Loving Longest 2

— Знаешь что, Майрон? — сказал он вслух. — Мне самому сейчас, как эльфу и как нолдо по рождению, неловко это говорить, но в этой истории есть кто-то, чьи действия выглядят так же странно и некрасиво, как действия Мелькора.

— Неужто Феанор? — усмехнулся Майрон.

— Нет, — ответил Гватрен. — Манвэ. Подумай, кто именно пригласил Макара прийти в Арду и кто виноват в том, что ему пришлось буквально разорваться? Варда о приходе Макара высказалась с неодобрением: она явно не желала его. Кстати, она всегда говорила о двоих существах — Макаре и Меассэ: она явно не знала о том, что Меассэ не существовало. Ульмо не жаловал Макара. Аулэ случайно убил его, и до того, как Валар стали сажать деревья, сам никак не пытался исправить эту ситуацию или хотя бы найти его останки. Тулкас с ним общался, но он, насколько я понимаю, появился чуть позже Макара и вряд ли имел на него большое влияние. Остальные Валар вряд ли вообще имели с ним дело, если не считать Эстэ и Ниэнны.

— Квеннар, при чём тут Манвэ? — сухо спросил Майрон, покручивая на руке золотое кольцо и переворачивая его камнем вниз.

— Майрон, — Гватрен нервно постучал пальцами по столу. — Я могу только предполагать, но, думаю, дело было так. Когда Ниэнна убивала Макара, она была убеждена, что поступает правильно: это спасёт её мужа, Намо Вефантура, и покажет ему её любовь и преданность. У неё не было никаких угрызений совести. Она ни в чём не раскаивалась. Но он в ужасе отвернулся от неё и её место заняла Вайрэ. Вот тогда она должна была раскаяться в своём поступке. Но подумай: хотел ли сам Намо исправить положение? Хоть что-то говорит о том, что он хотел вернуть жену, что он пытался ей помочь очиститься от совершённого ею деяния? Когда она разговаривала с маленьким Келегормом в Тирионе, она была всё ещё полна сожалений и на что-то надеялась — а ведь тогда Мириэль уже принесла свою жертву, чтобы исправить её «ошибку». Мне кажется, что именно Манвэ просил Макара прийти в Арду и именно Манвэ, чувствуя, что часть ответственности лежит на нём, старался помочь своей сестре Ниэнне исправить то, что она сделала. Скорее всего, именно он уговорил Макара вернуться в мир живых и попросил Намо открыть ему врата своих Чертогов, когда его душа вышла оттуда. И я уверен, что на решение Макара возродиться повлияла беседа с Фаниэль: если бы она не рассказала ему про Финвэ, у Мириэль и Ниэнны могло бы ничего и не получиться. Я не сомневаюсь, что Макар — то есть Феанор — полюбил своих родителей ещё до зачатия, и будучи айну, не осознавал, что может стать причиной гибели одного из них или обоих.

— Ты думаешь, — сказал медленно Майрон, — что Мелькор так хотел добыть Сильмариллы, именно для того, чтобы повлиять на него — на Феанора, то есть Макара? Чтобы иметь часть его души в своих руках?

Гватрен опустил голову, глядя на чернильное пятно на столе.

— Я тебе скажу, что я думаю, Майрон. Макар был необычайно могущественен, и он мог стать самым могущественным из Валар, если бы перестал тратить силы на создание иллюзии присутствия Меассэ. Он повелевал огнём и оружием, от него исходил невероятный свет, он, наконец, придумал для Валар их язык — валарин. После того, как он переродился в облике Феанора, Мелькор и Манвэ оба только и ждали, когда смогут начать бороться за то, чтобы он встал на его, и только его сторону. Оба были одержимы им, особенно Мелькор, который, наверное, видел в нём чуть ли не единственный свой шанс на победу над остальными Валар. И оба они были жестоко разочарованы, — потому что Феанор не захотел подчиняться никому из них! Поступки их обоих отвратили его от них. Мелькор пытался отнять Сильмариллы, часть его души и тела — и избавиться от Финвэ, которого Феанор любил больше жизни, а Манвэ ничего не сделал, чтобы защитить и то, и другое. По-моему, и Мелькор, и Манвэ не принимали Финвэ по-настоящему во внимание в своих расчётах — для них это был просто один из эльфов, хотя и король. Не поняли, что один из айнур смог так сильно полюбить эльфа…

— Да, — Майрон встал. Он легко провёл кончиками пальцев по волосам Гватрена и неожиданно дружелюбно сказал ему: — Иди, Гватрен. Не волнуйся, я такой ошибки не совершу.

Майрон не нуждался во сне, но, пожалуй, его состояние сейчас можно было бы назвать бессонницей: он слишком много думал, и слишком многое сейчас могло у него получиться или не получиться.

Он сжал пальцы, потом разжал снова и посмотрел. В руках его было кольцо Маглора. Два огонька словно крутились вокруг невидимой точки.

Золотые черточки казались просто спиралями и завитками, но он теперь видел, что это были знаки письма Валар.

Этого слова не было в надписи на обломках, но он сложил в него знаки:

R a v e n n i

M e a s s ë

Кольцо было ее.

Кольцо было для нее.

Он, половина её души, был так далеко. Далеко в маленьком, забавном, тёплом мире.

Иногда она его видела. Ловила на себе его взгляд — его особенный, сияющий взгляд.

Её не было там…

…и она была там…

Существо, вырванное из Пустоты, из перекрестий далёких звёздных лучей жуткой, утробной, физической болью, которую терпела его вторая половина.

И она опустилась, она упала сюда, хотя знала, что его уже нет. Что от него остались лишь куски тела и обезумевшая, скрученная тень.

Упала под розовый свод холодного воздуха среди белых кристаллов воды.

«Мелькор», подумала она. «Мелькор. Он друг. Он расскажет, что случилось».

Почему это произошло?

Почему каменные своды растаяли в розовом огне? Почему Мелькор остался где-то, — он рыдал, он звал её, и его собственное тело таяло от боли — этого нельзя было вспомнить.

Потому что Мелькор не только заставил её забыть об этом — он заставил забыть и себя, навеки стёр эти дни и часы из памяти.

Варда заботливо простёрла руку.

Под её рукой светился menel, небесный свод, голубое покрывало воздуха, которое накинула на землю она, Варда. Манвэ мог повелевать ветрами и молниями, но она создала само небо этого мира, за которым простиралось ничто.

То существо, о котором Макар при жизни думал, как о Меассэ, смотрело на Арду со стороны. Его розово-алое пламя трепетало в ночной пустоте.

Оно смотрело, как несутся облака на светлой стороне мира, и не могло понять, за что, собственно, Манвэ Сулимо заслуживал уважения. По сути, если подумать, то его сила являлась производной от того, чем владели Варда и Ульмо — неба и моря.

— Не уходи, пожалуйста, из этого мира совсем, — попросила Варда. — Мэлько ужасно поступил с тобой. Но я так надеюсь, что-то, что происходит с Мэлько, можно исправить.

— Можно?

— Да, можно… Если рядом с ним будет кто-то разумный.

Но, увидев Мелькора, он — он — в своём новом облике почти забыл об этом.

Иногда к нему приходили странные, шелестящие голоса; он не думал, что мог спать, но, наверное, они приходили во сне. Он иногда отвечал на эти голоса. Сейчас, держа в руках своё кольцо, он понимал, что всегда чувствовал его. Может быть, и раньше, когда его не было тут, часть его души поселилась в этих — предназначенных ему — украшениях. Он чувствовал тех, кто держал его в руках, и он чувствовал, когда вокруг кольца были опасность и страх.

Майрон смотрел внутрь Сильмариллов, которые никогда не обжигали его, никогда не причиняли боли. Но внутри них самих была боль и растерянность, которые зло и беспомощно перекатывались волнами света в их гранях.

Он смотрел, и внутри Сильмариллов шёл снег, и взвивался в воздух пепел. Там он, Майрон, сжимал свой золотой меч, с которым бросился на чужого, ненавистного ему эльфа-нолдо — после того, как он увидел Мелькора, чьё земное тело оказалось на грани уничтожения: он тогда боялся, что тот весь так обуглится, обгорев, как и его руки, и рассыплется в прах.

Прекрасные чёрные волосы Феанора волнами рассыпались по снегу; густые потоки крови толчками лились по рубиновому нагруднику и латам, уходя в землю.

«Мне было неприятно», — сказал он потом Гватрену.