Страница 53 из 58
В полупрозрачном окаменелом молочном желе угадывались слои, напоминающие странички книги. С первой глядело голубое око, окруженное, словно нимбом, серыми, жемчужного блеска кругами. От него исходил необыкновенный магический свет.
Корней преподнёс камень к лицу, чтобы получше разглядеть рисунок. Неожиданно перед глазами поплыли радужные круги и сквозь лазоревое свечение проступили не виданные им прежде картины...
...Зима. У знакомой часовни уйма народу. Все угрюмо слушают человека в папахе. За ним стоят вооруженные люди, тянется цепочка саней, запряженных большими безрогими оленями с длинными гривами на шее. Череда этих светящихся картинок стала меркнуть, а следом проступила бревенчатая стена, стол, человек, лежащий на лавке. В скрещённых на груди руках горит свеча. Она, порывисто мигая, гаснет, всё вокруг тускнеет и Корней вновь видит свою ладонь и камень на ней...
Оторопевший юноша осторожно положил «всевидящее око» обратно на стол и трижды перекрестился...
В часовне, из угла с потускневшим от старости иконостасом, сквозь паутину с высохшими мухами на скитника воззрились огромные скорбные глаза Исуса Христа и суровые лики святых угодников в запылённых окладах. В паутине что-то шевельнулось. Приглядевшись, Корней различил единственного живого обитателя часовни - большого коричневого паука, с крестом на спине. При приближении человека он уполз за обвитую паутиной лампадку.
За дни, проведенные в долине, Корней обнаружил еще шесть скитов-селений поменьше, с одним - двумя десятками изб, выглядевшими толпой призраков на погосте. Они соединялись между собой заростаюшими тропами. В первых трех он так же увидел истлевшие тела: одни на лежанках, другие на полу. В остальных же скитах их не было Но вещи и посуда во всех этих избах тоже, как и в первом скиту, были на своих местах. Похоже, что те, кто остались в живых, покинули дома в одночасье, не успев взять с собой даже самого необходимого. В сенях одной из изб Корнея озадачили несколько длиннополых одежд, с золочёнными нашивками на плечах, висящих в ряд на деревянных гвоздях. Откуда в староверческом поселении взялась казённая одежда?
Но более всего парня терзал вопрос, отчего такие крепкие, ладно обустроенные селения вдруг обезлюдели? Что здесь произошло? Отчего среди умерших только старые да малые? Куда подевались взрослые? Покосила страшная хворь или еще какая напасть случилась? Для Корнея это оставалось пока загадкой...
Брошенные пашни, разделявшие поселения, покрывали такие высокие травы, что достигали пояса, а местами и выше. Особенной мощью отличался борщевик. Судя по следам-траншеям, медведи постоянно приходят сюда кормиться его мясистыми стеблями: повсюду валялись огрызки, измочаленные зубами зверей. Корней тоже с удовольствием стал срезать и жевать сладковатую, сочную мякоть. В это время трава зашевелилась и из неё показалась симпатичная мордашка медвежонка. Он с любопытством разглядывал человека, но парень, зная, что медведица, которая наверняка где-то поблизости, вряд ли потерпит его соседство, поспешил удалиться,.
На южной окраине долины, в седьмом по счету скиту-призраке, Корней обнаружил свежо натоптанные тропки, ведущие к одной из изб. С радостной надеждой юноша подбежал к крыльцу и отворил дверь. На скамье сидел седогривый, но, впрочем, на вид не старый мужчина с высоким, чистым лбом и аккуратной окладистой бородкой под ястребиным носом с красными прожилками. Его благородная внешность никак не вязалась с той обтрепанной, латаной одеждой из самотканого сукна, в которую он был облачен. Мужчина читал хрипловатым баском книгу сидящему рядом подростку с вопрошающими глазами на неестественно взрослом лице. Увидев Корнея, человек отложил фолиант и начал истово креститься двумя перстами, не сводя изумлённо-перепуганных глаз с вошедшего.
Корней, смекнув, что его приняли за восставшего из мертвых, сдерживая волнение, произнес:
- Доброго здоровья вам. Не пужайтесь. Странник я, тоже из старообрядцев.
Улыбаясь сквозь слезы радости и счастья, мужчина кинулся горячо обнимать вошедшего:
- Милости просим. Какими судьбами?
Вскоре братья по вере знали друг о друге многое. Беседа их, перемежавшаяся молитвами, затянулась, как водится в безлюдных краях, до утра. Выяснилось, что этот благообразного вида человек по имени Григорий, выходец Костромской губернии, из состоятельной семьи, живет здесь с прошлой осени. При царе преподавал в Иркутске богословие и старославянский, имел учёное звание профессора. Не желая принимать насаждаемые новой властью порядки, он нашёл приют в загородном монастыре. Но вскорости в святой обители разместили кавалерийский полк, а изгнанные монахи разбрелись по окрестным деревням. Григорий с одним из иноков, купив лодку и необходимые житейские потребы, отправились на север, подальше от мест, поражённых революционной заразой.
Сплав по реке не был утомительным, и даже нравился профессору, но на третий день неудачно наскочившая на валун посудина перевернулась. Вывалившийся в воду Григорий успел ухватиться за корму. Когда течение вынесло лодку на поросшее тальником мелководье он выбрался на берег. Потом долго искал, кричал своего спутника, но безуспешно. Тот, не умея плавать, скорее всего, сразу утонул.
Проблуждав по тайге несколько дней, изголодавшийся странник наткнулся на стоянку эвенков. Инородцы накормили его и уложили спать на шкуры. Совершенно не приспособленный для жизни в тайге учёный так и прижился у них. Что бы не быть добросердечным эвенкам обузой он выполнял любую посильную работу, но в основном заготовлял дрова и помогал женщинам выделывать шкуры..