Под вопросом

– Не так? – спрашивает он. – Нет, Диана, ничего. С чего бы?

– Я…

– Хотя ограничение во времени есть, – продолжает он. – Оно составляет четыре года, каждый из которых обходится в небольшое состояние.

Я нарезаю индейку на мельчайшие кусочки и стараюсь избегать зрительного контакта. Несмотря на то, что в этом году мои оценки – и по большей части мое поведение – значительно улучшились, я по-прежнему не считаю, что они придут в восторг, узнав, что меня недавно выселили и почему.

– И что изучают студенты, когда они «под вопросом»? – добродушно спрашивает Сэнди. Я бы предпочла есть под столом, чем вести эту беседу, но понимаю, что она просто пытается разрядить пузырьки напряжения, возникающие между моими родителями.

Я одариваю ее слабой улыбкой и перечисляю свои предметы за оба года обучения.

– Это очень широкий выбор, – отмечает Байрон.

– Ей двадцать один год, – пренебрежительно говорит мама. – Не каждый знает, чего он хочет в двадцать один. Порой нужно примерить несколько пар обуви, прежде чем найти подходящие. – Она, похоже, гордится своей аналогией, но папа закатывает глаза.

– Она не Золушка, Диана. – Затем он быстро переводит взгляд на меня. – Хотя ты всегда будешь моей принцессой.

Теперь все закатывают глаза.

– У меня диплом инженера, – продолжает он, ни капли не смущаясь. – Ничего плохого в этом нет.

Мама прищуривает глаза.

– Ты редактируешь поваренные книги. Какая тут связь с инженером?

– Это хорошо смотрится в резюме.

– На первом курсе у тебя профилирующей была философия, а на втором – биология. Ты сам довольно долго не мог определиться, Роберт. Не нужно спешить, Нора. – Она накрывает ладонью мою руку.

Папа хмурится.

– Легко говорить, когда не ты платишь за обучение.

– Зато именно ты настоял, чтобы она поступила в Бернем. Позволь ей немного освоиться, прежде чем она поймет, чего на самом деле хочет. Когда будет готова, то сделает выбор. Разве не так, милая?

Я ерзаю на стуле и думаю о Кросби.

– Да.

Ужин тянется бесконечно долго и Сэнди с Байроном сбегают, как только появляется такая возможность.

– Молодец, Диана, – поддевает папа, принося посуду на кухню.

– Я? – протестует она. – Это ты загоняешь людей в угол.

– Как? Питая надежду, что наша дочь действительно чему-то учится в колледже? Разве ожидать от нее успехов настолько постыдно?

– Я стою здесь, – обращаю их внимание, находясь в двух шагах от них со стопкой тарелок.

– Ты делаешь ей больно! – огрызается мама.

– С ней все в порядке, – отвечает папа. – И если…

– Можете перестать обсуждать мои чувства? – прерываю я. – И все-таки поговорите о том, что чувствуете сами? Хоть раз?

Они замирают и медленно оборачиваются, будто только что вспомнили о моем присутствии.

– Нора, милая, – говорит мама. – Все хорошо. Мы просто разговариваем.

– Потому что заботимся, – добавляет папа.

– Вы лжете, – заявляю я категорично. – Мне. Друг другу. Сэнди и Байрону. Всем. Вы застряли в этом фарсе, притворяясь, что все в порядке, считая, будто для меня так лучше, но это не так. Я бы предпочла, чтобы вы были честны во всем раз и навсегда. От того что вы все сдерживаете в себе, делает каждого из нас несчастным.

– Мы не…

– Просто скажите это, – прерываю я их попытки спорить. – Скажите правду. Выложите все на чистоту. И если вы сможете преодолеть это, замечательно. А если нет, тоже нормально. Будет больно, но вы будете жить.

Несмотря ни на что я продолжаю жить и уже устала от таких вот мучительных каникул. Мне надоело вечно чередовать стороны дуплекса, поддерживать беседу с незнакомцами и никогда не получать индейки. До сегодняшнего дня мои попытки быть другой привели к целой куче лжи – себе, другим людям. Пришло время для правды.

– Я ненавижу тебя, Роберт, – наконец произносит моя мама. – Я просто тебя ненавижу.

Папа выглядит ошеломленным.

– Диана! Нора…

– Уже взрослая, – твердо, если не сказать чуть печально, заканчивает она. – Она выросла и наряду с тем, что Санта не приносил ей ни одного их тех подарков, которые она открыла сегодня, знает, что весь этот фарс о «гармонии между нами» – просто… фарс. И к тому же кошмарный.

Он шевелит ртом, но не издает ни звука, пока в итоге:

– Полагаю, я тоже тебя ненавижу, – произносит он нехотя. – И ненавижу этот дуплекс. Ты никогда не косишь свою сторону фасадной лужайки, и она вечно выглядит однобоко.

– Ох, ты и эта твоя одержимость травой! По крайней мере, я не хожу по лестнице как раненый бегемот – весь дом трясется.

– Ты четырежды нажимаешь на сигнализацию, чтобы запереть машину – четырежды! Нужно лишь раз. Скольких нужно побеспокоить…

Я урываю еще один кусочек пирога и выхожу из комнаты, минуя обеденный стол с остатками индейки, бесхитростно лежащей на обрамленном остролистом блюде. Нам понадобилось очень много времени, чтобы провести этот ужин, и хотя это оказалась не самая легкая для проглатывания пища, я не могу не думать о том, сколько всего было бы по-другому, если бы только мы устроили его раньше.

Глава двадцать первая

Хотя прошло лишь четыре месяца с тех пор, как я переехала в квартиру Келлана, кажется, что гораздо больше, когда делаю три ходки по тихим улицам Бернема, чтобы полностью перевезти вещи к Марселе. В дополнение к тому, что она оставила мне ключи от своего – нашего – дома, она также одолжила мне машину, и в данный момент я паркуюсь на обочине и взбегаю по лестнице к моей – Келлана – квартире, чтобы посмотреть, как наилучшим образом засунуть длинные панели каркаса кровати в крошечный багажник.

Сейчас девять часов вечера кануна Нового года и все остальные уже разъехались. Я добралась до дома в три, чтобы закончить паковаться и начать переезд, полная решимости проснуться завтра в новом, лучшем месте, как буквально, так и метафорически. Но столкнувшись сейчас с последними кусочками головоломки, я чувствую себя изнуренной. Во время одной из сегодняшних поездок я притормозила в городе у китайской закусочной и теперь плюхаюсь на диван с картонной коробкой холодной лапши и стаканом апельсинового сока, чтобы посмотреть, как на Таймс Сквер опускается шар. В прошлом году мы с родителями стояли на их лужайке, чтобы понаблюдать, как соседи запускают фейерверки. Они притворились, будто это из-за их живого интереса к пиротехнике, но все мы знали, что причиной было нежелание каждого уступать праздник, отправляясь в чужую часть дома, чтобы смотреть за отсчетом по телевизору.

Идет обратный отсчет, и Нью-Йорк взрывается ликующими возгласами, все улыбаются, обнимаются и целуются, счастливые и беззаботные. Я переключаю каналы, пока не нахожу старое черно-белое кино, желая, чтобы все было так же просто, а затем даю себе мысленный пинок за нытье. Да, я двадцатиоднолетняя девушка, которая проводит Новый год в одиночестве. Да, меня недавно выселили. Да, меня недавно бросили. Но если рассмотреть список моих целей на этот год – «не быть выселенной» и «не быть брошенной» в нем никогда не фигурировало. Мне удается не провалить ни одного предмета и меня не арестовывают, так что технически я все еще на коне.

Я разворачиваюсь и выглядываю в окно, за которым начинает падать легкий снег, припорашивая ветки деревьев и прилипая к траве. Не знаю, каков прогноз погоды, но если хочу закончить переезд сегодня, то не могу тратить время на самобичевание. Во всяком случае, не здесь. Я могу заняться этим в моей новой квартире.

Выбрасываю пустую коробку в мусор, ополаскиваю стакан, кладу его в посудомоечную машину и запускаю цикл, чтобы по возвращении Келлан попал на чистую кухню. Свежее начало для всех.

Я только что спустила все части каркаса кровати вниз по лестнице к входной двери и тянусь к своим ботинкам, когда вдруг раздается стук. Я замираю, затем медленно распрямляюсь. Спустя секунду очередной стук в дверь. Мне известно, что Бернем уже опустел. Мне попались лишь трое прохожих за все время моих поездок до дома Марселы, и ни у одного из них не было причины нагрянуть ко мне с визитом в десять вечера в канун Нового года.