Страница 17 из 101
«Тюлень» тоже выпускал пузырьки воздуха, как и все подобные животные, однако всплывал к поверхности куда стремительнее и вел себя значительно нервознее, и Меченому стало интересно. Он держался на расстоянии от «тюленя», но все же наблюдал за его ужимками уголком своего огромного глаза. Потом они потеряли друг друга из виду в нагромождении рифов, когда Меченый нырнул, решив рассмотреть неуклюжего тощего «тюленя» более внимательно; сокращая путь, он выплыл из заросшей водорослями пещеры прямо навстречу «тюленю», огибавшему скалу, торчавшую над поверхностью моря, и последовал за ним. Между ними было всего около метра, когда «тюлень» вдруг оглянулся. Меченый тут же застыл, а незнакомец издал душераздирающий вопль (так кричат детеныши котиков, когда мать впервые относит их, сопротивляющихся, в воду), и от его плоской, очень светлой морды отделилось целое облако пузырьков. Меченый даже немного встревожился — его раздражало бесконечное мелькание ластов, лихорадочно бивших по воде, и он хотел было уже броситься наутек, когда послышался звон металла и какая-то блестящая штуковина пролетела мимо его головы и ударилась о камень. Он резко свернул в сторону и опустился на песчаное дно, где немного полежал, отдыхая и втягивая богатую кислородом воду. Он чувствовал усталость, однако не сознавал, что только что был на волоске от смерти. Он не был голоден, но подкрепиться стоило, и, отдохнув, он поплыл по течению дальше.
В понедельник, в восемь утра, Джеймс Ривер отвез Адель домой, в Плеттенберхбай, и поехал через полуостров Робберга, чтобы набрать песку для курятника на небольшом пляже у моря. Они проводили уик-энд поочередно то у него, то у нее.
Делия наняла для работы в магазине двух помощников. Детей у них с Йоханом по-прежнему не было, и Джеймс знал, что они очень по этому поводу печалятся. Сам же он особого волнения на сей счет не испытывал: внуки пока что не вписывались в установленную им для себя систему ценностей, а кроме того, он еще не представлял себя в роли деда, столь красноречиво указывающей на почтенный возраст. Да и вообще он не любил печалиться, будучи по натуре оптимистом.
Джеймс бродил среди скал и, насвистывая, собирал подходящие кусочки раковин и песчаника в прочную пластиковую сумку. Стояло ясное августовское утро, солнце светило вовсю, постепенно прогревая воздух после холодной дождливой ночи; облака развеялись, и в зарослях эрики, покрытых душистыми оранжево-красными цветами, на краю пляжа, за скалами, сильно пахло шалфеем и мускусом. Над цветами парили сами похожие на цветы нектарницы. Джеймс улыбнулся — теперь он хорошо различал их: малахитовая, с оранжевой грудкой, с двойным ожерельем, черная… Пока к нему не приехала Адель, он всех их звал просто «сластены» и ничего не знал о них, как не различал среди прочих птичек ни капского соловья, ни черноголовой иволги. Защищаясь от насмешек своей подруги, он оправдывался тем, что в детстве у него не было хорошего справочника по птицам.
Справа, с вершины небольшого, сверкавшего на солнце белого утеса, торчавшего над зеленым морем кустарников, на Джеймса с опаской поглядывали даманы. А он решил заодно проверить хорошо знакомое местечко в небольшой бухточке, где очень удобно было ловить рыбу, — скалы здесь полого спускались к воде, и даже с его рукой можно было ловить на удочку без особого риска и затруднений. Он давно уже дал Делии слово, что не будет рыбачить один на скалистом берегу, отлично понимая, что в одиночку заниматься этим опасно даже более молодому и сильному человеку. Однако, как известно, обещания даются, чтобы их нарушать.
Джеймс миновал несколько похожих на трещины глубоких проливов, обойдя их по берегу, и вышел к своему излюбленному месту. Солнце уже освещало весь темно-зеленый полуостров; море было ослепительно синим, цвета индиго, а не серо-зеленым, как ранним утром, когда еще не растаяли облака. Там, где синий цвет становился гуще, на гребнях волн сверкали белоснежные легкие кружева пены. Джеймс с удовольствием огляделся — людей нигде не было видно, как, собственно, и следовало ожидать в понедельник с утра, да еще после окончания курортного сезона. С его точки зрения, ловить в этом проливчике было совершенно безопасно, однако он знал, что и рыбы здесь давным-давно почти нет. В прежние времена проливчик вполне мог гордиться собой и имел собственное название, нанесенное на все местные карты. Тогда Джеймс часто ловил здесь даже таких рыб, как восьмилинейная пристипома, желтый каменный зубан и ставших теперь редкостью капских корацинов. Впрочем, и теперь — он был в этом уверен — с его отличной легкой снастью и сноровкой всегда можно наловить среди этих скал чернохвостых облад, из которых Адель умеет готовить удивительно вкусную уху.
«Интересно, — в который раз подумал он, — отчего все здесь настолько переменилось?» Кое-кто считал, что рыбу отпугивает паутина старых нейлоновых лесок, запутавшихся в скалах; говорили также, что во всем виноваты акулы, которые теперь подплывают слишком близко к берегу, чтобы прокормиться, ибо траулеры, волоча свои сети по песчаному дну, посягнули на привычную добычу акул. Некоторые были уверены, что наиболее редкие виды рыб просто «все переловили». Джеймсу порой даже казалось, что рыбы помнят и передают из поколения в поколение информацию об опасности, грозящей им в том или ином месте, которого следует избегать. Он даже остановился, припомнив разговор с двумя студентами из Кейптаунского университета, большими любителями подводного плавания. Они встретились на похожем на гигантский трон уступе среди песчаниковых скал — это место, очень популярное среди рыболовов, было удачно названо «Высокий берег».
Утес омывали глубокие воды небольшого залива, этакой естественной гавани, окруженной живописными скалами и пещерами, где кобальтово-синие, с кремовыми гребешками волны не затихали ни на минуту, следуя ритму дыхания открытого моря. Однако даже для самых сердитых волн утес был недоступен, к тому же бухту защищал рифовый барьер — россыпь скал, поросших черными мидиями, — так что здесь было совершенно безопасно и удобно ловить рыбу, и уже лет сто сюда стекались целые полчища рыболовов. Джеймс, помнится, тогда потрясенно смотрел на кучу свинцовых грузил, собранных студентами со дна. Грузила были самой различной формы и размера, большая часть из них побелела от старости.
— Да их там тысячи! — утверждали его молодые знакомые. — Вы просто представить себе не можете, сколько их там — в каждой ямке или пещере. Это целые залежи свинца. Мы из одной-единственной ямки как-то раз сотни две вытащили, а до дна так и не добрались. Такое ощущение, что там настоящая свинцовая шахта.
— М-да, свинец, — обронил Джеймс. — Отрава. — И пошел прочь, мрачно представляя себе, какой неестественно прозрачной станет вода в этой бухточке, когда скажутся последствия того, что описали ему студенты-ныряльщики, когда погибнут чувствительные к заражению свинцом морские растения и прочие организмы, живущие на здешних коралловых рифах. Он знал, как легко приспосабливаются к загрязнению устрицы и мидии, становясь затем смертельно опасными для всех тех, кто ими питается. А красноглазки? А морская трава?
Он подумал о превратившихся в безжизненные пустыни районах суши, где все грозит смертью, все отравлено радиацией или химией, и сделал в памяти зарубку: непременно поговорить об этом при случае с биологом Джоном Уильямсом (он познакомился с ним недавно на Брид-ривер).
— Смешно, — сказали ему тогда те ребята-студенты, — но всего в пятидесяти метрах отсюда, вон за тем рифом, полно рыбы: парапристипомы, готтентотские караси, капские корацины — все что хочешь!
Джеймс брел назад по берегу у самой кромки воды, а добравшись до первой расселины, мгновение поколебался и прыгнул, как много раз делал до того, но тут всегда прежде сильное и послушное тело почему-то подвело его, и он упал.
Ужас от падения причинил ему куда большую боль, чем удар о камни; он упал головой вниз в темную трещину и крепко застрял там почти у самой воды, плеск которой показался ему оглушительным хохотом; ноги же его торчали вверх совершенно беспомощно. Он не сразу оправился от шока и даже думал сперва, что все это просто дурной сон, который скоро кончится, и он снова встанет навстречу солнечным лучам и поймет, что получил всего лишь несколько царапин. Однако в его холодную каменную темницу света почти не проникало.