Добрые времена

— Мясо утром вредно, — не воспринял юмора Женька. — Я вам манную кашу сварю.

— Только попробуй, — свирепо сказал Роман. — У меня с детства на нее аллергия.

После завтрака все заспешили одеваться. Аркадий надел галстук и принял официальный вид.

— Как? — спросил он, крутясь перед зеркалом.

— Серьезный ты мне больше нравишься! — сказал Роман.

— Между прочим, сегодня комитет в два часа. Будем слушать отчет механического цеха. Приходи. А то некоторые скучают.

— Кто, например?

— Лада прошлый раз вся извертелась. «Где, — говорит, — наш репортер?» Вскружил девке голову.

— Я?! — уязвленно вскричал Роман.

— Я, что ли? Смотри. У нее три брата. Один здоровее другого.

— Я и не думал...

— У-у, скромник! — погрозил пальцем Аркадий, но тут же снова принял официальный вид, соответствующий, по его мнению, званию комсорга штамповочного цеха, и направился к двери. Роман и Евгений пошли следом.

На улице к Бессонову снова вернулось хорошее настроение. Стояло бабье лето. Аллею, ведущую к заводским проходным, устилал плотный ковер из опавших листьев. Осеннее солнце приятно ласкало кожу. Основной ноток рабочих прошел час назад. Сейчас к восьми шли люди из различных служб и отделов.

— Ишь, сколько тунеядцев, — ворчал под нос Немов.

— Почему «тунеядцев»? — удивился Роман.

— Конечно. Я считал. У нас на каждых шесть рабочих приходится по одному итээру. А до революции между прочим, на пять тысяч рабочих было всего пятьдесят человек обслуживающего персонала.

— Ты забываешь, что производство усложнилось.

— Ничего я не забываю. Но много у нас лишних звеньев.

— Ну и ликвидируй их. Ты же у нас НОТ.

— Кто меня послушает! — махнул рукой Женька. — И так прожектером обзывают.

Предъявив пропуска, они миновали бдительного вахтера, подошли к красно-кирпичному зданию заводоуправления. Здесь на втором этаже, рядом с лабораторией НОТ, которой командовал Немов, располагались три маленькие комнатки редакции заводской многотиражки.

Роман сел за свой стол, вытащил стопку бумаги, положил рядом авторучку. Машинистки Татьяны Ивановны еще не было. Удобно вытянув ноги, Роман стал размышлять. Второй месяц трудился он в многотиражке. Попал он сюда, можно сказать, по знакомству, хотя терпеть по мог протекций. Но так случилось, что, отработав три года по распределению в ведомственном архиве, он затосковал от составления бесконечных описей пожелтевших папок. Да и коллектив, состоявший из двух седых старушек и одной старой девы, радовал, честно говоря, мало.

Об этом Роман уныло рассказал при случайной встрече в институте Андрею, закончившему тот же институт на два года раньше и работавшему теперь в райкоме комсомола одного из подмосковных городов.

Андрей пытливо оглядел Романа, неопределенно гмыкнул, а потом спросил:

— А в газете работать хочешь?

— Я? В газете? — Глаза Романа загорелись. — А смогу?

— Откуда я знаю? — удивился Андрей. — Раньше никогда не писал?

— В школе и в институте бессменный редактор.

— Ну вот видишь! — Андрей хлопнул Романа по плечу. — Во всяком случае, попробовать надо. Приезжай ко мне в райком, поговорим конкретно.

Когда Роман через несколько дней появился в его кабинете, Андрей, понимающе кивнув, начал сразу набирать номер телефона.

— Любимов? Андрей говорит. Почему со взносами отчет задерживаешь? Мало ли что неплательщики есть. Подтяни. Понял? А то на бюро вытащу. Слушай, ты говорил, в вашей многотиражке вакансия есть. Желательно человека помоложе, чтоб лучше контакт с комитетом был. Говорил? Да, есть. Вот сидит напротив. Бессонов Роман. Мы с ним в институте учились. На целине были. Неплохо себя показал. Парень надежный. Правда, журналист весьма условный. Как, рискнешь? Ну, тогда заказывай пропуск.

Андрей положил трубку и с сомнением покачал головой.

— Иди на станкостроительный завод. Знаешь, где? А на прежней работе тебя отпустят?

— С легкой душой. Им ведь тоже неприятно, что я мучаюсь. А кто такой Любимов?

— Секретарь комитета комсомола завода. Ну, иди знакомься.

Любимов оказался коренастым крепышом с большой коротко остриженной головой. Сквозь белоснежную сорочку проглядывала полосатая тельняшка, намекая на приверженность секретаря к морю. Действительно, крепко пожав руку Роману, он сразу спросил:

— На флоте не служил?

— Не приходилось. Только в летнем лагере стажировку проходил.

— Жаль, — разочаровался Любимов. — Моряки — это народ надежный. Ну ладно, пошли, представлю.

Они поднялись этажом выше и попали в редакцию. В маленькой, крепко прокуренной комнате в живописных позах расположилось несколько человек, о чем-то горячо спорящих.

В центре комнаты прямо на столе сидел мужчина в кожаном пальто, лихо заломленном берете и с трубкой в зубах.

— Редактор? — показал глазами Роман.

— Нет! — усмехнулся, поняв немой вопрос, Любимов. — Это наш фотокор. А редактор — вон!

Любимов подвел Романа к человеку, скромно сидевшему за столом в углу. Узкое и довольно унылое его лицо не оживилось при виде гостей.

— Николай Иванович! Привел к вам работника, — радостно сообщил Любимов, пожимая ему руку, и, понизив голос, конфиденциально добавил: — Рекомендация райкома комсомола.

Видно, последние слова подействовали. Редактор встал и с подчеркнутым почтением пожал руку Романа.

— Очень приятно.

Впрочем, глаза, смотревшие довольно холодно и настороженно, свидетельствовали об обратном.

— Вы кто будете по специальности? — спросил Николай Иванович.

— Историк.

Редактор хохотнул и сказал:

— Производства, конечно, не знаете?

— Абсолютно.

Редактор пожал плечами.

— У нас такой маленький штат — я, ответсекретарь и литературный работник...

— Литраб, — добавил жизнерадостно фотокор.

И с этого момента Роман зауважал моряков. Сбычившись, кинулся в атаку Любимов.

— Николай Иванович! Мало вам на парткоме поддали за то, что жизнь молодежи завода игнорируете?

Тот мгновенно смешался.

— Я же должен...

— А я вам говорю, что это наш парень! Будет писать о молодежи, о спорте, о самодеятельности. Что, мало?

— Полегче, полегче! — сказал, подходя к Любимову, жилистый невысокий старик с седой разлохмаченной гривой. — Мы разве против? Пусть попробует. А уж не получится — извините!

И, повернувшись уже к Роману, коротко спросил:

— Чего-нибудь писал раньше?

У Романа неожиданно вырвалось:

— Стихи.

— Печатался?

— Нет.

Все засмеялись, и обстановка разрядилась.

— Ну что же, раз стихи, то попробуем! — сказал редактор.

Потом Роман узнал, что редактор сам в юности баловался стихами и, видимо, то, что и Роман — поэт, определило его решение.

— Забирай его, Василий Федорович, и наставляй на путь истинный! — сказал редактор.

Роман смущенно всех поблагодарил и прошел в следующую, маленькую комнатушку ответсекретаря. Тот протянул несколько смятых листков из школьной тетради, заполненных крупным неряшливым почерком.

— На, почитай и сделай заметку.

— Что это?

— Рейды группы народного контроля по трудовой дисциплине. Идем, покажу твое рабочее место.

Он провел его в следующую комнату, где за машинкой сидела полная и удивительно симпатичная дама.

— Это наша Татьяна Ивановна, — отрекомендовал ее Василий Федорович. — А это Роман, наш новый сотрудник. Вот твой стол, садись и пиши.

Смущенный и скованный, стараясь не обращать внимания на сочувственные взгляды Татьяны Ивановны, Роман сел за стол и развернул листки.

Через несколько минут он знал, сколько человек опоздало на завод, кто явился выпивши, а кто прогулял. Получив от машинистки стопку бумаги, достал подаренную матерью ручку с золотым пером.

«Они позорят честь коллектива» — так называлась его первая заметка. Он долго мучился над каждой фразой, пытаясь излить овладевшее им негодование по поводу нарушителей. Слова рождались суровые и почему-то штампованные, хотя Роман и пытался их избегать. Начал он зарисовочно: