Под вопросом

– Зачем ты это сделала? – вопрошает она. – Пытаешься стать королевой ужасных ужинов?

– Может, я пытаюсь повзрослеть, – отчеканиваю я, меняя балетки на резиновые сапоги. Погода, наконец, потеплела на пару градусов, снег быстро превращается в слякоть, лужи и мокрую траву. – Если через три недели ты на пару часов не сможешь сымитировать отношения с Келланом, то почему бы просто не отказаться от них?

– Это не липовые отношения!

– Невероятно липовые. Если бы это он встречался с Селестией, ты бы и глазом не повела.

Она гримасничает.

– Он никогда бы не встречался с ней.

– Да, потому что запомнил ее имя.

– Что?

Я качаю головой.

– Не обращай внимания. Делай заметки, пока будешь в Мехико, ведь скоро тебе придется начинять индейку.

Она закатывает глаза и фыркает, когда я ухожу, направляясь к Кросби, ждущему у входа, и прощаюсь с Нэйтом. Утренний дождь утих, хотя облака по-прежнему серые и тяжелые, отчего кажется, что сейчас не три часа дня, а гораздо позднее.

– Готов к завтрашней лабораторной по химии? – спрашиваю Кросби, переступая через особенно большую лужу. Он пришел ко мне прямо после занятий, так что без машины.

– Надо будет поработать над ней еще пару часов.

– Серьезно? Так много?

Он пожимает плечами.

– Хочу сделать ее хорошо. – Он занимался в «Бинс» последние три часа, пока я работала, заставляя Нэйта, Марселу и меня опрашивать его по каждому просмотренному им разделу.

– Ты справишься, – заверяю его. – У меня такое чувство, что теперь даже я знаю все о делении клеток.

– Да, – говорит он, поддевая меня локтем. – Но ты – ботан.

– Уж лучше это, чем быть девушкой, которая лишилась стипендии и вынуждена была вернуться домой, чтобы работать на бензоколонке всю оставшуюся жизнь.

– Быть не может, чтобы ты была так плоха.

– Было не очень хорошо.

– Расскажи.

Я шумно выдыхаю.

– Ну это с какой стороны посмотреть. У меня все было нерадужно. – Вспоминаю тот момент, когда мои оголенные коленки освещает свет фонарика, в то время как я голая присела за баком с компостом. Момент нестерпимого стыда, когда я подняла глаза на обнаружившего меня полицейского.

– Что плохого? – напирает он. – Получила В-? Потому что я могу получить эту оценку в любой момент.

– Ха, – хмыкаю я. – О В- можно было мечтать. Я пропустила много занятий, очень много пила, делала дурацкие вещи.

– Да? – он выглядит заинтригованным. – Например?

Пытаюсь скрыть свое передергивание. Мы ходили на одни и те же вечеринки.

– Просто… – Я не хочу говорить о студенческих вечеринках. Не хочу говорить о совершенных там ошибках, об одной в частности. – Меня арестовали, – брякаю я. Если у меня будет виноватый голос, он решит, что это из-за того, что я стыжусь ареста – и это правда. Но делаю я это с единственной целью отвлечь его от истинной причины моего чувства вины.

Кросби замирает как вкопанный.

– Повтори?

Я потираю рукавицей подбородок.

– Ты меня слышал.

– Нору Кинкейд арестовывали? За что? Подожди. – Он вскидывает руку, когда я начинаю отвечать. – Дай угадаю. Хм. Воровство в магазине?

– Нет.

Мы продолжаем путь, а он задумывается.

– Вандализм?

– Нет.

– Похищение собаки?

– Ты правда обо мне такого мнения?

– Сказать по правде, Нора, мне плевать, что ты сделала, я завожусь от одной мысли о тебе в оранжевом комбинезоне.

Я неволей смеюсь.

– Замолкни.

– Ладно. Что ты сделала?

Я вздыхаю и поднимаю два пальца.

Он ахает.

– Тебе арестовывали дважды?

– Один раз. Два обвинения.

Он закрывает лицо ладонями.

– Нора! – он буквально визжит от радости.

– Не говори Келлану, – сурово говорю я. – Никому не рассказывай.

– А кто знает?

– Мои родители. Декан. Офицер пробации, который мониторил мои общественные работы.

– Становится все интереснее.

– Однажды ночью в мае… – я стараюсь не рассмеяться, глядя на энтузиазм Кросби. Сколько бы ни проигрывала в голове ту страшную ночь, я ни разу не считала ее забавной. Но полагаю сейчас я могу посмотреть на нее с его позиции. Я прочищаю горло.

– Утром я узнала, что провалила два из пяти предметов и была на грани провала остальных трех. Чтобы подбодрить меня, Марсела предложила отправиться на вечеринку, о которой она слышала. Конечно, целью была не сама вечеринка, а бесплатная выпивка. Мы пили всё, до чего дотягивались, танцевали и вели себя как идиотки.

– Или студенты колледжа.

Я печально улыбаюсь. Мои родители определенно не рассматривали это в таком ракурсе.

– В общем, мы решили, что нам просто позарез нужно съесть пончики, и ушли с вечеринки, чтобы отправиться в «Бинс». У Марселы были ключи, и мы знали, что к тому времени Нэйт уже все закрыл, так что мы отправились в город. Потом осознали, что Мэйн-Стрит была абсолютно безлюдной. Еще не было и одиннадцати часов, но на улице никого не было. Вот мы и решили заняться стрикингом17.

У Кросби отваливается челюсть.

– Нагишом?

– Да. Мы прямо там же скинули всю одежду… – я указываю на парикмахерскую в углу позади нас, – и побежали на другой конец улицы так быстро как могли.

– И вы были голышом? Обе вместе?

– Ну вместе мы были лишь первые пару кварталов, а потом Марсела наступила на камень и остановилась, а я побежала дальше. – Я делаю паузу. – Затем приехала полиция. Мы обе спрятались, но нашли они только меня. Я пряталась за баком с компостом у магазина бытовой техники…

Кросби смеется так громко, что не уверена, в состоянии ли он меня слышать.

– Полицейскому пришлось достать одеяло из багажника, чтобы я могла устроиться в нем на заднем сиденье. Они нашли нашу одежду, тем самым поняли, что нас было двое, и он продолжал спрашивать, где пряталась моя «подруга». Я сказала, что не знаю, и в итоге меня отвезли в полицейский участок.

– И тебе предъявили обвинения?

– Я была единственным человеком в камере! Им ничего больше не оставалось.

Он перестает имитировать, будто просто гуляет, складывается вдвое, опираясь на бедра, и громко хохочет до слез. У моих родителей была совершенно другая реакция.

– В общем, – чопорно продолжаю я, – они обвинили меня по двум статьям: пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и непристойном поведении.

Теперь уже он опускается на колени на мокрый тротуар и ржет до усрачки.

– Мне присудили триста часов общественных работ, и я была вынуждена собирать мусор по обочине шоссе все лето. Именно поэтому я осталась в Бернеме.

Я пинаю его, когда он не прекращает смеяться, наконец он приходит в себя и смотрит на меня почти с обожанием.

– Теперь ты мне нравишься еще больше, – говорит он, медленно поднимаясь на ноги.

– Забавно, а ты мне нравишься гораздо меньше.

– Я хочу сказать, только не пойми меня превратно – мне правда нравится Нора, одетая в кардиган и одержимая библиотекой, которая не прыгает на кровати, но эта… Что ж, мне нравится преступная часть тебя. Это горячо.

– Прекрати.

– Я серьезно, и ее также лицезрел полицейский департамент Бернема…

– Кросби!

Он дразнит меня весь оставшийся путь до квартиры, даже если это означает пройти мимо дома братства, куда он должен был позже вернуться. Мы еще не на той стадии, чтобы проводить вместе каждую ночь, а я в любом случае не готова оставаться на ночь в его общаге.

– Помни, – говорю я, вставляя ключ в замок. – Ни слова Келлану. Это секрет.

– Понял. – Он изображает, как застегивает рот на замок. – Сверхсекретно.

Неожиданно дверь распахивается и появляется Келлан.

– Что за секрет?

– Как долго ты ждешь? – восклицаю я.

– Я увидел вас в окно. Входите, хочу вам кое-что показать.

Мы с Кросби обмениваемся недоумевающими взглядами, но входим вслед за ним, разуваемся и поднимаемся по ступенькам в гостиную… в которой Келлан установил гигантский мольберт с огромным листом бумаги, на котором напечатаны числа от сорока до пятидесяти и соответственно одиннадцать строк для записи: семь с фактическими именами и четыре, с описанием. У меня в мозгу вспыхивает стена в том туалете, последний раз, когда я ее видела строчки сорок один и сорок два были пусты. А сейчас сорок два значилось Минет на вечеринке «Майское Сумасшествие», а сорок один –Красный корсет.