Счастливый брак

Теплые полотенца не причинили ей никакого беспокойства. Тем не менее их было недостаточно. Грязи оказалось слишком много, и, кроме того, она успела засохнуть. Энрике все-таки пришлось использовать влажные салфетки. Прежде чем начать вытирать, он держал каждую из них в руках, чтобы немного согреть, но даже через перчатки ощущал, что они холодные. Почувствовав прикосновение салфеток, Маргарет пошевелилась и издала какие-то гортанные звуки, не приходя в себя. То, что она оставалась без сознания, угнетало его не меньше, чем запах, грязь и унижения, которым подвергалось столь любимое им тело. Почему эта болезнь так жестоко с ней обошлась, подумал он и вслух произнес: «Все, она побеждена, — словно недуг стоял у дверей, с наслаждением глядя на плоды своих трудов. — Оставь ее в покое!»

Оттерев грязь, он скатал и протащил под Маргарет грязную простыню, снял ее и проверил, не испачкался ли наматрасник. К счастью, нет. Он развернул новую простыню и повторил всю процедуру в обратном порядке, расправил простыню и натянул на углы матраса. Энрике еще раз осмотрел Маргарет — она, казалось, опять впала в забытье — обнаружил два пропущенных грязных пятна, оттер их и надел на нее свежие трусы и футболку. С футболкой получилось не совсем удачно: он запутался и не сразу просунул ее голову туда, куда было нужно. Но все эти неуклюжие манипуляции, очевидно, ничуть не побеспокоили Маргарет. Энрике осмотрел покрывало, обнаружил, что один угол испачкан, выругался, но потом увидел, что второе одеяло не пострадало. Маргарет не дрожала, так что одного должно было хватить. Он укрыл ее новой простыней, положил сверху чистое покрывало и с облегчением и умиротворением поцеловал ее в лоб. Ей удобно и спокойно. Он справился. Он понял причину ее немого недовольства и устранил ее.

Радость от этого достижения была недолгой. Энрике выбился из сил, у него болела спина. Он сложил грязное белье, полотенца и одежду в пластиковый пакет, чтобы потом отправить все это в стирку; выбросил влажные салфетки и перчатки в мусорное ведро. Испачканное покрывало было слишком большим и не помещалось в мешок. Он спустился и принес другой, побольше. Когда он вернулся, Маргарет лежала все так же неподвижно.

Наверное, это уже кома, подумал он. Маргарет совершенно не сознавала ни его присутствия, ни вообще ничего вокруг. Она реагировала только на прикосновения. Ее уже не было. Той Маргарет, с которой ему так нужно было поговорить, уже не было.

Энрике старался сохранять спокойствие. Хотя в этот первый день нового, 1976 года он проснулся необычайно рано — без четверти девять, он прождал до одиннадцати, прежде чем поднял тяжелую телефонную трубку и стал набирать номер Маргарет, но остановился после первых двух цифр и бросил трубку на рычаг — раздался глухой стук, внутри аппарата что-то жалобно звякнуло. За окном на вечно шумной Восьмой улице было непривычно тихо. Он понял: еще слишком рано, чтобы звонить и спрашивать, должен ли он зайти за ней, чтобы пойти на бранч, — так он собирался удостовериться, что приглашение остается в силе.

Он засомневался, хотят ли Маргарет и ее подруги видеть его на своей первой встрече в Новом году. Во время унылой новогодней вечеринки, когда дело шло к полуночи и приближался неловкий для одиночек момент, когда надо в честь праздника кого-то поцеловать, до него дошло: он понятия не имеет, где и когда состоится этот самый бранч. Маргарет пригласила его, не вдаваясь в детали.

К утру волнение Энрике переросло в подозрение, что Маргарет намеренно опустила подробности, поскольку не собиралась больше никогда с ним встречаться. Он представлял, как будет ждать у телефона весь день, в конце концов не выдержит, и позвонит сам, только для того, чтобы услышать, как Маргарет веселым, но вместе с тем прохладным тоном сообщит ему, что они с подругами веселились до рассвета и проспали запланированный бранч, что ей очень жаль и что скоро они договорятся о новой встрече. Естественно, он больше никогда о ней не услышит. Он убедил себя, что прошлой ночью на веселой, шумной, людной вечеринке, где Маргарет праздновала приход 1976 года, она встретила мужчину, у которого с членом все в порядке, и теперь нежится в его объятиях; услышав звонок, она с ужасом поймет, что ей снова придется иметь дело с вечно печальным Энрике, который, бедняга, по-прежнему надеется, что вскоре сможет насладиться бейглами с соленым лососем в ее обществе. Сняв трубку и уже вставив палец в отверстие на диске, он живо представил, что может произойти, если он сейчас позвонит. В ушах уже звучал издевательский смех его торжествующего соперника, слушавшего, как Маргарет объясняет Энрике, что их бранч отменяется, потому что все ее подруги заболели ботулизмом. Он прямо видел, как этот Лотарио ласкает ее грудь и целует соски, а она игриво смеется и постанывает от удовольствия. Это было уже чересчур. Не звони, сказал он себе. Невыносимо весь день просидеть возле телефона в напрасном ожидании, но уж лучше вытерпеть эту унизительную пытку, чем выставиться идиотом, преследуя ее звонками. Решение не звонить успокоило его, хоть и наполнило горьким чувством обреченности.

В 11.15 он снова снял трубку. Он даже набрал пять из семи цифр, прежде чем швырнуть ее, как горячую картофелину, с такой высоты, что на этот раз телефон громко тренькнул и дважды прозвенел, прежде чем погрузился в зловещее молчание.

— Я больше не могу! — завопил Энрике: он никогда не чувствовал себя таким измотанным и несчастным. — Не могу ее видеть, — пробормотал он, смиряясь с тем, что не в силах пережить подобные мучения. Я слишком чувствителен, сказал он себе, меня не хватает на такие бурные эмоции. Я стал писателем, решил он, потому что не могу иметь дело с реальным миром. Поэтому мой член встает, только когда я описываю сексуальные сцены, убеждал себя Энрике, забыв, что прожил с Сильвией больше трех лет и сотни раз занимался с ней любовью.

Мне нужно уйти, решил он. Не сидеть здесь. Но куда? Или к кому? Он не имел представления. Но он должен уйти. Проигнорировать ее отказ. Он уже даже дошел до шкафа, чтобы достать пальто, но его остановило простое соображение: в конце концов, он мог ошибаться. Возможно, она все-таки позвонит, что весьма и весьма маловероятно. К тому же даже если она это сделает, то, скорее всего, лишь для того, чтобы вежливо отменить встречу. Но все равно — она еще может позвонить.

Он выкурил пять сигарет. Сварил полный кофейник и выпил четыре чашки кофе. В 11.13 он решил никогда в жизни больше ей не звонить. В 11.34 он взялся за телефон, добрался до шестой цифры, но потом положил трубку так осторожно, что на этот раз ответом на его трусость была лишь тишина.

В 11.52 он сидел на краю кровати, раскачиваясь взад-вперед, и стонал: «Боже, я схожу с ума, боже, я схожу с ума», когда раздался звонок. Замерев, Энрике уставился на телефон. Это кто-то другой, предупредил он себя. С колотящимся сердцем он вскочил и пошел к столу, не сводя глаз с ревущего черного аппарата. Он еле дождался, когда прозвенит второй звонок. А если она повесит трубку? Сможет ли он говорить, если это кто-то другой? Вдруг это его отец. Или Бернард. О господи, Бернард был прав, прав с самого начала. Он не ее круга. Он даже не круга Бернарда. Он — и это страшная правда — вообще ничего не стоит.

Третий звонок прозвучал так резко, что Энрике схватил трубку, чтобы заставить телефон замолчать. «Алло!» — рявкнул он, готовый наорать на кого угодно.

— С Новым годом, — сказала Маргарет. Услышав ее оживленный, нежный, радостный и озорной голос, Энрике почувствовал невероятное облегчение: так новокаин снимает зубную боль, горячая вода обволакивает ноющие мышцы, женщина обнимает своего любимого.

— И тебя с Новым годом! — ответил он. Надо было слышать, с какой спокойной уверенностью это прозвучало. — Как прошла вечеринка? — непринужденно поинтересовался он, уже приготовившись услышать, что она встретила другого.

— Скучно, — ответила она. — Ничего интересного. Я вообще не знала, что я там делаю. А твоя? Уж ты, наверное, повеселился, как никогда? — Она радостно засмеялась.