Страница 11 из 21
– Где царевич Иван? Выдайте нам Нарышкиных! Смерть изменникам! – крик нарастал, – Мы хотим наказать предателей! Они убили одного царевича, убьют и другого! Убьют всю царскую семью! Выдайте нам Нарышкиных и всех остальных изменников!
Царице Наталье дрожавшей от страха в этот раз хватило ума сделать единственно правильный шаг. Она бы с радость убежала куда-нибудь в дальний закуток, подальше от этих всклокоченных и вонючих воев, но у нее не было выбора. Взяв за руки Петра и Ивана, она вышла на верхнее крыльцо. Позади нее стоял патриарх с боярами. Когда стрельцы увидели царицу с двумя мальчиками, крики смолкли, и смущенный ропот пронесся по площади.
– Вот царевич Петр Алексеевич. А вот царевич Иван Алексеевич. Слава Богу, они в добром здравии и не пострадали от рук изменников. Во дворце нет измены. Вас обманули! – раздался в наступившей тишине голос царицы.
Стрельцы снова зашумели. Теперь они заспорили друг с другом. Самые дерзкие ринулись вверх по лестнице поближе взглянуть на стоявших перед ними, убедиться, что Иван и Петр, в самом деле, живы. Совершенно сбитые с толку, они отступили. Ясно, что их обманули, и Ивана никто не убивал. Вот он, царевич, стоит живой и царица Наталья, оберегая его, держит за руку – царица из Нарышкиных, которых как раз и обвинили в убийстве Ивана. И никакой нужды в отмщении нет. Несколько смутьянов, которым не хотелось так легко отказываться от мысли посчитаться кое с кем из надменных бояр, начали выкрикивать их имена, остальные же стояли в смущенном молчании, неуверенно поглядывая на три фигуры на высоком крыльце.
Наталья помедлила еще с минуту, оглядывая волновавшееся перед ней море пик и топоров. Потом повернулась и увела детей во дворец – она сделала все, что могла. Как только царица скрылась, вперед выступил седобородый боярин в длиннополом одеянии. При царе Алексее он был любимым командиром стрельцов, и многие еще хранили о нем добрые воспоминания. Он заговорил с ними спокойно, доверительно, тоном вместе и хозяйским, и отеческим. Он напомнил об их былой верной службе, об их славе царских защитников, об их победах на полях сражений. Не укоряя их, без гнева, но с печалью вопрошал он, как могли они запятнать свое доброе имя этим мятежным буйством, которое тем прискорбнее, что вызвано слухами и ложью. Он еще раз заверил стрельцов, что царскую семью защищать не от кого – она, как все только что видели, цела и невредима. Поэтому не нужно никому грозить смертью или расправой. Он советовал им мирно разойтись по домам и просить прощения за сегодняшние беспорядки. При этом он обещал, что челобитные с просьбами о помиловании будут приняты благосклонно, а на бунт стрельцов станут смотреть лишь как на выражение их преданности престолу, пусть неумеренной и некстати проявленной.
Эта доверительная, дружелюбная речь сильно подействовала на стрельцов. В передних рядах, поближе к говорившему, люди внимательно слушали, согласно кивали. Сзади же все еще раздавались голоса спорщиков и призывы к тишине, чтобы можно было расслышать слова дружбы. Мало-помалу, когда слова боярина дошли до всех, толпа стихла.
После боярина заговорил патриарх, назвав стрельцов своими чадами. В немногих словах он ласково пожурил их за их поведение, предложил испросить прощения и разойтись. Его речь тоже подействовала умиротворяюще, и казалось, самый опасный момент позади. Почувствовав это, боярин и патриарх поклонились стрельцам и вернулись во дворец – утешить обезумевшую от страха царицу. Этот уход был роковой ошибкой.
Как только они скрылись, на Красном крыльце появился князь Михаил Долгорукий, сын стрелецкого командующего. Уж кто там ему чего нажужжал в уши, кто чего напел. Говорили, что видели рядом с ним давнего его бражника еще по южным походам Франца Лефорта, но доподлинно никто этого потом подтвердить не смог. Переживая как позор то, что войско вышло из-под руки его, взбешенный Михаил не нашел ничего умнее, как с ходу начать правеж. Он грубо и по-ордынски зло облаял стрельцов и приказал возвращаться по домам, грозя в противном случае пустить в дело кнут.
В тот же миг все успокоение, которое внесли было бывший воевода с патриархом, пошло прахом, сменившись яростным ревом. Рассвирепевшие стрельцы сразу вспомнили, что толкнуло их идти походом на Кремль.
– Нарышкиных надо покарать, ненавистных бояр, вроде Долгорукого уничтожить! – опять взлетело над толпой.
Неистовым потоком стрельцы устремились вверх по Красной лестнице. Они схватили Долгорукого за одежду, подняли над головами и швырнули через перила прямо на своих товарищей, сгрудившихся внизу. Толпа одобрительно загудела, раздались крики.
– Режь его на куски! – через несколько секунд посреди забрызганной кровью толпы уже лежало изрубленное тело.
Пролив первую кровь, стрельцы как с цепи сорвались. Кровь ударила в голову. Размахивая острыми клинками, в новом кровожадном порыве они ревущей массой хлынули вверх по Красной лестнице и ворвались во дворец. Следующей жертвой пал боярин, еще час назад говоривший с ними. Он стоял в сенях возле Столовой палаты и разговаривал с Натальей, все еще державшей за руки Петра и Ивана. Увидев стрельцов, несущихся прямо на нее с воплями, Наталья выпустила руку сына и инстинктивно обхватила руками своего старого советника, пытаясь защитить его. Стрельцы оттолкнули мальчиков, оторвали Наталью от старого боярина и отшвырнули ее в сторону. На глазах у Петра и Ивана его выволокли из сеней, подтащили к перилам Красного крыльца, с ликующими криками подняли высоко в воздух и швырнули на подставленные острия. Всего через несколько мгновений ближайший друг покойного царя Алексея, любимец стрелецких полков, защитник, наперсник и главный оплот матери Петра был изрублен в куски.
Теперь ничто не могло остановить стрельцов. Они беспрепятственно обшаривали парадные залы, личные покои, домовые церкви, кухни и даже чуланы Кремля, требуя крови бояр. В ужасе бояре спасались, кто, где мог. Патриарх укрылся в Успенском соборе. Только Наталья, Петр и Иван оставались на виду, забившись в угол Столовой палаты.
Для большинства спасения не было. Стрельцы выламывали запертые двери, заглядывали под кровати и за алтари, тыкали пиками в каждый темный закуток, где мог спрятаться человек. Пойманных волокли к Красной лестнице и перебрасывали через перила. Их тела тащили вон из Кремля через Спасские ворота на Пожар, где быстро росла куча искалеченных, изрубленных трупов.
– Судить их будем здесь судом праведным! Отныне здесь наше Красное крыльцо, – раздался истошный крик, – Отныне вся площадь Красная! Для суда народного устроенная!!
– Ставь у Лобного места колону Красную! Роллановый столб! – с Набатной башни, что у Храма Покрова загудел набатный колокол. Под его звон установили столб, обшитый медными листами с перечислением всех подвигов стрелецких и всех измен боярских, – Суд! Праведный суд! – шептали серые тени и визжали серые мужицкие армяки.
Дворцовым карликам пригрозили перерезать горло и принудили их помогать в поисках заговорщиков. Один из братьев царицы Натальи, Афанасий Нарышкин, спрятался в алтаре Воскресенской церкви. Какой-то карлик указал на него стрельцам. Несчастного за волосы выволокли на алтарные ступени и прямо на них зарубили. Престарелого боярина Ромодановского поймали между Патриаршим дворцом и Чудовым монастырем, вытащили за бороду на Соборную площадь и там подняли на пики. Бунт набирал силу. Беспощадную тупую силу, как и все бунты, что когда-нибудь проходили на земле.
С площади перед дворцом человеческие тела и обрубки, нередко прямо с торчащими из них саблями и пиками, оттаскивали через Спасские ворота на Красную площадь. Появление этих ужасных останков сопровождалось глумливыми воплями.
– А вот и боярин Артамон Сергеевич Матвеев! Дорогу ближнему боярину! – орал какой-то уже совсем пьяный мужичонка, мало походивший на стрельца в своих обносках, но, тем не менее, размахивающий стрелецкой алебардой.
Чудовищная куча перед храмом Василия Блаженного, Храмом Покрова Богородицы, становилась все выше, и выше. Вдруг явственно даже в гомоне обезумевшей толпы прозвучал тихий, но страшный голос.