Страница 22 из 116
Алексею Кирилловичу, в отличие от отца, не полагались триумфальные почести, да он никого, кроме собственной персоны, не полагал достойным своего общества, потому встреч даже с соседями-помещиками высокомерно избегал. Но подчеркнуть при случае свою принадлежность к одной из самых богатых и знатных фамилий в России любил.
В день открытия лицея — его детища — в Царское Село им был снаряжен обоз, растянувшийся на целую версту. На телегах — свиные туши, кады с маслом, окорока, вина... На двухчасовой фриштык[25] министр просвещения не пожалел собственных одиннадцати тысяч рублей, зато в лоск уложил за столами родителей и учителей.
В Баклани, где в английском саду возвышался почти такой же по своей грандиозности, как в Почепе, родовой дворец палладинской архитектуры, с портиками и венчающим куполом, никого не следовало удивлять пышностью и ублажать показной щедростью. Удовольствие в собственном имении надо было доставить лишь собственной персоне. И для того следовало снаряжать телеги и возы, чтобы каждая прихотливая мелочь, коей отродясь он не пользовался, тут, в нескольких десятках вёрст от дома, на всякий случай имелась под рукой.
Перовский Алексей вопросительно взглянул на отца: соловьи засвищут в самом начале лета, сейчас же март, излом санного пути, с недели на неделю жди буйного разлива Судости, вдоль которой должен пролечь путь. Как пройти обозам?
— Я в Чернигове уже сменил полозья, на колеса, — намекнул он.
Граф — на выточенной целиком из агата и усыпанной алмазами и рубинами изящной трости маленькие, высохшие, с коричневой старческой кожей руки — всё, оказывается, предвидел, посему и бровью не повёл:
— Вели управляющему и бурмистрам: на всём пути строить гати, чтоб согнали мужиков со всех деревень — с пилами и топорами.
Находившийся тут же, в кабинете, доктор француз Бонгарде привстал:
— Позвольте, ваше сиятельство, уверить вас, что сие многотрудное путешествие может оказаться в плачевном несоответствии с состоянием вашего здоровья. Вены ног ваших, как я уже давно изволил вам заметить, мне внушают определённые опасения.
— Пустое! — остановил врача Алексей Кириллович. — Лета мои ещё не принадлежат ко времени глубокой старости — семьдесят четвёртый пошёл. А Бог часто за семь десятков продлевает человеку его ещё рассудительные дела.
Но доктора — пророки. Алексей прочёл в глазах отцова эскулапа приговор более скорый, чем обещали слова: считанные дни отпустил Господь графу.
Уже много лет спазмы стягивали икры ног как железным обручем. Ныне стало нестерпимее — антонов огонь отдавался уж в бедре. Граф слёг, и Мария Михайловна перепугалась не на шутку. Алексей послал эстафетами сообщения о несчастье в Петербург и Полтаву дочерям отца, в Одессу — его сыну да собственным братьям Василию и Льву.
Княгиня Варвара Репнина прибыла первой, привезла с собой доктора. Из кибитки — прямо к отцу, но остановлена была на пороге секретарём графа, стариком Сорокой:
— Ваше сиятельство княгиня, милая Варвара Алексеевна... Граф-с не велели никого-с допускать... Только одна Мария Михайловна ухаживают за ними-с. Да ещё господин Перовский, Алексей Алексеевич, удостоен-с...
Алексей как раз выбежал встретить прибывшую, и она кинулась к нему на грудь:
— Алексис... Алёша... Что ж это: я — и чужая?..
Не только своих «воспитанников», как именовались Перовские, законных чад лишил детства Алексей Кириллович.
Когда простился с женой, старшей дочери, Варваре, было шесть, младшей, Екатерине, — год. «Воспитанники» появились на свет позже. И старший из них, Алексей, помнил уже взрослых барышень, живущих в противоположном от них флигеле. Граф и с ними, по своему обыкновению, виделся считанные разы в году, а гувернантке дочерей мадемуазель Калам, обитавшей во дворце всего через несколько комнат от графских покоев, отсылал свои распоряжения лишь в письменном виде.
Кого хорошо знал Алексей, так это Екатерину, что жила в пору их детства и здесь, в Почепе, и в Москве, и в петербургском доме до самой своей свадьбы с Сергием Уваровым.
Сей блестящий молодой человек, вернувшийся из Вены с дипломатической службы в пору, когда граф только что принял пост министра, появился в их доме с рекомендательными письмами «эрцгерцога Андреаса». Преуспевший юный дипломат, сделавший карьеру с помощью своего дяди канцлера Куракина в одной из самых первых столиц Европы, теперь рассчитывал на завидное место в Петербурге. Помогли не только письма. Он влюбился в дщерь графа-министра и сделал ей, уже изрядно засидевшейся, настойчивое предложение. Невеста была старше жениха, и, как круги по воде, поднялся в салонах шёпот: никак, объявился ловец чинов.
Но ни жених, ни граф нс придали значения пересудам — к свадьбе министр преподнёс своему будущему зятю завидный подарок: выхлопотал для него у императора чин действительного статского советника и должность попечителя Петербургского учебного округа.
Ещё были у графа наследники — сыновья Пётр и Кирилл. Петра ранее Варвары отец отставил от дома — определил в военную службу. Дослужившись до полковника, тот, по несчастью, окружил себя проходимцами, которые заставляли его подписывать самые невозможные обязательства. При сдаче полка образовался долг в семь тысяч, который нехотя погасил отец, после чего связь между ними оборвалась. Жил Пётр Алексеевич в Одессе и, когда заимодавцы подступали с ножом к горлу, обращался более к матушке, сёстрам и их мужьям.
С Кириллом лишь однажды свела судьба Алексея, но об этом свидании он не мог вспоминать без волнения. Ещё когда сам обучался в Московском университете, доставлен был графу рескрипт императора Александра. «Граф Алексей Кириллович, — писал царь, — с крайним сожалением известился я, что меньшой сын Ваш, проезжая из Москвы в пензенские деревни, везде почти по дороге производил беспорядки и насилия, совершенно расстроенное состояние здоровья его доказывающие. Чтобы отвратить дальнейшие последствия в таковом положении, во вред как другим, так и самому ему обратиться могущие, признал я нужным повелеть взять его до выздоровления под присмотр в Шлиссельбургскую крепость».
Отец сделал лишь одно — попросил перевода в больничный корпус при Спасо-Евфимиевом монастыре. И на близкого человека положился, чтобы съездил в Суздаль, узнал, как сын и что. Выбор пал на Алексея, благо после университета надо было его определять, так почему бы не к сенатору Обрезкову Петру Алексеевичу, ревизовавшему как раз Владимирскую губернию?
То оказалась жуткая картина, которую Алексей вместе с Петром Вяземским, также прикомандированным к комиссии Обрезкова, увидели в монастыре, этой русской Бастилии, где когда-то царь Пётр содержал свою первую жену.
Их пригласил на завтрак архимандрит, и в трапезную ввели молодого ещё человека прекрасной, но суровой наружности. Одет он был в серый халат, пальцы на руках обвиты толстою проволокой вместо колец. За столом с жадностью набросился на предложенную рюмку водки, которая ему полагалась по праздникам. Алексей знал, что из домовой конторы графа несчастному перечисляется ежемесячно двести рублей, а также чай и кофей. Жалоб у узника ни на что не имелось, лишь нечеловеческая тоска и неземная отрешённость виделись в красивых, похожих на Алексеевы, глазах...
Только с самой старшей сводной сестрой Алексей по-настоящему познакомился и сошёлся в последнюю очередь. Произошло это, когда был определён к князю Репнину в Дрездене. Поначалу решение мужа принять на службу человека из семьи отца, явившейся причиной её собственного несчастья, оскорбило княгиню. Но разве не был таким же несчастным и обделённым судьбой этот молодой человек, к тому же её брат? И не из милости привлёк муж отменно образованного и знающего языки офицера, а в первую очередь для государственной пользы. Конечно, князю выгодно было иметь в ближайших помощниках не случайного человека, который мог оказаться мошенником, интриганом или, не дай Бог, доносчиком, каких всегда хватало в штабах и различных канцеляриях, а человека заведомо ему известного.
25
Фриштык — завтрак, закуска или перехватка перед обедом.