Страница 168 из 176
— Если честно, я боюсь за него, — прошептал Майтимо.
— Да, — сказал стоявший рядом Пенлод, — Туринкэ, — он смутился за то ласковое имя, которым он называл Тургона, — то есть Турьо… Он иногда такой серьёзный…
— Я с ума буду сходить, — сказал Майтимо, когда они скрылись за деревьями.
— Ну пойди послушай, — шепнул ему Пенлод.
— Нет, ну что ты, это некрасиво! — воскликнул Майтимо.
— Вообще-то мне тоже не по себе, — признался Пенлод. — А тебя они не будут так бранить, как меня, если увидят. Тургон тебя любит.
Майтимо незаметно прокрался вдоль дома, пробежал вдоль лужайки и пролез между двумя парами сросшихся берёз. Перед ним была чёрная, старая постройка, которая была сравнительно новой, когда Тургон и Пенлод только перебрались сюда. У него колотилось сердце не только от страха за Фингона — он боялся услышать из уст Фингона что-то плохое о себе. Все эти дни он отчаянно старался вести себя с ним как можно лучше, каждый час, каждую минуту — но вдруг этого всё-таки окажется недостаточно?..
Он подошёл к слабо освещённому окну, прислушался — и услышал возмущённый голос Фингона.
-…Не могу поверить, — как это может быть приятно! О чём ты?..
— Но Финьо, неужели вы таким ни разу не занимались? Мне кажется, вы с ним так давно вместе… — недоуменно сказал Тургон.
— Сарафинвэ!!! — воскликнул Фингон. Майтимо знал его так хорошо, что услышал, как он мучительно, до слёз краснеет. — Прекрати! Ну как тебе не стыдно!
Как и у детей Феанора, у детей Финголфина тоже были отцовские имена, включавшие имя деда. Но если Феанор заставлял детей всё время употреблять эти имена, называть ими друг друга и подписываться «Нельяфинвэ», «Канафинвэ» и так далее, то Финголфину это всё не слишком нравилось. У них дома эти имена можно было услышать только тогда, когда дети вели себя очень плохо. Майтимо лишь дважды слышал отцовское имя Тургона — Сарафинвэ, а как Финголфин назвал Фингона, он так никогда и не узнал: Фингон никогда никого не огорчал так сильно, чтобы его называли каким бы то ни было «Финвэ».
— Я понимаю, — Тургон горько вздохнул, — ты на меня так обижен… Не хочешь со мной говорить о супружеских делах.
— Ну ладно, — ответил Фингон, — давно, один раз, у нас было что-то похожее, но мне совсем не понравилось, и больше такого не было.
Тургон стал что-то шептать ему на ухо совсем тихо, Фингон так же тихо ответил ему, и Тургон воскликнул:
— Ах, да ладно, но ведь это совсем не то! Я же вообще говорю о другом: он хоть умеет доставить тебе удовольствие как женщине?
Майтимо застыл на месте: он чувствовал одновременно и стыд, и возбуждение.
— Ты что, Турьо, мы ведь только два раза были вместе таким образом, — сказал Фингон, — перед тем, как родился Артанаро. Я ничего такого и не почувствовал. Да и откуда бы нам уметь что-нибудь подобное?.. Может быть, если бы Майтимо знал, что со мной… что я теперь не такой, как другие мужчины, он бы вспомнил что-нибудь, что ему отец советовал…
— Серьёзно?! Два раза? Так вы ничего не знаете?! Не ожидал, — сказал повеселевший Тургон, — так я тебе сейчас всё расскажу…
— Тебе-то кто рассказал, Турьо?
— Найнет, ну и Элринг немного рассказывала, — сказал Тургон, — и все у нас очень хорошо.
— Как хорошо? — недоверчиво поинтересовался Фингон.
— Так хорошо, — сказал Тургон не без самодовольства, — что я стал кричать, и прибежали мои хозяйки. Хорошо что ребенок был ещё маленький.
— Больно?! — Фингон ужаснулся.
— Совсем наоборот, — Тургон подобрался к нему, обнял и снова что-то зашептал.
— Ох, нет, Турьо, я же не могу попросить о таком Майтимо! — воскликнул старший брат.
— Но ведь он же так любит тебя…
— Я не посмею его попросить! И вообще всё это какой-то неприличный разговор! Я…
— Ну прости, Финьо, — умоляюще сказал Тургон, — я же от души. Хотел, как тебе лучше. И с кем мне ещё об этом всём поговорить, как ты думаешь? Мы ведь с тобой в известной мере в одинаковом положении. Я думал, ты меня поймёшь.
— И ты прости, — Фингон поцеловал его в лоб. — В общем, я не против, но мне пока просто почти нечего рассказывать!
— Ну тогда я тебе всё расскажу, — сказал Тургон. — С самого первого раза.
Смущённый Майтимо наконец, нашёл в себе силы уйти. Не дойдя до дома, он сорвал и приложил к своим щекам два больших, мокрых от росы кленовых листа — у него всё лицо горело. Отдышавшись, он поднялся на крыльцо. Хорошо, что было уже так темно, что Пенлод почти его не видел.
— И о чём они там говорят? — шёпотом спросил, не выдержав, Пенлод.
— Это просто очень личное, — сказал Майтимо. — Тургон совсем не собирался его ругать. Просто хотел, как бы сказать… поделиться.
— Ясно, — вздохнул Пенлод, и вдруг сказал: — Ну вообще-то я тоже готов поделиться, если хочешь.
— Может быть, — Майтимо провёл рукой по лбу, стирая испарину. — Обязательно. Да. Когда всё немного утрясётся.
Нерданэль и Карантир застыли в восторге перед открывшимся им величественным зрелищем — серое, тёмное небо; тяжёлые, тускло серебрившиеся, как жидкий лёд, волны северного моря, огромные коричнево-жёлтые скалы, низкий кустарник и кривые деревья. Над волнами носились птицы; где-то неподалёку от берега на мгновение высунулась круглая мордочка тюленя.
Гватрен отошёл чуть поодаль от них, присел на камень. Он ощупал шершавую поверхность; ему подумалось, что здесь он, наверное, бывал в детстве, и если потрогать камень с другой стороны, то можно почувствовать выцарапанные когда-то рунами его погибшей сестрой и её женихом имена их обоих. Но он не хотел этого делать. Он вдохнул знакомый запах моря, застыл на мгновение; ему захотелось теперь обнять жену, стоя у берега, ощущая носками сапог край прибоя.
Но вдруг его пальцев коснулось что-то тёплое и пушистое.
«Неужели собака?» — удивился Гватрен.
Потом их сжала чья-то невероятно холодная и нервная рука.
— Посмотри на меня, Гватрен, — сказали ему.
Он ощутил боль в глазах — жуткую, невыносимую, едва ли не более страшную, чем когда их выдрали из глазниц. И потом Гватрен наконец, увидел свет — как тогда, когда он выбежал из пещеры вслед за Карантир: сначала мутный, потом сияние дневного неба, хотя и серого и тёмного, резануло ему по глазам.
Его взгляд тут же нашёл Карантир, её темные волосы, красный кафтан, и рядом — рыжие косы её матери; потом он посмотрел вперёд, и увидел огромные, переливающиеся, как ртуть, глаза Оссэ, повелителя морей; из углов их лились струйки чёрно-зелёной крови.
— Ладно, Оссэ, — послышался из воды тихий голос Ульмо, — теперь я простил тебя, вернул тебе твой облик, и ты можешь вернуться в море. Но только пожалуйста, если ты поссоришься с ещё каким-нибудь обольстительным эльфом — и я надеюсь, что на сей раз это будет кто-то поприличнее, чем Финарфин, — не срывай больше зло на ни в чём не повинных жителях побережья. Они ведь боятся тебя и хотят тебе верить. Веди себя хорошо.
Оссэ нахмурился, кивнул; потом еле слышно сказал Гватрену — «прости», — и рассыпался клочками тумана.
— Ну, как спала? — спросил Эарендил свою супругу.
— Я не спала. Смотрела на землю, — ответила Эльвинг.
Эарендил огляделся, обошёл корабль, посмотрел за борт, улыбнулся жене и углубился в ворох старых географических карт, которые он нашёл во дворце Кирдана на острове Балар. Все эти дни Эльвинг ждала расспросов, но супруг, к её большому облегчению, так и не заметил изменений, произошедших с камнем.
«Ладно, — подумала Эльвинг, — может быть, мы всё-таки попадём в Аман и тогда нам расскажут, что случилось?..»
К огромному своему удивлению, Эарендил и Эльвинг шли рука об руку по совершенно пустым улицам Тириона. Эарендил достал из сумки план города, который кода-то начертил для него Тургон.
— Мы уже на главной площади, — пояснил он. — Вот башня Миндон Эльдалиэва… вот дерево Галатилион… О, Эльвинг, этот бело-золотой дом, наверное, дворец моего прапрадеда!..