Счастливый брак

— Энрике? — ударил ему в ухо голос Герти, которая вернулась после консультации с каким-то главным специалистом по расписанию Бернарда Вайнштейна. Звук был очень неприятным. Энрике нажал боковую кнопку, чтобы сделать потише. Но он забыл выйти из режима органайзера, так что вместо этого календарь перескочил со второй недели июня на первую неделю июля. Энрике лихорадочно нажимал кнопки, пытаясь вернуться к нужным датам, в то время как Герти своим грубым бруклинским голосом, гремевшим так, что у Энрике звенело в ушах, объясняла:

— Я связалась с Мари…

— С Мари? — переспросил Энрике.

— Секретарша Бернарда. Обычно она составляет его график. У меня это не получается. К сожалению, во вторник Бернард не может. У него премьера, но мы будем в Нью-Йорке. Как насчет вечера среды? Может, просто выпьем вместе? Ой! — вдруг громко вскрикнула она.

Энрике вырвал из уха наушник. Он сделал это с такой яростью, что его сестра Ребекка, которая в это время шла наверх с замороженным соком для Маргарет, на секунду остановилась. Энрике тут же вспомнил еще об одном обстоятельстве, которое его очень беспокоило. Теоретически Маргарет могла есть что угодно — из желудка у нее все выходило через дренажную трубку, но плотная пища могла вызвать, и уже неоднократно вызывала, закупорку катетера. Энрике не знал, как она перенесет завтрашнее пиршество, последний бранч с родителями, братьями и их женами — в качестве места Маргарет выбрала «Дэли» на Второй авеню.

— Я буду очень тщательно жевать сосиски, — уверяла она Энрике. — А кныши? Они же такие мягкие. Газировка «Доктор Браун» с черной смородиной легко их протолкнет. — Маргарет криво улыбнулась.

Потеряв связь с Герти, Энрике помотал головой, давая Ребекке понять, что ничего не случилось, и нажал кнопку громкой связи. Комнату заполнил искаженный, но по-прежнему громкий голос Герти:

— Ой! Что я несу! Вместе выпьем. Ты, наверно, думаешь, мы тут с ума посходили. Ах ты, бедняга, — сочувственно произнесла она.

Это было неожиданно, учитывая, что он едва знал Герти. К тому же она всегда горой стояла за своего мужа, а Энрике, как справедливо подозревала Герти, считал успех Бернарда незаслуженным.

— Как насчет половины шестого или шести?

— Нет, мне очень жаль, но не получится, — подчеркнуто грустным тоном сказал Энрике. — Среда полностью принадлежит Грегори, нашему старшему сыну…

— Конечно, конечно, — торопливо вставила Герти, желая прервать это болезненное объяснение.

Энрике упорствовал, стараясь донести до нее, что заставлять Маргарет подстраиваться под чей бы то ни было график — это абсурд.

— Он приезжает из Вашингтона, где живет и работает, чтобы провести последний день с матерью, хотя к пяти, может быть, они уже…

— Конечно, я понимаю, понимаю, — взмолилась Герти.

Но Энрике был беспощаден.

— Я не хочу сокращать время, которое они могут провести вдвоем, только вдвоем, назначая на этот день кого-нибудь еще. Поэтому я оставляю Грегу всю среду.

— Да-да, разумеется, я понимаю. — Оказалось, Герти могла говорить совсем иначе — мягким, низким, приятным голосом. Она вдруг замолчала, а когда вновь заговорила, Энрике понял, что его собеседница борется с подступающими слезами. — Скажи мне… когда вы сможете с нами увидеться… а я сделаю так, чтобы Берни освободился. Просто скажи, какое время вам подходит, и все. — Это была полная капитуляция, и, чтобы уж совсем не давить на жалость, она добавила: — Но только не вторник. Вторник отпадает.

— Как насчет понедельника? Часа в два, в три?

— Подожди минутку. Рики, ты можешь подождать у телефона? — спросила Герти, попутно совершив страшный грех — произнеся его имя на американский манер.

Он воспользовался паузой, чтобы снова подсоединить наушник и отрегулировать громкость, бурча себе под нос «Меня зовут Энрике», как ребенок, которого впервые привели в детский сад. Заново настроив календарь на экранчике «Трео», он задумался о странном разговоре с доктором Ко. После того как они обсудили, как и когда Маргарет умрет, Энрике решил проводить доктора, и они вместе спустились по лестнице. Собираясь взять плащ, брошенный на спинку стула — в этом году в июне почти каждый день было пасмурно и обещали грозы, — Натали остановилась и тяжело вздохнула. Ее умное худое лицо сморщилось от огорчения.

— Маргарет очень, очень мужественная женщина.

Энрике был согласен. Он осознал это благодаря ее болезни. У Маргарет было много недостатков, в частности некоторая пассивность. Порой эту пассивность можно было принять за трусость. Но выяснилось, что это не так. Оказавшись один на один со смертью, Маргарет повела себя как удивительно смелый человек.

— Я должна вас кое о чем спросить, — продолжала доктор Ко. — Пожалуйста, поймите: то, что она делает, абсолютно разумно. Я прекрасно понимаю, почему она так решила. Даже если бы она сделала все возможное, чтобы выжить, то все равно не протянула бы больше одного-двух месяцев. Ко всему прочему, она бы страшно, страшно измучилась. Однако большинство выбирает такой путь. Они позволяют болезни завладеть ими. Они хотят, чтобы болезнь…

— Их обыграла, — закончил за нее Энрике, вспоминая, как его отец шаг за шагом отступал перед смертью.

— Да, — согласилась доктор Ко и кивнула в сторону спальни Маргарет. — Они не рискнут встретиться с ней лицом к лицу, как она. Я работаю с безнадежно больными больше двадцати лет. За все это время мне встретился лишь один случай, когда человек пошел на это столь же открыто и сознательно. — Ее ясный, спокойный взгляд остановился на Энрике.

— Неужели? — Энрике был поражен. Многие из его знакомых клялись, что не захотели бы продлевать мучения, что на месте Маргарет они поступили бы так же.

— Да, это большая редкость, поэтому я должна у вас узнать. — Она сделала паузу, чтобы подчеркнуть важность вопроса: — Это вообще на нее похоже?

То, что хосписовский врач считает своим долгом об этом спросить, тоже удивило Энрике. Но, так или иначе, он был готов ответить, потому что сам вновь и вновь задавался этим вопросом с тех пор, как Маргарет попросила помочь устроить ее прощание, смерть и похороны.

— Я хотел бы сказать «нет», потому что все это меня не радует. Мне был двадцать один год, когда мы начали жить с Маргарет, почти тридцать лет назад, и я очень ее люблю, но тем не менее вынужден признать: у нее мания все и всех контролировать. Они в этом похожи с матерью: у той тоже очень добрый и вместе с тем очень, очень властный характер. — Натали Ко понимающе улыбнулась, должно быть вспомнив собственную мать — строгую китаянку. — С одной стороны, это действительно ценное качество. А вот с другой, оно подчас сильно усложняет жизнь. Оно очень пригодилось Маргарет во время болезни. Она отчаянно боролась…

Доктор Ко перебила его:

— Я знаю. Я читала ее историю болезни. Она прошла через тяжелые испытания. И перепробовала все возможное. И даже невозможное.

Энрике замолчал: он пытался заглушить жалость к Маргарет, нахлынувшую при воспоминании о том, что ей пришлось пережить.

— Она боролась с болезнью, — сказал он голосом телеведущего, чеканя слова, будто мог загнать все эмоции в самый дальний уголок своего сердца, — чтобы контролировать ее. Чтобы победить ее. И теперь, когда она знает, что проиграла, что смерть неизбежна, она хочет сама решить, как и когда умрет. Это единственное, что она еще может контролировать. Да, это на нее похоже.

Сглотнув, доктор Ко кивнула, потом откашлялась.

— Как я уже сказала, это абсолютно разумно. Но я должна была спросить.

Она направилась к выходу, объяснив все про доставку лекарств и сказав, что работники хосписа будут навещать их каждый день. Она вручила Энрике карточку с телефонами: по ним ей можно было звонить в любое время суток, если что-то пойдет не так. Энрике открыл перед ней дверь. Отчасти потому, что она так тактично и честно говорила с Маргарет, отчасти потому, что у них были общие знакомые, он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Но она, не дав ему добраться до щеки, привстала и подалась навстречу, прижавшись губами к его рту. Закрыв глаза, она чуть-чуть приоткрыла губы. Прикосновение было таким теплым, таким влажным, что Энрике почувствовал: дружеским этот поцелуй никак не назовешь. Ему показалось, что, если бы он прижал ее к себе, они могли бы заняться любовью.