Страница 104 из 108
В тот же вечер он отправился к Розетте; я пытался уговорить моего духовника взять меня с собой, но он отказался, и мне удалось проникнуть к Розетте только благодаря Лавердюру.
После обеда я впал в тоску и печаль. Председатель прислал ко мне Лавердюра, дабы через него спросить меня, не хочу ли я выступить посредником в деле мадам де Леклюз. Вы ее знаете, дорогой маркиз, это жена того игрока, который выдает себя за офицера, а за игорным столом развлекает публику и одновременно блюдет собственную выгоду. В его доме можно встретить вполне приличное мужское общество, чего не скажешь об обществе женском — дамы там исключительно легкого поведения. Собственно говоря, очень удобно, когда в столице есть такой уголок, где можно спокойно поволочиться за хорошенькими женщинами и выбрать ту, которая тебе по вкусу, и при этом не рисковать своей репутацией. Я обещал дать ответ через восемь часов. Я знал, что в доме мадам де Леклюз сейчас проживала юная провинциалка, приехавшая в Париж ходатайствовать по одному делу. Таково уж мое сердце: оно все время жаждет любви и наслаждений и, словно капризное дитя, хочет все, что видят глаза.
Я обсудил с Лавердюром свою возможность повидать Розетту. Говорил я с ним как раз в тот день, когда мою милую должен был навестить господин Деду. Лавердюр просто пригласил меня пойти вместе с ним и тут же поведал свой план. Вы, вероятно, решили, что в голове этого малого прямо-таки роились стратегические планы, один хитроумней другого. Вовсе нет. Он знал только один путь, только один способ, однако и путь этот, и способ всегда приводили к желанной цели. С Лавердюром не надо было ничего изобретать, с ним надо было просто идти к цели и достигать ее. Я полностью положился на него. Переодеваясь для свидания с Розеттой, он посоветовал мне сделать то же самое, с той разницей, что мне он рекомендовал надеть облачение священника — такое же, как у господина Леду; при этом его совершенно не заботило, сумею ли я освоиться с этим нарядом. Я согласился и тотчас написал записку своему другу, аббату и доктору теологии, с просьбой прислать мне сутану, длинный плащ, манишку и все необходимые детали костюма священника. Не спрашивая меня о причине подобной просьбы и не строя по этому поводу никаких догадок, приятель незамедлительно прислал мне все, что я просил. Костюм был доставлен в комнату к Лавердюру, где я и переоделся. Волосы мои скрылись под скромным, но тщательно причесанным париком, поверх которого была надета скуфейка; выглядел я весьма представительно, и если бы не мой скептический взор, то, несмотря на свой юный возраст, я вполне мог бы сойти за исповедника: добрые души гораздо больше ценят добродетель юную, нежели умудренную годами.
Костюм аббата меня нисколько не стеснял, ибо в юности я несколько лет провел в семинарии Сен-Сюльпис. Злые языки утверждали, что именно семинарии я обязан своими обходительными манерами, имеющими столь неотразимый успех у женщин. Я сел в портшез и отправился в Сент-Пелажи; Лавердюр следовал за мной. Прибыв, он поинтересовался, нет ли среди посетителей священника; ему ответили, что полчаса назад действительно пришел священник. Тогда он спросил, нет ли здесь вдобавок его хозяина; ему ответили, что они не знают, кто его хозяин. Притворившись растерянным, Лавердюр сказал, что хозяин его, господин аббат из Каламора, — как видите, он уже придумал для меня аббатство — отругает его, ежели он его не найдет; хозяин же его должен был пройти в приют вместе с тем священником, который уже вошел, так как разрешение этого первого священника распространяется и на его хозяина. Словом, заморочив всем голову, он помчался ко мне и сообщил, что путь свободен.
Завидев впереди сестру-привратницу, он заявил:
— Вот, сестра, это мой хозяин, проводите его в приемную, где уже находится один достойный святой отец.
Добрая монахиня открыла дверь. Я вошел, дрожа от волнения и смеха одновременно. По дороге я повстречал нескольких монахинь; они внимательно оглядели меня; во избежание неприятностей я старался не смотреть на них; сестры отдали должное моей скромности. Каково же было удивление господина Леду, когда он увидел меня, да еще в таком одеянии!
— Что вы здесь делаете, господин советник? Вы, наверное, хотите погубить нас?
К счастью, слов его никто не слышал. Розетта была вне себя от радости, однако, не будь святого отца, она бы вряд ли сразу узнала меня.
— Давайте не поднимать шума, наставник, — произнес я, — дело сделано, теперь для нас главное не выдать себя.
Господин Леду стал было поучать меня, но я дал ему почувствовать неуместность его увещеваний. Я быстро сообщил Розетте наиболее важные сведения и незаметно передал ей письмо, в котором предупреждал, что завтра снова попытаюсь ее увидеть. Господин Леду, вертевшийся, словно на иголках, завершил свой визит, пообещав Розетте через три дня вывести ее из Сент-Пелажи и не преминув напомнить ей, что на свободе ей надобно будет вести благонравный образ жизни.
— Всегда есть надежда, когда имеешь дело с людьми умными, — постоянно говорил мне господин Леду. — В отчаяние приводят только дураки; а эта девушка умна.
Покинув приемную, мы направились к воротам, сопровождаемые пристальными взорами нескольких сестер, явно проявлявших излишний интерес к священнику не слишком почтенного возраста и не с самой безобразной физиономией. Я взял фиакр. По дороге мне пришлось выслушать вполне законные и разумные упреки господина Леду. Наставник, позабыв о том, что фамилия его означает «нежный, «мягкий», сурово отчитал меня, упрекнув меня в непочтительном отношении к церкви. Возмущенный тем, что я осмелился сделать его соучастником своего богомерзкого преступления, доказав тем самым, что у меня нет ни разума, ни веры, он заявил, что более не желает иметь со мной дела, сообщит обо всем отцу и прекратит заниматься освобождением Розетты. Последняя его угроза, в отличие от остальных, на меня подействовала.
Я попросил у него прощения, пообещал быть более сдержанным и наговорил ему столько приятных слов, что он наконец смягчился. Я даже дерзнул попенять ему: несправедливо, когда девушка, пострадавшая за истину, из-за моего легкомыслия продолжает томиться в темнице.
Я довез господина Леду до самого его дома. Потом я поехал к Лавердюру, где тотчас переоделся. Да, вот еще одна забавная подробность, дорогой маркиз: возница, коему я щедро заплатил, с поклоном лукаво заявил мне, что сегодня я значительно более миролюбив, чем в тот день, когда я угостил его парочкой славных оплеух; Господь явно милостив к нему, сделав меня аббатом. Взобравшись к себе на облучок, прохвост пожелал мне стать образцовым служителем церкви. Это был тот самый кучер, который два месяца назад отвозил меня к Розетте и которого отец мой нашел недужным в Ла Виллет!
Было около девяти, когда я приехал к мадам де Леклюз. У нее собралось немало хорошеньких женщин, и председатель уже вовсю ухаживал за одной из них. Ужасно довольный своим карнавальным визитом к Розетте, я сообщал всем и вся о своей радости. Я был так мил и любезен со всеми, что одна вполне серьезная дама за сорок сразу же в меня влюбилась и стала со мной заигрывать, хотя, клянусь вам, я не делал ни малейшей попытки отвечать ей. Увы, настанет время, когда, к несчастью, и я окажусь в таком же положении; воспоминания о прошлом для старца — это те же надежды для юноши. Разве память о былом не вселяет в нас надежду на возможность его повторения?
В этот вечер я отказался от множества приглашений на ужин; в предвкушении скорых безумств я решил проявить благоразумие и отдохнуть. Я вернулся домой, за ужином составил компанию собственному отцу и сразу после трапезы отправился к себе и лег спать.
Утром прибыл Лавердюр; он расспросил меня, как прошло свидание, а потом предложил сегодня вечером вновь посетить Розетту; я пообещал присоединиться к нему. Затем я поручил ему передать его хозяину, что я жду его послезавтра на ужин, и пусть он ни с кем на этот вечер не договаривается.
В этот же час я получил письмо от мадам де Дориньи: она просила меня заехать к ней. Письмо было написано в такой форме, что даже самый суровый казуист не смог бы к нему придраться; только тот, кто, подобно мне, обладал ключом к ее сердцу, мог понять, сколь оно было пылким и чувствительным. Я отписал, что скоро буду у нее. Затем я сел в карету и, как был в судейской мантии, прибыл к вдовушке. Указывая на свое одеяние, я сослался на охватившую меня страсть, заставившую мгновенно откликнуться на ее призыв. Мадам де Дориньи приняла меня, сидя за туалетным столиком. У женщин благочестивых — в отличие от светских красавиц — на нем обычно нет предметов роскоши, зато расположение всех находящихся безделиц тщательно продумано, а сами безделицы чрезвычайно изысканны. Тонкие и нежные ароматы, струившиеся из множества коробочек, заливали спальню сладким благоуханием, нежно щекоча ваше обоняние. Ночная рубашка, отделанная прозрачными узкими кружевами была сшита с большим вкусом; верхнее платье из персидской ткани, нижняя юбка из набивного атласа, тонкие чулки, мягкие туфельки — все было прекрасно подогнано по ее росту и фигуре. Взглянув на меня с нежностью, красавица встретила мой взор, исполненный теми же чувствами. Наклонившись, я поцеловал ее в губы, упиваясь нектаром богов.