Страница 97 из 98
И Сурин очень хотела ему верить в тот миг.
Накануне ночью никто не смог сомкнуть глаз — Чанёль курил на балконе, а Сурин бесцельно наворачивала круги по комнате, ощущая накатывающую волнами панику. А затем они ненароком встретились на кухне и сели за стол, чтобы выпить ароматного чая и заодно покормить заметно отъевшегося Рамона.
В доме стояла пугающая тишина, за окнами шумел разыгравшийся ветер. Был разгар зимы, канун праздничных дней, которые принято проводить в кругу семьи. Жаль, что они не могли считаться нормальной семьёй. Поэтому и не ставили ёлку, не покупали подарки и не заворачивали их в шуршащую яркую фольгу. Не придумывали меню рождественского ужина, не закупали фейерверки, не украшали крышу дома яркими гирляндами. Они совершали ещё тысячу важных «не», казавшихся им невозможными в силу произошедших событий. Нельзя накрыть праздничный стол в голом поле. Нужно сначала построить дом, а они пока даже фундамент закладывали криво.
— Ты точно не останешься на Рождество? — держа в руках кружку с остывшим чаем, спросил Чанёль.
— Нет, но приеду на следующее, — пообещала Сурин, скармливая с ладони печенье Рамону. — Мне немного страшно, но это нормально. Правда?
Пак кивнул, внимательно взглянув на девушку. Смешно. Он ждал, что малышка однажды назовёт его отцом, но сам, разве что в пьяном бреду, не осмеливался назвать её дочерью. Между ними словно бы возвышалась огромная каменная стена, мешающая раскрыть объятия и признаться в искренней родственной любви. Вместо этого их объединяла грязь и пошлость, постыдные низменные эмоции, убить которые можно было разве расстоянием и разлукой. Теперь Чанёль это понимал и не пытался остановить Сурин.
Он догадывался, что девочка была на пределе. Протяни Чанёль руку, попроси остаться, и она бы выдохнула облегчённо, рухнув в его объятия.
Но это была взаимная игра. Сурин делала вид, что не боится уезжать, а Пак усиленно изображал, что ему всё равно. Оба знали, что так будет лучше, и сдерживали маски из последних сил.
— Ты будешь мне звонить?
— Конечно. И ты мне тоже.
Неловко улыбнувшись друг другу, они одновременно встали, сгрузили в раковину грязные кружки и вернулись наверх. Пожелав спокойной ночи, разошлись каждый по своим комнатам, пряча потаённые страхи и печали за толстыми деревянными стенами.
И пока Чанёль продолжал садить лёгкие, выкуривая одну за другой, Сурин безутешно рыдала в тишине своей комнаты, пытаясь убедить себя, что однажды непременно вернётся сюда — взрослой и совсем не влюблённой.
========== Эпилог ==========
Первое письмо от Сурин пришло в конце марта. Нет, они и ранее ежедневно списывались и созванивались, но получить от малышки самое настоящее бумажное письмо в конверте, обклеенном марками, было непривычно и волнительно.
У Чанёля целый день всё падало из рук, а мысли путались, но он так и не прикоснулся к письму, лежащему на краю его рабочего стола.
— Да не мучь ты себя, прочитай! — настаивал Ифань, изредка забегая к другу, чтобы подписать документы.
— Не сейчас. Дома, — угрюмо отвечал Пак, нервно потирая щетинистый подбородок.
И лишь оказавшись у себя, покормив заскучавшего за день Рамона и основательно поужинав, Чанёль заперся у себя в кабинете и выложил из рабочего портфеля письмо. Погладил его ладонью, коснулся пальцами витиеватых букв, отмечая, как неуловимо изменился почерк Сурин. Хотел было плеснуть в стакан виски, но одёрнул себя — он уже месяц не пил и не планировал вновь начинать.
Вместо этого Пак нетерпеливо поёрзал в заскрипевшем кожаном кресле, осторожно разрезал конверт и вытащил исписанный мелкими округлыми буквами лист.
«Здравствуй!
Я пишу тебе, потому что очень скучаю, и эту тоску невозможно восполнить, отправляя лишь короткие сообщения и слыша твой голос в телефонной трубке пару раз в неделю. А ещё я хочу, чтобы ты отвёл в своём столе отдельную полку для моих писем. Мне было бы приятно знать, что в твоей жизни есть особое место для меня…»
— Глупая, — шепнул Чанёль, тряхнув головой и продолжив чтение.
Сурин взахлёб расписывала свою жизнь в колледже, рассказывала о преподавателях и других студентах. С некоторыми она подружилась, других же сторонилась. Сетовала, что английские парни совсем ей не по вкусу, уж слишком слащавые и пафосные и держатся вечно особняком, смотря на девчонок, как на глупых существ.
А вот от занятий Сурин, напротив, была в восторге. Преподаватели относились с пониманием к иностранным студентам, всячески их поддерживали, устраивали экскурсии по Лондону и следили, чтобы их не обижали.
«…Я делю комнату с двумя девочками — Джуди и Сарой. Они обе классные, мы часто выбираемся в город, ходим в кино или просто гуляем. Как-то раз они спросили про моих родителей. Я показала им твою фотографию и сказала, что ты мой папа.
Они ответили, что ты красивый и мы очень похожи…»
Сурин жаловалась, что в Лондоне всегда серо и холодно, а из-за промозглого ветра, от которого никакая одежда не спасала, она простудилась уже дважды.
Зато тут же заверяла, что внутри ей стало намного легче. Что невидимая пружина в груди медленно, но верно расправлялась, даруя долгожданное спокойствие и трезвость ума. И выражала искреннюю надежду, что Чанёль испытывал нечто похожее и что её поспешный отъезд не был напрасным.
«…Вчера мне снилась мама. Она ничего не говорила, просто сидела на краю моей кровати и держала меня за руку. Я смотрела на неё — какую-то сияющую, прозрачную, и боялась отпустить. Я так много хотела ей сказать, но проснулась от звонка будильника. А потом весь день была сама не своя и оглядывалась на каждом шагу, словно надеялась её увидеть…»
Чанёль потёр лоб, не решаясь продолжить чтение письма, и боязливо оглянулся в тёмный угол кабинета, где вечно гуляли тени и словно бы прятался кто-то невидимый. Сжал кулаки и заставил себя отвернуться усилием воли.
«…А ещё мне недавно написал Сехун. Не знаю, откуда у него мой номер телефона, но я была рада его услышать. Мы с ним почти ежедневно переписываемся. Он всё-таки продул соревнования, расстался с Солой и теперь ищет себе новую девушку. Знаешь, что он мне сказал?
Он сказал, что в жизни всегда есть место настоящей любви. И счастлив тот, кто её познал. Потому что когда рядом есть тот, к кому ты стремишься, ради кого хочешь стать лучше и измениться — это настоящее счастье.
А ещё Сехун написал, что ждёт моего возвращения. И знаешь, мне кажется, что я тоже хочу его увидеть. Потому что счастье не только любить, но и знать, что тебя искренне любят, тоже…»
Чанёль перевернул последнюю страницу и вгляделся в расплывающиеся буквы.
«…Скажи, Ифань присматривает за тобой? Он обещал мне не оставлять тебя и взять на себя заботу о твоём здоровье. Мы с ним почти каждую неделю списываемся, и он рассказывает мне о твоих достижениях. Так что я знаю всё-всё, не сомневайся!
Я каждый день думаю о тебе, о своих чувствах. Не знаю, сейчас легче, чем было в декабре, но внутри всё ещё болит и ноет.
Если бы ты только знал, сколько сил мне нужно было, чтобы решиться уехать. Когда я только переехала в Лондон, то плакала каждый день. Забивалась в угол кровати и ревела в подушку, чтобы никого не разбудить. Или часами торчала в туалете, вытирая слёзы бумажными салфетками и тут же их смывая. Я тысячу раз хотела всё бросить, вернуться к тебе и плыть по течению. Но потом понимала, что ещё рано, что ещё не время, что тебе так будет больнее, и упрямо шла на занятия и делала вид, будто я нормальная. Что я как все. И не хочу переспать с собственным отцом… А сейчас чуть-чуть отпустило. Плачу реже, и эта болезненная привязанность по капле ослабевает.