Страница 10 из 86
Усталость от бессонной ночи, пробравшая их до костей, мешала разговаривать. Город по-воскресному неторопливо просыпался. На улицах было пусто, не считая каких-то чудаков, гулявших с собаками, хозяина закусочной, разрезавшего связки секций воскресной «Таймс», чтобы сын побыстрее сложил из них газету, и старика в черном пальто, одиноко шедшего в сторону церкви Сент-Джозеф.
— Мне нужно купить «Таймс», — заявил Бернард.
— Мне ее доставляют. «Альперт», — добавила Маргарет, будто в названии службы доставки крылся какой-то секрет. И хотя Бернард саркастически присвистнул, притихший Энрике был впечатлен. То, что до этого было только смутным ощущением, стало совершенно очевидным: в этой молодой женщине чувствовалась буржуазная хватка, под внешностью и манерами девчонки скрывалось нечто взрослое, что так страшило и волновало его.
Ему некогда было рефлексировать по поводу ее социального статуса. Наконец-то настало время избавиться от Бернарда. Маргарет явно не собиралась его задерживать. Когда они остановились возле покрашенных в черный цвет ступенек, ведущих в дом, где квартировал Бернард, она сложила губки, собираясь на прощание чмокнуть его в щеку. Энрике был слишком взволнован перспективой наконец-то остаться с Маргарет наедине, чтобы ревновать. Но вдруг вместо того, чтобы удовлетвориться прикосновением ее теплых губ к своей замерзшей щеке, Бернард — а более инертного человека надо было еще поискать — заявил, что совсем не устал и проводит Маргарет до дому.
Энрике, не сдержавшись, выпалил:
— Не стоит беспокоиться, я сам ее провожу. Мне в ту же сторону.
— Ага, как же, целых десять шагов в ту же сторону, — хмыкнул Бернард и слегка толкнул Энрике, проходя мимо него.
То, что Бернард впервые в жизни пошел на физический контакт, взбесило Энрике до того, что он уже готов был броситься в драку. У Маргарет вырвался изумленный смешок, который она тут же подавила, словно надеялась, что никто его не услышал. Стаккато восторженного смеха оборвалось, как показалось Энрике, из соображений приличия и благопристойности, что несколько противоречило ее дразнящему поведению дерзкой девчонки. Будто сердитый голос из-за кулис вдруг одернул ее, напомнив, что надо вести себя тише и скромнее. Маргарет сказала:
— Это очень мило с вашей стороны, но не нужно меня провожать. Я хожу домой одна с первого класса.
Тем не менее они оба настояли, что пойдут, заботясь не столько о ее безопасности, сколько о том, с кем из них она эту безопасность обретет. Так первая попытка Энрике остаться наедине с Маргарет провалилась. Его старания даже не были вознаграждены прощальным поцелуем в щеку, напрасно потраченным на Бернарда. За поворотом на Девятую улицу их настиг порывистый холодный ветер. Они были тем более беззащитны, что построенный после войны жилой комплекс находился несколько в глубине, оставляя место для двадцати футов зеленого пространства — зрелище редкое для города и уж совсем невероятное для Гринвич-Виллидж. Все это торжество вкуса всего в одном квартале от безвкусицы, шума и дешевых витрин Восьмой улицы, где жил Энрике, только усиливало впечатление буржуазности и комфорта, окружавших женщину, которой «Таймс» доставляли на дом. Однако на открытой местности уколы декабрьского ветра ощущались гораздо сильнее. Стуча зубами, Маргарет воскликнула:
— Спасибо! Спокойной ночи, мальчики. Я имела в виду, доброе утро! — и, бросившись к дому, на бегу выкрикнула: — Как я замерзла!
Энрике ничего не сказал Бернарду, пока они шли назад, и только у самых дверей пробормотал «спокойной ночи», с трудом взобрался на пятый этаж, рухнул в постель и тут же уснул, не имея ни сил, ни желания мастурбировать. Четыре часа спустя, злой и разбитый, он сполз с кровати с твердым намерением добиться победы в следующем раунде. Нужно было срочно что-то делать, чтобы утолить неукротимое желание быть с ней. Хоть он и не мог ничего припомнить наверняка, Энрике казалось, что всю ночь ему снилась только Маргарет. Выдержав паузу, достаточно долгую для того, чтобы сварить кофе в своей новенькой кофеварке «Кемекс» и даже выпить его, он набрал номер Бернарда. В ответ на еле слышное приветствие Энрике спросил:
— Ты проснулся?
— О-о, я уже давно встал. Я не мог долго спать, — сообщил Бернард таким тоном, будто это было страшно важно.
— Ага, я тоже чувствую себя полным дерьмом. Как с похмелья.
— Черт, да ты действительно не умеешь пить.
— Нет, я не имел в виду… Ну, неважно. Вообще-то я звоню, чтобы узнать номер Маргарет. Продиктуешь?
Наступила тишина. Энрике, вооружившись карандашом (твердо-мягким — он оценил иронию судьбы) и своим любимым блокнотом с разлинованными светло-зелеными страницами, смотрел на кончик грифеля и вслушивался в телефонное безмолвие, будто пытаясь различить некий код.
— Бернард?
— А зачем он тебе?
Энрике даже не задумался, почему ему задают такой дурацкий вопрос.
— Хочу ее куда-нибудь пригласить.
Опять молчание.
— Бернард?
— Э-э… Я… — Даже для лаконичного Бернарда паузы были чересчур длинные. Наконец он выпалил: — Я не хочу.
— Что? — Никакого ответа. — Почему не хочешь?
— Не думаю, что тебе следует с ней встречаться. — Это было сказано настолько безапелляционно, что Энрике не сразу нашелся. Он попробовал рассмеяться, решив, что Бернард его разыгрывает.
— Бернард? — нараспев произнес он, стараясь казаться непринужденным. — Кончай валять дурака. Какой?.. Давай, какой у нее номер?
— Я вовсе не шучу.
— Не шутишь? Ты действительно не дашь мне ее телефон?
— Нет, — сказал Бернард потрясающе бесцветным тоном. Просто констатировал факт.
— Почему нет? — проскулил Энрике, обескураженный уверенной категоричностью бернардовского «нет». — Ты сам собираешься с ней встречаться?
— Нет. Ты же знаешь. Я тебе объяснил: мы с Маргарет просто друзья.
— Тогда какая тебе разница?
— Тебе не нужно с ней встречаться. Ты не ее круга.
Энрике повторил каждое слово, словно осваивал новый язык:
— Я — не — ее — круга?
— Ну да. Мне пора, Энрике. Я работаю. Увидимся вечером за покером, о’кей? В семь, как договаривались?
— Ты не даешь мне ее телефон, но собираешься прийти ко мне играть в покер?
— Ага. Ну пока, до встречи. — И Бернард повесил трубку.
Энрике еще какое-то время прижимал ухо к динамику, будто надеялся, что Бернард вернется и скажет, что пошутил, а потом грохнул трубкой с такой силой, что она отскочила от аппарата, проскользила по столу и упала на пол, оставив отметину на глянцевом, недавно покрытом лаком паркете.
— В бога душу мать! — громыхнул Энрике и задумался о том, как же такое могло с ним случиться. Четыре года назад он давал интервью журналу «Тайм», а «Нью-йоркское книжное обозрение» объявило его первый роман одним из лучших произведений о взрослении в истории литературы. Девушка из Квинса внештатно работает художником-оформителем, а он «не ее круга»? И с какой стати никогда не публиковавшийся кусок мяса смеет судить об этом? И с каких это пор какие-то круги имеют значение в отношениях мужчины и женщины? Мы что, в Англии XIX века? Я что, Пип, а она — Эстелла[13]? Как следовало из вчерашних разговоров, в университете Бернард и Маргарет были членами группы СДО — «Студенты за демократическое общество». Маргарет сказала, что поддерживала захват «Черными пантерами» Уиллард-Стрейт-Холла[14] — во всяком случае, их цели, хоть и не вздрагивала при виде пистолетов. По ее словам, они были «страшными и красивыми». Ей не нравилось, что «Пантеры» объявили себя исключительно черным движением и вышвырнули всех белых активистов СДО. Разве может эта женщина, всецело приверженная принципам единства и равенства, желающая положить конец расизму и империализму в Америке, свысока смотреть на него, Энрике Сабаса, пятидесятипроцентного еврея и стопроцентно публикующегося писателя? А Бернард? Этот социалист? Этот глашатай материализма, борец за гражданские свободы и право вьетнамцев на самоопределение? Он, видите ли, не думает, что Энрике Сабасу можно встречаться с Маргарет Коэн.