Страница 96 из 99
— Все едино, — отозвался Антон. — Срок давности уже прошел, теперь их ничем не возьмешь.
— Не может быть срока давности на все, — взглянул на него Сашко.
— А если он конокрад, — сказал Ванка. — О каком сроке давности вы толкуете?..
— Вот я и говорю, — повернулся к нему Сашко, — что надо проверить. Всего-навсего проверить. А если он не один, если есть другие… Их связывали по несколько человек…
— Постойте, постойте, — остановил их Крумов, — вы что-то слишком увлеклись.
Он налил водки, рюмки пожелтели, в воздухе закружились осы.
— Давайте выпьем, — сказал Крумов. — Зачем нам ругаться, мы люди свои… Верно, может, это двадцать пятый год, а может, и нет. Человек здесь лежит уже пятьдесят лет, все давно кончилось, все привыкли к тому, что его нет, к счастью или к несчастью, неизвестно, вспоминает ли кто-нибудь о нем. И хочет ли вспоминать. Здесь все неясно — может, так, а может, совсем наоборот. Может, ты хочешь сделать добро, а получится зло.
— Хотя бы проверим, — сказал Сашко. — Иначе… будет нечестно.
— Брось ты эту свою честность, — разозлился Ванка. — Ну и что, что ты честный, ну, а дальше? Напишут о тебе в газете…
— А если бы это был ты? — спросил его Сашко. — На его месте? И ничего бы от тебя не осталось, и ничего бы о тебе не знали? Даже то, как ты умер?
— Плевать… — сказал Ванка. — Меня-то уж не будет, велика важность, будут знать обо мне или нет.
— Нам надо о себе подумать, — сказал Крумов, — а то мы все о нем говорим. А ему уже ничего не нужно — ни хлеба, ни соли. Во-первых, мы не знаем, кто он такой, все сомнительно. Во-вторых, мы теряем намного больше, чем выигрываем, если тут все перевернут. А если окажется, что он конокрад?
— Тогда все полетит псу под хвост, — сказал Ванка. — Все лето пойдет насмарку.
— Так это сейчас некстати, — отозвался дядя Ламбо. — Я этих денег жду, как…
— Даже если он и не конокрад, — продолжал Крумов. — Ведь они за то и боролись, чтобы нам лучше жилось. Так это или не так?
— В данном случае не совсем так, — возразил Сашко.
— Как не так? — переспросил Крумов. — Именно так, и в книгах про это пишут, и в газетах… За это и боролись. А мы чего хотим — жить лучше, ничего другого. А если они начнут ворошить, нам будет хуже. Вот она — правда. И давайте не будем больше спорить об этом, ты лучше меня знаешь — речь идет об общем благе.
— Одно другому не мешает, — сказал Сашко.
— Ты так думаешь, — возразил Крумов, — потому что еще молод. Прикинь хорошенько что к чему, и сам поймешь. Ты ведь тоже приехал сюда не ради моих прекрасных глаз, а чтобы заработать лишний лев.
— Не знаю, — сказал Сашко. — Я думаю, что надо проверить.
Со стороны дороги, спугнув тишину, раздался повизгивающий звук «Москвича» товарища Гечева; перед калиткой мотор еще несколько раз взвизгнул и замолк. Стукнула захлопнутая с силой калитка, и товарищ Гечев энергичным шагом устремился к веранде.
— Небольшое производственное совещание, а? — засмеялся он, подойдя к сидевшим. — Ого, даже белая скатерть. Что у вас за банкет? Крумов, уж не выиграл ли ты в спортлото?
— Тут речь идет не о выигрыше, а об убытке, — поздоровался с ним за руку Крумов. — Этот юнец…
— Какой юнец? — спросил Крумов. — Сашко?..
— Он, — кивнул Крумов.
И отведя Гечева в сторону, стал ему рассказывать о случившемся.
Остальные сидели в это время за столом, на который садились осы; осы ползали по рюмкам, одна упала в водку и замахала отяжелевшими крыльями; дядя Ламбо вытащил ее оттуда своим корявым пальцем.
Крумов все еще рассказывал.
— Из-за твоих фантазий, — сказал дядя Ламбо, — мы останемся без гроша. Держал бы язык за зубами.
Сашко наклонил голову, взял дольку помидора и выпил сразу целую рюмку. Прежде чем он успел что-то ответить, Крумов и товарищ Гечев подошли к столу и сели за белую скатерть.
— А для меня, — спросил товарищ Гечев, — найдется рюмка?
Крумов быстро встал, пошел в комнату и вернулся с рюмкой. Закат, мутный красный закат заливал все небо, дрожал в воздухе, окунаясь краями в синеву вечера; Крумов налил в рюмку Гечева янтарной жидкости, долил и другие рюмки.
— Ну, будьте здоровы! — сказал Гечев. — Хорошо вот так сидеть под оранжевым тентом, попивать сливовицу и беседовать с друзьями.
Пили молча.
— И пейзаж здесь чудесный, Крумов, — продолжал Гечев. — Смотри, какой здесь у тебя закат, все видно на двадцать километров, ничто не мешает взору.
— Верно, — Крумов снова налил водки, — хороший у меня закат, не могу пожаловаться.
— А вы что? — спросил товарищ Гечев. — Поспорили тут немного, а?
— Да какой там спор, — сказал дядя Ламбо. — Никакого спора нет, просто Сашко расфантазировался, молодо-зелено. Какой там спор.
Сашко молча смотрел прямо перед собой, на рюмку.
— Так что, Сашко? — спросил товарищ Гечев. — Выходит, ты не согласен с другими?
— Я говорю, что надо проверить, — ответил Сашко, — установить истину.
— Так, — кивнул Гечев. — Истину… А потом?..
— Что потом? — не понял Сашко.
— Я спрашиваю, что потом? Устанавливаете истину, а потом?
— Потом ничего, — ответил Сашко. — Сейчас рано говорить о «потом».
— Потом, Сашко, ты окажешься в убытке, — пояснил товарищ Гечев, — что бы ни случилось. Кем бы ни оказался тот, что внизу, в колодце, ты на этом теряешь. Вот что будет потом.
Сашко молчал, постукивая пальцами по белой скатерти.
— Конечно, порой стоит проиграть. Нельзя выигрывать постоянно, иногда можно и проиграть. Но взамен все же что-то остается, все же что-то выигрываешь, даже если теряешь. А здесь ты просто теряешь и ничего не получишь. И никто ничего не получит.
Сашко по-прежнему молчал.
— С твоей стороны это просто ребячество, — продолжал товарищ Гечев. — Мертвец есть мертвец, что должно было с ним случиться, то и случилось, и мы не имеем к этому никакого отношения. Давайте лучше подумаем о живых. Не расстраивайся ты так из-за каких-то пуговиц и из-за слов выживших из ума стариков.
— Прибить их мало, — добавил Крумов, — они первые начали подзуживать: двадцать пятый год, восстание и всякое такое…
— Мы не дети, — сказал товарищ Гечев, — эмоции тут ни к чему. На одних эмоциях далеко не уедешь. Хлеб продают на деньги.
— А если это правда? — возразил Сашко. — Если это двадцать пятый год?
— Ты оставь правду, — сказал товарищ Гечев. — Тебе от нее нет никакой пользы. Нынче никого не интересует правда, мой мальчик. Если бы меня интересовала правда, я бы подох с голоду. Одной правдой сыт не будешь, запомни это. На правде далеко не уедешь. Послушай меня, я эту жизнь насквозь вижу — пропадешь ты. Это я тебе говорю.
— Да что мы его уламываем столько времени! — взорвался Ванка. — Целый день объясняем, в ножки кланяемся. Останемся без куска хлеба из-за его фантасмагорий!.. Осточертело мне все!.. Крумов ему объясняет, товарищ Гечев, я, дядя Ламбо, а он заладил: нет и нет! Пора кончать!..
— Ну что договорились? — спросил товарищ Гечев. — Или мне искать других рабочих?
— Договорились, — кивнул дядя Ламбо. — Запихнем куда-нибудь пуговицы и будем рыть дальше. Ты не беспокойся.
Товарищ Гечев не беспокоился. Он просто не любил осложнений и предпочитал, чтобы вокруг его деятельности не поднимался лишний шум, чтобы работа шла гладко и не останавливалась из-за каких-то скандалов. Он не боялся ни скандалов, ни конфликтов, но когда мог избежать их, избегал. Из-за этой истории мог погореть Крумов и ему было сложнее, потому что, если действительно окажется, что мертвец имел отношение к восстанию, то Крумову не отвертеться. Но это не его забота, пусть Крумов сам выкарабкивается. Его, Гечева, эта история почти не касается, Крумов ему — ни брат, ни сват, а лишь клиент, один из многочисленных клиентов. Однако если можно все заранее утрясти, то лучше утрясти.
— Ну, как, Сашко, договорились?
Сашко молчал и смотрел на белую скатерть.
— Смотри, парень, погоришь! — предупредил его товарищ Гечев. — Здорово погоришь, имей в виду!..