Страница 30 из 55
Главное, что нас интересует, не социально-экономическое развитие Беларуси как таковое, а его относительный уровень. Как ни парадоксально, несмотря на то, что именно эти вопросы традиционно получали наиболее детализированное освещение в советской историографии истории Беларуси, они так и не были решены. Естественно, что практически все исследователи в той или иной степени отмечали отставание Беларуси от некого общероссийского уровня. Историографический анализ этих оценок сам по себе был бы очень интересен. Не вдаваясь в подробности, хотелось бы отметить колебание, если не шараханье позиций в диапазоне от представления Беларуси в виде отсталой окраины Российской империи (что позволяло впечатляюще демонстрировать достижения по сравнению с пресловутым 1913 г.) до эйфории от ударных темпов индустриального развития в 1860-1890-х гг., превосходивших, якобы, «ведущие страны Западной Европы и США» [21, с. 134] (что позволяло успешно опровергать «советологические» инсинуации об отсутствии предпосылок и, следовательно, об экспорте в Беларусь социалистической революции). Вместе с тем вопрос об уровне развития Беларуси по сравнению с другими регионами европейской части России даже не был поставлен. Не лучше обстоит дело и с оценками внутри регионального развития, над которыми до сих пор довлеют, как не подлежащие никакому обсуждению, положения раннего В. И. Ленина о преобладании капитализма на западе Беларуси и о феодально-крепостнических пережитках на востоке.
Предлагаемый анализ уровня социально-экономического развития Беларуси основан на одном, но чрезвычайно информативном источнике — материалах «Торговли и промышленности европейской России по районам», подробная критика которого содержится во введении. Вопрос об использовании других источников по экономической истории, конечно, уместен, но в этом случае их анализ потребовал бы отдельного исследования. «Торговля и промышленность...» достаточно репрезентативна и едва ли другие источники позволили бы представить существенно иную картину. Однако, что наиболее ценно, данные «Торговли и промышленности...» почти что синхронны базовому источнику информации по этническому, социальному, конфессиональному составу населения, его образовательному уровню и т. д. — переписи 1897 г., что позволяет составить целостную картину развития модернизационных процессов в восточной части Центрально-Восточной Европы.
Напомним, что данные «Торговли и промышленности...» содержат информацию о торгово-промышленном обороте в границах определенных регионов. Эти данные были пересчитаны таким образом, чтобы в территориальном отношении они приблизительно соответствовали современным территориям государств восточной части Центрально-Восточной Европы (табл. 5).
Приведенные данные не идентичны современным экономическим показателям, например стоимости валового национального продукта на душу населения. Составители «Торговли и промышленности...» характеризовали его как показатель потребительской силы местности. Лучше его характеризовать как индекс деловой активности, характеризующий уровень развития товарно-денежных отношений и, следовательно, модернизации. Низкие (точнее самые низкие) показатели Беларуси не могут не удивлять, тем более что разница с лидером той эпохи — Латвией, кратна восьми. Разница с наиболее развитым регионом европейской России — Московской промышленной полосой была еще большей: 12 раз, при его показателе 303,2 руб. на душу населения. По мнению составителей «Торговли и промышленности...» Полесская полоса, куда была включена Беларусь (за исключением Гродно и Бреста), Литва и часть Волынского Полесья с показателем 22,3 руб. была самой слабой, в том числе по сравнению с Центральной хлеботорговой полосой России с показателем 37,3 руб. и даже Северной лесной полосой (Архангельская и Олонецкая губернии) с показателем 32,4 руб. Не менее разительны контрасты в сравнении совокупного торгово-промышленного оборо-та который в Беларуси с населением 6,6 млн чел. составлял всего 172 380 тыс. руб., а в одном Рижском экономическом районе с населением 377 тыс. чел. — 252 967 тыс. руб. Естественно, что автору потребовалось определенное мужество (что придется проявить и читателю), чтобы признать, что Беларусь не просто отставала, а была наименее развитым регионом европейской части Российской империи. Однако вне контекста этих фактов едва ли представляется возможным объяснить и другие модернизационные показатели Беларуси на рубеже XIX-XX вв., равно как и особенности ее этнической истории. На наш взгляд, польская историография и в этом плане дает хорошие примеры адекватного восприятия прошлого. С точки зрения данных «Торговли и промышленности...» Польша, или точнее та ее часть, которую тогда официально именовали «Привислинский край», выглядела не так уж и плохо — 100,6 руб. на душу населения, но А. Хвалба характеризует ситуацию в развитии промышленности следующим образом: «Едва ли не вся промышленность была локализована на территории, составляющей 7 % поверхности Королевства. Однако без этих двух губерний (Варшавской и Петрковской. — 77. Т.) промышленность Королевства имела бы такой же уровень, как и в беднейших балканских государствах» [341, с. 366, 367].
Нам не хотелось бы углубляться в причины экономической отсталости Беларуси, что могло бы и должно стать предметом отдельного исследования. Единственно, что можно отметить, с точки зрения данных «Торговли и промышленности...» показатели Беларуси близки аналогичным по Литве и ряду губерний Украины (в Волынской губернии — 26,37 руб. на душу населения, в Подольской — 38,12 руб.), восточной части «Привислинской полосы», населенной преимущественно не поляками (Влодава — 14 руб., Бяла — 17 руб., Соколка — 19 руб. и т. д.). Отсюда напрашивается один предварительный вывод: зона экономической отсталости совпадала с территорией распространения крупного польского землевладения на этнически не польских землях.
Наряду с уровнем экономического развития грамотность является одним из важнейших модернизационных показателей. Представленные ниже сравнительные данные дают информацию об абсолютных показателях грамотности, т. е. об отношении численности грамотных ко всему населению в целом. Такой подход несколько отличается от того, который традиционно принят в демографии, где учитывается соотношение грамотных к населению старше определенного (обычно 9 или 10 лет) возраста, т. е. того, который потенциально может быть грамотным. В связи с этим представленные мной данные, как в этой публикации, так и в более ранних, выглядят заниженными по сравнению с работами других авторов. На это, к стати, обращает внимание и Р. Радзик [379, с. 191]. Вместе с тем опора на абсолютные показатели имеет ряд преимуществ. Она соответствует методике, принятой в публикации материалов переписи 1897 г. А это, в свою очередь, значительно упрощает процедуру обработки и сопоставления ее данных. Исчисленные в абсолютных показателях данные по грамотности среди народов восточной части Центрально-Восточной Европы представлены в табл. 6.
Уровень грамотности не находился в непосредственной зависимости от уровня экономического развития. Так, у латышей он оказался ниже, чем у эстонцев, у украинцев ниже, чем у белорусов. При том, что уровни экономического развития Беларуси и Литвы были близки, показатели грамотности различались достаточно заметно. Причины различий коренились в региональных и конфессиональных традициях. Очевидно, что принадлежность к протестантизму в наибольшей степени, а к православию — в наименьшей содействовали распространению грамотности, с католической традицией — где-то посредине. Показательно, что среди латышей-протестантов грамотных было 79,86 %, латышей-католиков — только 44,38 % . К этому необходимо добавить, что в Эстляндской, Курляндской и Лифляндской губерниях высокий уровень грамотности во многом был результатом последовательной политики немецкой социальной элиты.