Страница 31 из 55
Что же касается католической и православной традиций, то своеобразным маркером был подход к образованию женщин. Наиболее отчетливо это видно на показателях грамотности среди белорусов. Так, данные по четырем губерниям (Минской, Могилев-ской, Витебской и Гродненской) свидетельствует, что грамотность среди католиков (29,9 %) в 2,6 раза превышала этот показатель среди православных (11,1 %). При этом если грамотность между мужчинами-католиками (33,5 %) и православными (19,5 %) составляла 1,7 раза, то между женщинами— католичками (24,9 %) и православными (3,0 %) — восемь раз (!).
В то же время в Прибалтике грамотность среди женщин была выше, чем среди мужчин. Среди литовцев Ковенской губернии у женщин уровень грамотности составлял 44,08 %, мужчин — 37,79 %. Среди эстонцев Эстляндской губернии грамотность среди женщин составляла 81,57 %, мужчин — 79,89 %, в Курлян-дской губернии аналогичные показатели среди женщин составляли 81,24 % , мужчин — 78,88 % . Среди латышей Курляндской губернии грамотность среди женщин составляла 79,29 %, среди мужчин — 79,02 %. Отметим, что свою роль в данном случае играла не только принадлежность к определенной конфессии, но и устойчивая регионально-конфессиональная традиция. Именно поэтому грамотность среди эстонок православных (75,04 %) и латышек православных (74,11 %) была достаточно высокой и превышала аналогичные показатели среди мужчин православных (соответственно 70,78 % и 72,84 %).
Женская грамотность, на наш взгляд, стала одним из важнейших факторов, определявших темпы развития национальных процессов. Тендерные аспекты развития национализма еще не достаточно теоретически проанализированы. Сильвия Уолби вслед за Нирой Ювал-Девис и Флоей Антиас подчеркивает, что женщина не только биологически воспроизводит членов этнических сообществ, но играет центральную роль в идеологическом воспроизводстве коллективной идентичности и трансляции культуры [400, с. 236]. Это утверждение, конечно, выглядит слишком, общим, однако с ним сложно не согласиться. И отсюда логически напрашивается вывод, что женская грамотность и, следовательно, способность восприятия и готовность к ретрансляции национальной идентичности, является ключевым моментом в ее распространении в условиях Центрально-Восточной Европы.
Материалы переписи 1897 г. позволяют обобщить данные о так называемых лицах с «образованием выше начального». Вследствие малочисленности этой группы населения представлять ее в традиционной форме процентного отношения не имеет смысла. Поэтому предлагается исчисление в количестве на 10 тыс. чел. (табл. 7).
Эти данные свидетельствуют, что фактор наличия «критической» массы образованных людей не является определяющим. Абсолютная численность этой группы у белорусов превышала численность аналогичной группы у эстонцев и латышей, а относительные показатели были выше, чем у литовцев. Более того, если доля белорусов и украинцев среди всей группы «с образованием выше начального» была примерно одинаковой (18,52 и 18,98 % соответственно), то у литовцев этот показатель был в два раза ниже (9,8 %).
Многие исследователи, например, Дж. Броили, Я. Грицак, Т. Раун, М. Грох, подчеркивают особую роль представителей та-к*их профессий как юристы, журналисты, литераторы, ученые и преподаватели высших учебных заведений в процессе становления наций. Именно эта категория выступает в качестве генераторов национальных программ и политических активистов. При этом абсолютная численность этой социальной группы принципиального значения не имеет. Материалы переписи 1897 г. позволяют детально проанализировать и эти аспекты (табл. 8). Так, категория, занятая «частной юридической деятельностью», была вынесена в отдельную строку. К отдельной категории были причислены и занятые «наукой, литературой и искусством». Однако в последнем случае критерии отнесения этой категории не совсем понятны, особенно, являлись ли эти занятия единственным источником доходов конкретной личности.
Отставание белорусов по этим показателям достаточно очевидно. Вместе с тем они мало чем отличаются от литовских. Сравнение с латышами и, особенно, эстонцами свидетельствует о том, что абсолютная численность представителей группы (так называемая «критическая масса») может быть небольшой. И белорусы располагали достаточным социальным ресурсом в этом отношении. В то же время многочисленность украинских юристов и украинцев, занятых в науке, литературе и искусстве, не позволили украинскому движению развиваться с такой же интенсивностью, как эстонскому. Вероятно, что большее значение имел удельный вес представителей этих профессий в структуре коренного населения и их представительство в структуре профессиональной группы. Очевидно, что эти показатели были явно выше у эстонцев и латышей.
Анализ предыдущих профессиональных групп позволяет судить не только о потенциальных ресурсах национальных движений, но об уровне развития восходящей социальной мобильности коренных групп населения. Эти материалы могут быть дополнены и другими данными, например, о занятых «врачебной и санитарной деятельностью» (табл. 9).
Куда более масштабные данные представляют профессиональные группы священнослужителей и занятых «учебной и воспитательной деятельностью». Именно эти две группы представляли наибольшие шансы для восходящей социальной мобильности для выходцев из крестьянской среды. В ряде случаев они составляли массовый социальный ресурс, социальную группу, из которой рекрутировались рядовые активисты национальных движений. Кроме того, известно, что именно в семьях священников и школьных учителей выросли многие будущие юристы, журналисты, ученые и профессора, ставшие впоследствии лидерами этих движений. Необходимо подчеркнуть, что занятые учебной и воспитательной деятельностью не тождественны собственно учителям. Сюда отнесены, например, и частнопрактикующие воспитатели, гувернеры и т. д. Кроме того, в случаях Беларуси, Литвы и Украины значительную часть занятых в этой сфере составляли преподаватели еврейских школ — хедеров, представлявших, по существу, автономную систему образования. В своих ранних работах автор не включал их в категорию учителей. В связи с этим данные 7, приведенные нами ранее, отличались от подсчетов других авторов, например, сделанных С. Гутиером, на что обратил внимание Р. Радзик [379, с. 143]. На наш взгляд, это не было ошибкой, однако в данном исследовании компаративистский контекст неизбежно вынуждает сопоставлять именно всю профессиональную группу в полном объеме.
Приведенные в табл. 10 данные едва ли нуждаются в существенном комментарии. Значительное отставание показателей у литовцев вполне объяснимо. По уровню развития системы народного образования Виленская и Ковенская губернии занимали одно из последних мест в европейской части России.
Куда сложнее анализировать данные по священнослужителям. Материалы переписи подразделяют всех представителей этой группы на православных священников и священнослужителей других христианских исповеданий (староверы, католики, протестанты). Интересно, что у эстонцев и латышей было достаточно многочисленное православное духовенство (соответственно 66 и 150 чел.), соотносимое с количеством священников лютеран (соответственно 117 и 143 чел.). Вместе с тем в структуре профес-синально-конфессиональных групп они были представлены относительно слабо (в пределах 20-30 % ), что объясняется доминированием среди православных священников русских, а среди лютеранских — немцев. Последнее во многом связано со сложившимися традициями, когда позиция пастора, как правило, требовала университетского образования и нередко передавалась по наследству. Сломать эту традицию латышам и эстонцам, естественно, было достаточно трудно. Обращает на себя особое внимание многочисленность литовцев среди духовенства других христианских исповеданий (прежде всего католических священников, так как некатолики составляли лишь 1,6 % всех, считавших литовский язык родным) — всего 958 чел. При этом они доминировали в составе группы (55 %), в то время как поляки в ней составляли только 37,5 %. Это обстоятельство во многом объясняет исключительное значение католического духовенства в развитии литовского национального движения. Однако его многочисленность, естественно, была не единственным определяющим фактором. У украинцев и белорусов численность православного духовенства тоже была значительной в абсолютных показателях — соответственно 18 144 и 2363 чел. В структуре своих профессиналь-но-конфессиональных групп украинцы и белорусы были представлены почти на том же уровне как литовцы — 53 % и 47 %, однако роль православного украинского и белорусского духовенства несопоставима с литовским. Обращает на себя внимание достаточно значительное количество белорусов — католических священников — 100 чел., составлявших 21,6 % этой группы. В целом же можно отметить, что у литовцев, белорусов и украинцев было куда больше возможностей стать священниками, чем у эстонцев и латышей.