коллекцию приплюсовать что-нибудь уникальное. Может, сменит тогда Кологрив гнев на милость, просверлим тогда тебе дырочку под майорский погон.

— Слушаюсь, — сказал капитан Шнайдер. — Обеспечим всё «на ять», Пал Никитич

Он, Шнайдер, в лучшем виде всё сделает. Но, извини-подвинься, окажись воля Шнайдера — он бы скунсовым, росомашьим подхвостьем накормил Кологрива… Он бы декабрьским секачом, провонявшим собственной спермой, попотчевал многозвёздного гостя. Он бы рыбой-маринкой его накормил, не сняв черной пленки в её животе. Но, коли уж попросил Пал Никитич…

И говорят вот, что улица полна неожиданностей. Это всего лишь улица, Тогда какими уж неожиданностями может быть полна тайга!

Рога — у Евгения Борисовича Тхорика спроворил Шнайдер. Двадцать с лишним сойков на этих лосиных рогах, размах лопат несусветный, череп отбелён и целехонек. Золотую медаль чемпиона мира за такие рога — отдай, не греши. И две рыси в кузове, одна аж якуточка, голубая рысь. Нету цены. И три косули в кузове, в теле, упитанные зверюшки. Всё оно так, но мороз ломит за сорок, а вездеход ГАЗ-66 лежит почти на боку, на опрокид его поволокло с откоса.

Настаивал контрразведчик Колька Чекунин: возьмём, Марик. в рейс человек трёх солдат. Но разотнекался Шнайдер: выскакиваем ведь накоротке, на междуделках, одна нога здесь, другая там. И «газон» — это тебе не «Урал», это легкая кавалерия, нет на нём печки, поморозим солдат.

Теперь двое они в тайге, теперь рубят они лесинки, чтобы подважить грузовик, а сперва подпереть козелками, чтобы встал он на колесья, а не завалился вверх брюхом. Третьи сутки они в тайге, а ещё не сомкнули и глаз. И сил у двух офицеров — как у пули на излёте. Но всё равно: голодные, помороженные, зуб на зуб не попадает — победили они и выбрались на перевал.

— «Товарищ, не в силах я вахту стоять! — сказал кочегар кочегару», — так пропел-посипел капитан Шнайдер майору Чекунину. И майор признал: я, Марик, тоже за руль не сяду, засну, расшибёмся.

Тогда решили они хоть на двадцать минут прикорнуть. Поставили вездеход на обочину, габаритные огни включены, подсос привытянул Шнайдер, чтобы молотил мотор на повышенных оборотах и побольше тепла гнал в кабину. И опытен в таёжных делах капитан. даже направление ветра учёл на перевале. Так поставил он вездеход, чтобы не наносило на него, а как раз относило ветром угарный выхлоп от двигателя.

И прикорнули. Да так прикорнули, что, счастье отвернись, прикорнули бы они вечным сном. Улёгся ветер на перевале, и в трескучем морозе выхлопными газами так окутало вездеход — будто гейзер обнаружился на обочине. И всё бы, и вечная память, снимем головные уборы: ещё две привычные зимние шофёрские смерти на северных наших трассах.

Но получаса не прошло — тяжкий гул стал нарастать на дороге. Выкатился из-за скального поворота лесовозный роспуск-тягач. Вмиг добыли лесорубные люди из кабины вездехода два тела. И куда там, никакие уж они не атлеты, что Чекунин, что Шнайдер: полная тряпичная обмяклость в телах и шеи болтаются как у битых гусей.

Здесь зверское, бесчеловечное искусственное дыхание стали делать двум обморочным, и обнаружился результат: стали подрагивать веки у офицеров. И шевеление пальцев наметилось. Тогда загрузили в кабину вездехода тела, тесьмой законтрили на сиденье, чтобы не валились тела при виражах на севшего за руль учётчика лесопункта — и погнал по дороге старшой.

Зелёные, стальные, с красными звёздами и на электромоторной раздвижке ворота у этой воинской части. С дальним светом фар, под сплошное тревожное бибиканье подкатил к этим воротам учётчик, и автоматчики при воротах сперва очень грозно ощетинились на штатского за рулём хорошо известной машины. Но выскочили дежуранты из КПП, взвалили Шнайдера с Чекуниным на закорки — и бегом к расположению части. А учётчик вслед поглядел — и пошёл.