Счастье взаимной любви

— Что-нибудь с Сармой? — озабоченно спросил он.

— С вами обоими, — решительно брякнула Аня. — Ты скажи-ка, вы серьезно собрались жениться?

— Да пожалуй. Если бы были бытовые условия…

— О том и речь. У тебя деньги есть?

— На что?

— Две мои комнаты купить.

Он задумался, потом спросил:

— Ты куда-нибудь уезжаешь?

— Пока нет. Буду жить в чулане. Но комнаты продаю. Если вы распишетесь.

— Технически возможно и то, и другое…

— Давай торговаться!

Цены за подобного рода операции были уже стандартными, и торговля продолжалась недолго. Но все же решать столь важное дело на ходу, во время перекура на работе, Ивар посчитал несолидным, и они договорились все обсудить вечером.

Все складывалось отлично, хотя предстояло еще немало трудностей. Но Аня чувствовала, что преодолеет их. Она вспомнила, что за утренней суетой так и не позавтракала, и, дерзко веселая, улыбаясь всем встречным-поперечным, двинулась к центру, в свое любимое маленькое кафе «Рига». Она еще не подозревала, что проходят последние счастливые часы рижского периода в ее жизни.

9

Заказав столько блюд, что хватило бы и на обед, Аня неторопливо съела холодное и горячее, затем перешла к кофе. В этот момент в кафе заскочил саксофонист Гарик, кивнул Ане, взял рюмку коньяку с мороженым и подсел к ее столику.

— Ох! — с радостной усталостью выдохнул он. — Ну и ночка была! Работали, как негры, в рот ни капли взять не пришлось! Поспал пару часиков на трезвую голову, а теперь надо восполнить упущенное!

— Хорошо заработали? — улыбнулась Аня.

— Справно. — Он посмотрел на нее внимательно, словно собирался перейти к разговору на более важную тему.

— Гарик, скажи, среди музыкантов есть богатые люди?

— Среди лабухов? Никого. И среди эстрадников тоже. Кроме тех, конечно, у кого очень, очень громкие имена. Таких на весь Союз меньше, чем пальцев на одной руке. У нас если и перепадет шальная копейка, то выскальзывает из рук, как обмылок в бане… Побег из пивного зала прошел благополучно?

— Да, спасибо тебе. Все хорошо.

Аня поставила на стол пустую чашку.

— Допила кофий? — спросил Гарик. — Хорошо. Ну, а теперь для тебя плохие вести.

— Что еще?

— Тебя ищет папашка Штром.

— Как ищет?

— Пока без собак. Но очень серьезен. Я утром к матери в больницу забежал, пока не похмелился, ну а потом сюда рванул. По пути папашка меня и прихватил. А интересовался он только тобой. Велел передать, если увижу, чтоб ты его срочно нашла.

— О, черт! — непроизвольно выругалась Аня. — Не ко времени.

— Штром всегда не ко времени. И в борьбе с ним, Анна, есть только два метода. Или исчезнуть, надолго залечь на дно, желательно вне Риги, или идти сдаваться. За тобой что-нибудь числится?

— Что? — не поняла Аня.

— Ну, я ж не знаю! Валютные какие-нибудь дела или кто из знакомых что натворил.

— Да ничего у меня такого и не было! — вспыхнула Аня.

— Тебе видней. Но я тебя предупредил. Учти: метода только два.

— Спасибо, Гарик, я поняла.

Они простились. Аня вышла из кафе, но ей не пришлось долго решать, какой из предлагаемых Гариком методов больше ей подходит. К ней неожиданно подскочил сухощавый парень в шляпе и сказал радостно:

— Анна? Привет! Очень удачно! Пошли со мной.

Она с трудом вспомнила, что этот парень был одним из подручных Штрома, принимавший участие в вокзальной истории с цыганкой.

— Но у меня дела! — капризно возразила она. — С какой стати прямо на улице хватаете?

— Ничего не знаю, — небрежно ответил он и крепко уцепился за ее локоть. — Инспектор Штром хочет тебя видеть, вот и все.

Через двадцать минут она уже сидела в знакомом коридоре, на той же скамье перед кабинетом, куда ее усадили после происшествия на вокзале. Аня была совершенно спокойна, поскольку, перебрав в уме все, что делала в последнее время, ничего опасного не обнаружила. Она не очень сокрушалась, что с точки зрения общественных норм поведения вся ее жизнь представляла собой сплошное нарушение.

Штром быстро вышел из кабинета, заметив Аню, рассеянно кивнул: «Посиди, подожди немного» — и куда-то ушел.

Ясно было, что ничего опасного не случилось, и Аня окончательно успокоилась. Но это «подожди немного» затянулось на полтора часа, пока Штром не вернулся, все такой же заполошенный и слегка мрачноватый.

— Пойдем, Плотникова, поговорим.

Аня вошла следом за ним в кабинет, где стояли три стола со стульями, громоздкий сейф в углу, а пыльное окно выходило во внутренний двор.

— Садись, — бросил Штром, полез в сейф, покопался в нем, перелистал какие-то бумаги и, все так же стоя к ней спиной, спросил:

— Как эту ночь провела?

— Как обычно, — ответила Аня.

— В чьей постели?

— В своей.

— Точно? — спросил он, и Аня возликовала: вопрос выдавал инспектора, он наверняка не знал, где Аня провела минувшую ночь.

— Точно, — ответила она.

Штром захлопнул сейф, сел к столу, закурил и взглянул на нее внимательно.

— Так. Допустим, ты не врешь. Антона Николаевича Сухорукова знаешь?

— Нет, — тут же выдохнула Аня, зная, что так следует отвечать на любой опасный вопрос. Сперва скажи «нет», а уж потом подумай, что будет дальше.

— Значит, Деда ты тоже не знаешь?

— А это одно и то же?

— Одно, дорогая, одно. И никогда ты к Деду в гости не ходила, никогда с ним не баловалась, никогда он тебе подарков не дарил?

— Нет, — повторила Аня, пытаясь припомнить, в каком состоянии оставила Деда. Вроде бы все было в порядке.

— На работу устроилась? — резко сменил тему инспектор.

— Нет. И меня уже не возьмут.

— Почему это?

— Потому что я беременна, — с легким вызовом ответила она.

— Да? — засомневался Штром.

Аня встала и выпрямилась.

Штром дернул ртом и сказал с сомнением:

— Может, и так, а может, растолстела от пирожных с ликером.

— Отвезите к врачу. Через полчаса будете иметь справку. Ну а курсы, на которые вы меня направили, сами знаете, закрыли.

— Знаю, — кивнул он. — Знаю, что ты ходишь на них в частном порядке.

Он явно колебался, скорее всего никак не мог определить, в какую графу «подопечных» теперь отнести Аню. В ресторанах ее всю зиму не было видно, около гостиниц — тоже. И эти курсы… А с другой стороны, ее холеность и отсутствие работы наводили на размышления.

— Если не секрет, от кого ребенок?

— Не хочу говорить, — смело ответила Аня.

— Не знаешь или не хочешь?

— Знаю, но не скажу.

— Ну что ж, дорогая, на работу тебя, понятно, не зачислят, платить тебе декретные деньги ни один начальник отдела кадров не пожелает, но зато я сейчас оформлю тебе…

— Перестаньте, — с неожиданной для себя смелостью прервала его Аня. — Беременной женщине, инспектор, вы ни хрена не оформите.

Он негромко засмеялся.

— Ты права. Всерьез будешь рожать?

— Непременно.

— Тогда после того, как выйдешь из этого кабинета, беги из Риги и не возвращайся сюда лет пять.

— Это почему еще?

Он помолчал, потом сказал без официального оттенка в голосе:

— Ладно. Поскольку ты мне с самого начала нравилась, я скажу, почему тебе надо бежать. Потому что ты была знакома с Сухоруковым и у него бывала. Но на твое счастье, это знакомство и сам Дед Сухоруков отрицает.

Он выдержал паузу, но Аня с невероятным трудом удержалась от вопроса: «А что с ним, с Дедом?»

— Он отрицает, хотя валяется в больнице избитый до полусмерти и еле говорит.

— Да? — Аня сама себя не слышала из-за грохота в голове — там будто граната взорвалась.

— А в больницу он попал по вызову соседей, которые нашли его в квартире окровавленного, без сознания, со сломанной челюстью и ребрами. Но он все отрицает. И избиение, и ограбление — все.

— А при чем тут я? — с трудом выговорила Аня.

— Да при том, что Деда, конечно же, утром ограбили. И ограбили крепенько. Но он в этом не сознается, потому что ему лучше деньги потерять, чем объяснить, откуда он их взял. И потому Дед не даст нам никакой наводки ни на бандитов, его сокрушивших, ни на того или ТУ, кто этих бандитов привел. Будет молчать. Правда ему невыгодна. Он вообще заявил, что утром лампочку в люстру вкручивал и с табуретки упал, отсюда и травмы. На нашем языке это означает, что «жертвы преступления нет». А значит, нет и преступления, и преступников.