Loving Longest 2

PS: в конце – как бы альтернативный эпиграф, я не могла решить, какой лучше подходит, и переставила его в конец.

In what way and with what labours they wrought in deed this great device of their thought, who shall say: for which of the Children hath seen the Valar in the uprising of their strength or listened to their counsels in the flower of their youth? Who hath observed their labour as they laboured, who hath seen the newness of the new?

J.R.R. Tolkien

Как и какими трудами осуществили они этот великий план, задуманный ими — кто скажет? Ибо кто же из Детей Илуватара видел Валар на взлёте их силы или слышал их замыслы в цветении их юности? Кто наблюдал их труд, когда они трудились, кто видел новизну нового?

Дж.Р.Р. Толкин

В сосновой роще у Гаваней Майрон увидел Алахоринэль. Сестра Финвэ сидела на поваленном стволе дерева. Майрон как будто в первый раз заметил бусины, которыми была переплетена её толстая и длинная чёрная коса: засушенные и покрытые лаком жёлуди, семена кедров и орехи.

— Я ждала тебя, — сказала Алахоринэль. — Знала, сейчас ты не уйдёшь, не поговорив со мной. Родители не хотели, чтобы я тебе рассказывала. Но им вообще неприятно вспоминать о том, как я тогда погибла.

— Я знал, что ты была первой, кто погиб в Средиземье, — кивнул Майрон.

— Да, — сказала она. — Когда мне рассказали про внука Финвэ, Фингона, я подумала, что он как раз пошёл в меня. Меня ведь тоже называли Отважной. Я лазила по деревьям, спускалась в пропасти, лазила по обрывам за птичьими яйцами. Но для меня это плохо кончилось.

— Насколько я знаю, ты возродилась ещё до того, как был убит твой брат Финвэ. Но, признаюсь, раньше мне не приходило в голову узнать у тебя, застала ли ты кого-нибудь в Чертогах Намо.

— Да, из квенди я попала туда первой, — сказала она. — Но я встретила там одного из айнур. Тело его погибло, а душа не желала снова облекаться в плоть.

Высокий лес, отчаянно кричавший брат, дерево с которого она упала, — всё подёрнулось для неё голубоватым одноцветным туманом. Ей казалось, что она ещё чувствует в руке шишку, за которой потянулась, и её рука не могла избавиться от воспоминания об этом последнем ощущении. Но на самом деле рук уже не было.

Фаниэль шла по лесу, и замечалось у неё что-то странное. В белёсом безразличии окружающего мира вдруг вспыхивал ярким синим огнём череп чудовища, полускрытый мхом; под её ногами, не чувствовавшими уже ни тяжести, не усталости, вдруг словно расступались тёмные воды болота, и изнутри него алым сиянием лучился скелет неведомой твари с огромным лбом, рёбрами, из которых можно было бы построить целый дом, и загнутыми бивнями. Скелет словно шёл по дальнему илистому дну. Ярким чёрным блеском влекли её шляпки грибов, и она иногда неделями кружила вокруг огромного пня, который влёк её тысячами странных запахов, хотя ни цветы, ни листья не пахли для неё никак — чаще всего в этом состоянии она вообще их не видела.

Вдруг всё это наскучило. Она обнаружила, что как бесплотная фэа может странствовать легко и быстро, как облако, только она была не облаком неба, а туманным, бесцветным облаком земли.

Море понравилось ей, понравились льды, прозрачные наросты сосулек и толстые пласты мерзлоты. Птицы, обычно казавшиеся серыми кусками пыли, иногда ярко вспыхивали белизной у неё перед глазами, она поднималась, проникала в воздух между их крыл и касалась их, заставляя отстраняться и таять в небе с криками.

Внезапно на поверхности моря послышался звук, показавшийся ей привлекательным и в то же время каким-то холодным, как звук металлического била-колотушки; это было похоже на звон и на свист. Она не могла понять, что же там такое, но решила, что можно взглянуть.

Обиталище Вефантура она нашла легко; ведь если для живых, объяснила она, это выглядит, как чудовищная, сплошная громада тёмных скал, то для таких, как она, фэар, лишённых своего хроа, телесного обиталища, Чертоги похожи на яркий плод граната. Вместо черноты она увидела тёмно-вишнёвые огни, жёлтые вспышки, алые и лиловые лучистые своды.

Так видела Фаниэль, но (Майрон уже знал это, ибо спрашивал у других эльфов) для всех свет был разным, разными были и высвеченные им очертания: для Финдуилас всё было светло-лиловым.

Фаниэль зашла внутрь. Она почувствовала, где находится источник этого зова, но её он не интересовал: она не хотела оставаться здесь надолго, и не хотела знакомиться с хозяином Чертогов. Она далеко миновала покои, где обитал Вефантур, и пошла дальше, под низкие своды, туда, где начинало становиться темно. Лишь отдельные белые отсветы сопровождали её; наконец, она поняла, что находится в какой-то большой, чёрной комнате.

Она протянула руку, и сейчас в этой руке уже не было кедровой шишки; она коснулась тёплого, бархатного занавеса. Занавес засветился перед нею, он стал почти полупрозрачен; за ним угадывались очертания фигуры, тёмной и странно изломанной, полулежавшей, неровно освещённой. Чья-то рука коснулась занавеса с другой стороны и прижалась к её руке.

— Ты кто? — спросили из-за занавеса.

Она не знала языка, но почему-то поняла. Слова теперь она почти видела.

— Я квенди. Зовут Фаниэль, — ответила она. — Я пришла оттуда.

— Как там? Меня уговаривают туда вернуться. Я не хочу возвращаться.

Она впервые за всё это время задумалась и сказала:

— Там хорошо. Вернись. Если можешь. Я, наверно, когда-нибудь тоже вернусь. Мне хочется странствовать ещё. А тебе, должно быть, скучно тут.

— Но тебя ведь там ждут?

— Да, — ответила она. — Родители… И мой брат, Финвэ. Он самый лучший на свете. Добрый. Щедрый. Весёлый. С ним очень хорошо, правда.

Собеседник замолчал; замолчала и она. Ей вдруг стало не по себе; она прошептала — «я не вернусь сюда» — и сама не помнила, как покинула дом Вефантура.

Долго она ещё странствовала по Аману и вдоль ещё более дальних и странных берегов; она видела Унголианту, но, к счастью, та не увидела её — не придумала способа поглощать бездомные фэар. Зов чертогов Намо она иногда слышала снова, но он не слишком беспокоил её.

Наконец, она вернулась к своим родителям, но к великому своему горю, не застала там Финвэ. Фаниэль надеялась поехать в Аман и увидеть брата, но едва ей исполнилось пятнадцать, как она услышала весть ещё более страшную — Финвэ стал первым, кто умер в Амане и поселился в Чертогах.

И когда Фаниэль увидела с холма в Лосгаре своего племянника Феанора, увидела, как его окружает то самое гранатовое свечение Чертогов, знакомое ей по пребыванию на той стороне, она поняла — это может быть лишь тот, с кем она говорила тогда.

— Ладно, Фаниэль, — сказал ей Майрон. — Жаль, что ты не рассказала мне об этом раньше.

— Ты не спрашивал, — ответила сестра Финвэ.

— Послушай, Майрон, — услышал он у себя за спиной. — Что тебе надо от моей дочери?

Перед ним стояла Татиэ — по виду такая же обычная молодая женщина-квенди в платье с красной вышивкой и коричневом кожаном жилете.

— Фаниэль должна была рассказать мне о том, что видела в Чертогах, — неохотно ответил он.

— Ишь ты, — с неожиданной резкостью ответила Татиэ. — Рассказать тебе, что она там видела! А ты-то сам хоть что-нибудь видишь?

— Теперь — вижу, — ответил он.

— Я поеду завтра, — сказал Маэдрос младшему брату. — Так можно добраться до Ангбанда в срок. Если хочешь, поедем со мной.

Маглор посмотрел на него, и отвёл глаза.

— Но наши братья уехали отсюда. Амрод. Куруфин с сыном. Мы должны им написать. Мы должны быть все вместе, Майтимо.

— У тебя хватит совести позвать сейчас Амрода ехать с нами туда? — сказал Маэдрос. — Он уехал в безопасное место с той, кого он любит. А Куруфин же теперь даже не мужчина…

— Конечно. Ты знаешь, что он мне сказал перед отъездом? — криво усмехнулся Маглор. — Он не обязан соблюдать нашу Клятву, поскольку уста, которыми он клялся, теперь не принадлежат ему, а тело Луинэтти, в котором он теперь находится, никакой Клятвы не давало и он не имеет право принуждать это тело к действиям, потребным — он так и сказал: «потребным» — для совершения Клятвы.