Зорькина песня

Глава 17. Даешь хлопок!

На рассвете к воротам детского дома подкатил грузовик.

— Быстрее, быстрее, время — деньги, — подгонял Кузьмин.

Ребята торопливо выскребали из мисок овсяную кашу-размазню, обжигаясь, тянули из жестяных кружек чай. Пайки прятали в карманы, чтобы потом долго есть хлеб, отщипывая по кусочку.

Кузьмин самолично проверил борта грузовика, встал на колесо, пересчитал ребят по головам и забрался в кабину.

Мальчишки оттеснили девочек к заднему борту и разлеглись как хозяева. Галка затеяла было перебранку с Генькой, но Генька надвинул кепку на рыжий нос и демонстративно захрапел, положив голову на мешок с мисками.

Грузовик вырулил на центральную улицу и помчался по дороге, подпрыгивая на ухабах. Было холодно. На дороге, на траве возле арыков серебрился тонкий иней. Посёлок не спал. За деревьями возле домов курились синим дымом летние печки, мычали коровы, блеяли овцы. Навстречу шли подводы, гружённые жёлтыми дынями и кукурузой.

Зорька сидела, тесно зажатая между Анкой и Наташей, щипала хлеб и думала, что, наверное, она больше никогда не увидит бабушку, папу, маму и будет теперь всю жизнь жить в детском доме вместе с весёлой, отчаянной Галкой Ляховой, спокойной, рассудительной Анкой, с Наташкой, которая воображает, что похожа на артистку.

Возле каменного сельсовета с прибитым к чердаку флагом стояли женщины с кетменями, закутанные в белые платки. В стороне сидели на корточках Рахия и Бабатай с узелками на коленях.

Грузовик притормозил. Рахия и Бабатай забрались в кузов. Женщины засмеялись. Одна, помоложе, с тёмным широким лицом, крикнула:

— Эй, Бабатай, невест много, не ошибись!

Девчонки засмеялись. Бабатай покраснел и сел Анке на ногу.

Мимо промелькнули глинобитные дома. Остроконечные юрты. Плотная стена акаций, отделяющая забором посёлок от степи. На самой окраине, под корявой алычой стоял верблюд с завалившимся набок облезлым горбом и лениво жевал, мерно двигая мягкой раздвоенной губой.

Началась бесконечная, унылая степь, покрытая белёсыми проплешинами солончаков, островками полыни, грязно-зелёного типчака и редкими сухими зарослями белого саксаула.

Солнце поднималось всё выше, сушило степь. В неподвижном, горьковатом полынном воздухе звенели кузнечики. Удивлённо кричала какая-то птица: «Кто? Кто?»

Зорька сонно смотрела в пустое зеленоватое небо, вполуха прислушиваясь к разговорам.

Нинка Лапина рассказывала Рахии:

— Мы шли по дороге, а они ка-ак налетят и из пулемётов прямо по нам, прямо по нам…

— Ой-бой, — тихонько шептала Рахия.

— А вон Коля-Ваня и Верванна! — обрадованно закричала глазастая Галка.

Грузовик остановился возле утоптанной площадки на краю громадного бело-зелёного поля. Зорька перелезла через борт, нащупала ногами колесо и спрыгнула на мягкую пыльную землю. Следом за нею прыгали остальные девчонки.

Мальчишки принялись будить Геньку, но он продолжал спать и только бурчал недовольно и сварливо.

— Его теперь и пушкой не разбудишь! — Петька махнул рукой и спрыгнул на дорогу.

— Так уж и не разбудишь? — ехидно спросила Галка.

— А ты сама попробуй.

— Спорим, разбужу? Вскочит как миленький.

— Спорим. На что?

Галка хитро взглянула снизу вверх на длинного Петьку.

— Если разбужу, ты в моё дежурство в нашей спальне пол вымоешь, а если нет, тогда я за тебя вымою. Идёт?

— Идёт. Только уговор: добела, с кирпичиком драить!

Галка подмигнула девчонкам и полезла в кузов. Там, раскинув руки, сладко посапывал Генька. Ребята расступились. Галка наклонилась, приподняла кепку, которой Генька укрыл лицо от солнца, и сказала ему в самое ухо трагическим шёпотом:

— Черти, весь хлеб слопали, а где же Генькина порция?

Генька проснулся мгновенно. Перемахнул через борт и, озираясь вокруг сонными, бессмысленными глазами, заорал:

— Кто мою пайку слопал?

Ребята повалились на землю от хохота.

— Вот обжора конопатый, — в сердцах сказал Петька, — как на работу, так не добудишься…

Даже Кузьмин не выдержал и тоже захохотал, открыв большой рот, полный крепких, неровных зубов.

На площадке стояли весы, лежала куча плетёных корзинок и кипа сложенного брезента. А дальше, куда ни кинь взгляд, тянулись к горизонту ровные ряды хлопчатника. Красновато-зелёные кусты, а на них коричневые коробочки с белыми ватными локонами.

— Тю-ю, — разочарованно протянула Галка. — Я-то думала — хлопок… а это просто вата… Тоже мне — боевое задание! Вот если б хлеб убирать…

— Вата? — переспросил Николай Иванович. Он повернулся и взмахнул рукой в сторону дороги. — Смотрите, что такое эта вата!

Вдоль поля были установлены самодельные красочные плакаты. Саша Дмитриев закреплял каждый лист на шесте гвоздиками, чтобы не сорвал ветер.

«Хлопок — это тысячи метров материи», — а под надписью нарисован боец с винтовкой.

«Хлопок — это мыло, глицерин, стеарин!»

«Хлопок — это искусственный шёлк для парашютов!» — И десятки парашютистов спускаются на головы бегущих немцев.

«Хлопок — это взрывчатые вещества, порох!»

«Помни: собирая хлопок, ты делаешь патроны, снаряды, бомбы!»

— Вот это да! — сказал Генька. — А с виду вата и вата…

— Даёшь хлопок! — крикнула Галка. — Бей фашистских гадов!

Вера Ивановна раздала плетёные корзинки. Отряд мальчишек двинулся на другой конец поля. Николай Иванович объявил: отряду, собравшему больше хлопка, будет присвоено звание «Смерть фашизму!», и мальчишки, заранее уверенные в победе, маршировали на свой участок с песней:

Рахия, как челнок, сновала между рядами от одной девочки к другой, терпеливо показывая, как лучше и быстрее выбирать хлопок из коробочек.

Зорька, напевая, переходила от куста к кусту, одной рукой придерживая подол платья, другой опустошая коробочки. Когда подол наполнялся, вытряхивала хлопок в корзину, а затем несла её к площадке возле весов. Горка хлопка на площадке росла, девочки одна за другой высыпали полные корзины и бегом возвращались на поле.

Пришёл от мальчишек Кузьмин, поискал воспитательницу, но она была далеко. На глаза ему попалась Анка Чистова.

— Вы записываете, сколько собрали корзин?

— Нет… а что?

Кузьмин не ответил. Вытащил из кармана галифе блокнот, вырвал лист.

— Наташа Доможир! — позвал он.

Наташа бросила корзину на полдороге и подбежала к Кузьмину.

— Вот тебе бумага и карандаш. Садись здесь и записывай, кто сколько соберёт корзин.

— Наташа сильнее всех, — начала было Анка, но Кузьмин не дал ей договорить.

— Иди работать, Чистова. Ты, кажется, вообще любишь обсуждать распоряжения старших?

И ушёл.

Девочки сразу, как по команде, бросили работу и собрались у весов. Распоряжение Кузьмина возмутило их.

— Наташка самая здоровая и будет сидеть!

— Эй, комиссар! Ляхова! Слышишь?

На площадку с корзинкой на плече прибежала Галка.

— Что за шум, а драки нет?

— Крага поставил Наташку корзинки считать.

Галка подошла к Наташе и сунула ей фигу в нос.

— А вот это видела?

— Если уж так приспичило считать, пусть Нинка Лапина не работает, она самая слабая, — сказала Анка, — я хотела Краге сказать, а он и слушать не захотел.

— Точно! — сказала Галка. — Нинка, бери бумагу и садись записывай.

Наташа вскочила, спрятала бумагу за спину.

— Ты что, самовольничать? Степан Фёдорович мне приказал! Я сейчас Вере Ивановне скажу!

— Топай! Твой Крага ходит руки в брюки, а Верванна вместе с нами вкалывает.

Зорька оглянулась. Далеко в поле виднелась согнутая спина воспитательницы.

— А зачем записывать? — спросила Зорька. — Мы же все вместе… один отряд. Пусть каждый сам свои корзинки считает, а потом скажет.