Зорькина песня

— Выдержим!

— Не маленькие!

Николай Иванович прошёлся вдоль столов, поглядывая на ребят, и неожиданно спросил:

— Неужели вы так и не поняли, что ваша учёба — это тоже оружие?

— Как это — оружие? — удивились ребята.

— Да, оружие! — с силой повторил Николай Иванович. — И гораздо страшнее для фашистов, чем танки, пулемёты, бомбы! Подумайте сами: фашисты трубят на весь мир, что они уничтожат нашу армию, сломят наше сопротивление. Они не только разрушают наши города, убивают жителей — они пытаются убить наше будущее! Но вы только посмотрите, ребята, что происходит: тысячи детей вместе с учителями вывезены в тыл. В Казахстане, на Урале, в Сибири работают школы, техникумы, институты… Кончится война, и вы: Саша, Петя, Аня, Зорька, Галя… все вы, будущие учителя, инженеры, агрономы, рабочие восстановите разрушенные города, сделаете нашу страну ещё краше. В ваши руки, ребята, партия большевиков вкладывает самое сильное, самое светлое оружие — ЗНАНИЯ! Помните об этом.

В этот вечер долго не спали. Зорька начала было в который раз рассказывать сказку, но девочки никак не могли успокоиться: обсуждали собрание. Нина Лапина сидела на кровати в ногах у Анки и жалобно тянула:

— Ань, по русскому у меня ещё ничего, а с арифметикой просто никак, хоть умри… может, я просто такая неспособная, а? Бывают же такие люди? Бывают? Может, у меня голова не как у всех устроена?

— А рот у тебя так устроен? — насмешливо спросила Наташа, взбивая подушку. — Может, тебе пайку поменьше выдавать?

Зорька уже сквозь сон слышала, как Галка доказывала кому-то:

— Если в колхозе работать, какое же это боевое? Это трудовое. А боевое, когда на фронте или шпионов ловить. Я одного шпиона чуть не поймала… Бежала, бежала за ним, а он, гад, сел в машину и укатил.

— А как ты его узнала?

— Что же, у меня в голове не мозги? Будь спок… идёт себе в шляпе, усы чёрные, а борода рыжая, сразу видать — приклеенная… В следующий раз ни за что не упущу.

В спальню вошла Вера Ивановна. Остановились, потом подошла к Зорькиной кровати.

— Зоря, сколько раз я тебе говорила: не укрывайся с головой, это вредно.

Зорька высунула из-под одеяла нос. Прямо перед собой она увидела узкие плечи Веры Ивановны, худую шею и седые волосы, отросшие за дорогу неровными прядями. Воспитательница закладывала волосы за уши, отчего лицо её казалось ещё уже и острее.

— Последний раз, Верванна, больше не буду.

Вера Ивановна улыбнулась, постояла несколько минут, прислушиваясь к сонному дыханию девочек, и, осторожно прикрыв за собой дверь, на цыпочках вышла в коридор.

Из спальни мальчиков доносился весёлый смех.

Вера Ивановна открыла дверь и строго сказала:

— Спокойной ночи, ребята.

Смех утих, словно его и не было.

…На маленьком крылечке флигеля, в котором разместилась воспитательская и кабинет директора, сидели Николай Иванович и Кузьмин.

— Вера Ивановна, идите к нам, — позвал Николай Иванович и подвинулся, освобождая место на узкой ступеньке. — Трудный сегодня был день. Первый… а сколько таких дней ещё впереди?

— Вот именно, — многозначительно сказал Кузьмин, раскуривая трубку. — Я, собственно говоря, ждал, что вы скажете на собрании о драке.

— Зачем?

— То есть как зачем? Вы что же, намерены оставить это безобразное нарушение дисциплины без последствий?

— А что вы предлагаете?

— Я не предлагаю, я требую, — резко сказал Кузьмин, — чтобы зачинщики были строго наказаны.

— Я ненавижу драку… с детства, — не сразу сказал Николай Иванович, — но иногда… приходилось. Наши дети травмированы войной, гибелью родных. Я хочу, чтобы здесь они обрели семью, дружную, добрую, разумную, где ребят не делят на хороших и плохих. И начинать нашу новую жизнь с наказаний… увольте, Степан Фёдорович. За эти четыре месяца войны, за дорогу ребята стали более сильными, в них развилось чувство ответственности; вспомните сегодняшнее собрание. И надо дать добрый выход этим новым силам; поверьте мне, это больше даст, нежели любое наказание.

— Всё это очень хорошо, — перебил Кузьмин, — но если мы не добьёмся железной дисциплины и воспитанники будут разговаривать с воспитателями так, как сегодня с вами говорил Заяц, я, собственно говоря, ни за что не ручаюсь. Вы мечтатель, Николай Иванович, и забываете, что идёт война и мы не имеем права быть добренькими, нужна дисциплина и ещё раз дисциплина.

Вера Ивановна сидела молча, только предельным усилием воли заставляя себя не заснуть тут же на крыльце. Встать и уйти казалось ей невежливым, и она мучилась, терпеливо дожидаясь конца разговора. Но слова Кузьмина неожиданно больно ударили её, словно он замахнулся на самое главное, без чего она уже не могла жить. Сонливость исчезла.

Вере Ивановне хотелось поспорить с Кузьминым, но она сказала только:

— С ними нельзя быть очень суровыми, надо по-другому. — Она смешалась и добавила расстроенно: — Я сама не знаю ещё, как по-другому, но не одной дисциплиной…

Кузьмин поднялся. Выбил трубку. Вера Ивановна невольно проследила взглядом, как погасли у самой земли горячие искры.

— Извините, — сухо сказал Кузьмин, — утопии не по моей части. Ангелочков нет. Есть испорченные, запущенные дети, и мы обязаны сделать из них обычных детей. Кстати, Николай Иванович, я не привык обсуждать распоряжения старших по команде, но всё же… всё же, собственно говоря, я хотел бы знать, почему вы назначили комиссаром отряда Ляхову?

— Как вам сказать… Галя девочка живая, с чувством собственного достоинства, с инициативой. Правда, ей не хватает самодисциплины, и мне кажется, что ответственность за других, за общее дело и приучит Галю к ней.

— Педагогический эксперимент? В такое время? А у нас есть моральное право на эти эксперименты сейчас, когда идёт война? А если она окончательно развалит дисциплину? У вас есть гарантия, что этого не будет?

— Когда имеешь дело с живыми людьми, а не с механизмами, Степан Фёдорович, трудно говорить о гарантиях, — тихо сказал Николай Иванович, — вся наша работа — поиск.

Кузьмин несколько раз прошёлся возле крыльца, тяжело опираясь на палку. Потом остановился напротив Николай Ивановича и сказал возмущённо:

— Ну, знаете… Поиск! И тон, которым позволил себе говорить с вами Заяц, тоже поиск? Кажется, мы доищемся, собственно говоря… Я считаю: то, что вы называете инициативой у Ляховой и ей подобных, не инициатива, а самое обычное самовольничанье, которое мы обязаны пресекать, а не поощрять. Что?

— Слышали бы вы, с какой гордостью сказала сегодня Галя о вашей ране…

Кузьмин иронически хмыкнул.

— Странно… Мне говорили, что именно она, собственно говоря, распространяет обо мне всякие слухи. Подрывает мой авторитет. С чего это она так вдруг?

— Варя рассказала девочкам о вас. Почему же вы сами ни разу не поговорили с детьми по душам, не рассказали им о себе, о том, как вы воевали?

— Не вижу, собственно говоря, необходимости разводить панибратство. В детском коллективе, как и в армии, отношения старшего и младшего должны держаться на приказе и беспрекословном исполнении. Надо не заигрывать с детьми, а воспитывать. Так я понимаю свой долг. Спокойной ночи.

— Почему вы не возразили ему? Почему? — горячо спросила Вера Ивановна, когда Кузьмин ушёл. — Он опасный, злой…

Николай Иванович пошевелился и сказал, медленно выговаривая слова:

— Опасный? Что вы, голубушка… по-моему, он… просто… без воображения. Идите отдыхать, Верочка… Я немного посижу один…

Вера Ивановна встревожилась. Она наклонилась и взяла Николая Ивановича за руку. Рука была тяжёлая, с набрякшими венами…

— Вам плохо?

— Нет… ничего.

Вера Ивановна замешкалась, вглядываясь в лицо Николая Ивановича, но в темноте лица не было видно.

— Ну, что же вы? — нетерпеливо повторил Николай Иванович.

Когда Вера Ивановна ушла, Николай Иванович лёг на крыльцо, с трудом удерживаясь, чтобы не застонать. Боль в желудке постепенно ушла. Последнее время она приходила всё чаще и чаще, напоминая о тяжёлом ранении гайдамацкой пулей под Киевом.