Страница 4 из 55
Стратиг вернулся в сияющий огнями зал к радостно клокочущему пиршеству, его крепкие плечи болезненно ежились, точно на них уже стояла алая отметина лазерного прицела, и многие заметили, что во время недолгого отсутствия с него словно содрали лицо.
Стратиг залпом опрокинул стопку мертвой жгучей жидкости и налил еще. Он пил не пьянея, раз за разом вливал в себя водку, вытесняя бессмысленный ужас катастрофы.
– Суки… Я бригаду положил за ихнюю нефть.
И он заплакал, не скрывая слез.
Через час Стратиг был в своем кабинете. Этот моложавый и крепкий мужчина внезапно одряхлел, словно осел в позвоночнике и потерял упругость, как промороженный боровик, сочащийся старческой желчью.
Золотой петух завопил далеко за полночь. Стратиг ненавидяще уставился на злосчастный подарок. Агатовые глазки птицы вспыхнули мстительно и злобно, крылья захлопали, рассыпая золотое сияние и легкий металлический звон.
Заводной недремлющий страж озирал со стен столицы грядущий день и вещал о гибели войска в тесном ущелье улиц, в ловушке гор. Этот золотой могильщик уже отмерил время России, он вычислил противостояние ее планет и созвездий и час ее убытка и теперь готовился заглотить ее вместе с пашнями и космодромами, втянуть в себя ее выстуженные равнины и льдышки северных озер, расклевать ее молодость и силу.
«Петушок кричит опять, Царь скликает третью рать… И ведет ее к востоку…» – прошептал Стратиг, как злой заговор. Птица продолжала победно кричать. Стратиг схватил малахитовую подставку и стукнул часы о столешницу. Петух уронил золотую головку и затих.
Глава 3
Крепость Грозный
А на востоке горочки под угольком Ичкерии,
И подгорели корочки на хлебушке империи.
Чечня. Город Грозный. 1 января 1995 года
Разведгруппа Н*-ского парашютно-десантного полка была поднята по тревоге на рассвете первого января, когда стало ясно, что мирная операция по занятию Грозного провалена. В эти первые часы управление войсками отсутствовало, тыловые части и боевые подразделения еще только готовились к переброске. Из-за снежной погоды и низкой облачности на военных аэродромах творилось столпотворение.
Измятый ротный нервно тыкал в карту Грозного, словно дразнил сквозь решетку пленного зверя, и его обвисшее лицо с седыми скомканными усами и потерянные слезящиеся глаза говорили больше, чем скупые слова инструктажа:
– …Операция носила бескровный демонстративный характер: припугнуть кого надо, в соприкосновение не вступать, оставить коридоры для мятежников и выдавить всю свору на равнину; зенитчики шли замыкающими. В районе вокзальной площади танковая бригада была обстреляна неизвестным вооруженным формированием…
Разведчики, уже экипированные для броска, слушали ротного, не веря ни одному слову, лишь одно было окончательно и бесповоротно ясно: «Война!». Это короткое звонкое слово отвечало сразу на все вопросы. Почему операция против дудаевцев началась на две недели раньше, чем планировалось? Почему оперативная группа не успела собрать сведений о противнике? Почему бронетехника, застопорив движение, сгрудилась у вокзала и не выполнила приказ об отходе? Почему маршрут следования танковой колонны не был предварительно прощупан до последнего кирпича?
– Спецназовец один вырвался, – понизив голос, добавил ротный, – говорит, что мясорубки такой даже в Афгане не видал… Короче, горячо вам придется, парни…
Ротный отшвырнул указку и закурил, пряча рубиновый огонек в кулаке, так курили на позициях, чтобы огонь не засек снайпер.
Группу перебросили вертолетом на базу и пересадили в бэтээр, опасаясь поднимать вертушку на простреливаемую высоту. Несколько часов машина ползла по размозженной танковыми гусеницами степи, изредка выруливая на шоссе. Ехали мимо зажиточных поселков, мимо двухэтажных домов из красного кирпича, похожих на крепости. Из-за кирпичных заборов взвивались в небо иглы мечетей, похожие на заряды гранатометов. Люди словно исчезли, в одночасье сдутые равнинным ветром.
Глеб Соколов спокойно и даже лениво смотрел в стальную «щель», приберегая адреналин для броска. Во время инструктажа и заброски он был холоден и спокоен, как снаряд с непотревоженным запалом. «Железо снаружи, железо внутри», – пошутил кто-то, глядя на солдат его группы, обвешанных боеприпасами, рациями и связками гранат. Предварительная разведка и составление данных о численности дудаевской группировки и о плотности огневых точек на подступах к центру города была их задачей. Передвигаться следовало кучно и скрытно, в навязанный бой не вступать. Группа была собрана наскоро, в хаосе разгрома, и бойцы все как на подбор оказались из молодых, даром что отличники боевой и политической…
Вот Плюшко, смешливый хохол, чернобровый и смуглый, с густым румянцем на пухлых щеках, настоящий гарный парубок, только одень его в широкие синие шаровары и смушковую папаху. Но вместо шаровар и папахи Плюшко был обвешан броней и подсумками с запасными магазинами. Даже в прыгающем бэтээре он умудрялся кемарить, привалясь на мешок с военным имуществом.
Второй – Кореец, коренной туляк из двужильной мужицкой породы. Экзотическим прозвищем своим он был обязан Виктору Цою, с кассетой которого не расставался и всякую свободную минуту напевал любимые песни.
Третьим был снайпер по прозвищу Блиц, родом из казахстанских немцев, и настоящая фамилия его была Криг. Блиц-Криг тоже наблюдал за степью, цепко отмечая потенциальные позиции и укрытия.
Около полудня разведчики высадились вблизи неухоженных вокзальных окраин и сразу затерялись среди старых, поросших кустарником вагонов и заброшенных железнодорожных терминалов. Казалось, что солнце так и не взошло над городом. Издалека были видны клочья черного лохматого дыма. Было сумрачно и снежно. Бойцы, застегнутые в глухую «броню» и обвешанные «лифчиками» с боеприпасами, флягами и другой нехитрой армейской аммуницией, двигались неуклюже и медленнее обычного. Во время коротких перебежек через открытые пространства – возможные сектора обстрела – «тяжеловесы» могли стать легкой добычей снайпера или автоматчика.
Подходы к вокзалу были забиты искореженной техникой. На площади перед зданием вокзала догорала танковая колонна, и в этом неумолимом горении таяло железо и испарялась человеческая плоть, плавился асфальт и горела земля под ним. Лопнувшая, искореженная взрывами танковая броня и выжженные до дыр борта бэтээров и наливников медленно выгорали дотла, до чудовищных первобытных остовов. Одновременный взрыв боекомплекта кумулятивных гранат проплавлял в броне круглые, почти ровные отверстия. Внутренние взрывы вскрывали броню транспортеров, вспарывали огненным скальпелем и разворачивали ее, как лепестки страшных железных цветов.
Группа двигалась по горячему ущелью, перешагивая через изуродованные обгорелые людские останки – уже припорошенные снежком, и еще тлеющие смолистые «факелы».
На удушливый запах слеталось воронье. Оно тучами кружилось над стынущей братской могилой. Птицы дрались, схватывались в воздухе и жадно разевали глотки, наполняя воздух злым хищным клекотом.
В центре котла загнанными в ловушку оказались необстрелянные солдаты-срочники, это отчасти объясняло невероятное число погибших. Скользнув взглядом по этой уже безучастной материи, Глеб не клялся отомстить и не жалел погибших, он не чувствовал ничего, что потом мог бы вспомнить, опрокидывая в себя раз за разом обжигающий спирт. Он умел переходить от полного покоя к неукротимой ярости, как проснувшийся хищник, зато и остывал так же мгновенно.
Жилые дома вокруг площади были целы. Они толпились мрачной замершей грудой с пустыми глазницами окон, из этих провалов на площадь прицельно смотрела смерть. Их короткие марш-броски по открытым частям площади отследил снайпер, открыв стрельбу, и его сейчас же поддержали из окон соседних домов, отрезая группу от площади.