Урановый рудник

Ему опять стало неловко, когда он представил, сколько человек на протяжении дня могло заглянуть в кабинет по делам и застать его спящим, в совершенно непотребном виде, среди разбросанного повсюду мусора. Могли ведь, между прочим, и не просто заглянуть, а стибрить ствол, то бишь похитить табельное оружие. ЧП могло бы случиться, пропади оно пропадом…

Он попытался припомнить, как долго пролежал без памяти на собственном рабочем столе. Алкогольная амнезия была ему знакомым и привычным явлением, но обычно во мраке беспамятства скрывался только тот промежуток времени, когда Иван Данилович уже напивался до зеленых чертей и полностью терял контроль над своим телом. Сегодня же он никак не мог припомнить даже начала попойки — как брал из стола бутылку и стакан, как, шипя сквозь зубы от нетерпения, свинчивал пробку, как наливал, как пил, чем закусывал… В памяти стояла непреодолимая преграда, какая-то стена, и мало-помалу Петров начал подозревать, что стена эта возникла у него в мозгу не просто так, не сама по себе, а была воздвигнута нарочно, чтобы хоть на время скрыть от него что-то очень скверное.

Подозрение это было плодом не логических рассуждений, а предчувствия, больше похожего на тень какого-то воспоминания. Похоже было на то, что Петров забыл события сегодняшнего дня далеко не так основательно, как ему хотелось бы; словом, глядя на валяющийся под столом пистолет, Иван Данилович постепенно преисполнился уверенности, что сегодня он опять накуролесил, и притом накуролесил здорово, от души.

«И наплевать, — подумал он с горечью. — Подумаешь, накуролесил… Впервой, что ли? Да от меня здесь давно уже никто ничего другого и не ждет. Не дашь им, сволочам, повода для сплетен, так они его сами выдумают и разнесут по всему поселку… Плевать».

Надо было потихоньку трогаться — не ночевать же здесь всухомятку! Страдальчески кряхтя и постанывая, Иван Данилович наклонился за пистолетом. Пальцы его уже коснулись рубчатой пластмассы рукоятки, когда он заметил чуть дальше, возле самой ножки стола, отлетевшую в сторону пачку «Примы». Клапан был откинут в сторону, позволяя видеть, что сигареты в пачке есть — штук пять, никак не меньше.

Курить Петрову не хотелось, при одной мысли об этом к горлу подкатывала тошнота, но барской привычки разбрасываться добром он, слава богу, не имел. К тому же Иван Данилович точно знал, что после первого же глотка божественного эликсира тетки Груни его отвращение к табачному дыму как рукой снимет — наоборот, потянет закурить, да еще как! Поэтому, выпустив пистолет, он потянулся за сигаретами.

Глаза Ивана Даниловича при этом шарили из стороны в сторону, проверяя, нет ли на полу еще чего-нибудь ценного. Ничего ценного на полу не обнаружилось, зато в корзине для бумаг — был в кабинете такой предмет обстановки, хотя для утилизации ненужных документов и прочего мусора Петров, как правило, использовал печку, — лежало что-то странное и непонятное — вроде рыжее с черным и как будто даже меховое.

Окончательно сложившись пополам и оттого кряхтя пуще прежнего, участковый дотянулся до корзины и поволок ее к себе, чтобы глянуть, что там такое. Соотнести то, что видел сквозь частый пластиковый переплет корзины, с чем-либо знакомым и понятным он, хоть убей, не мог. В голову ему пришло, что лежащий в корзине предмет может освежить его память, помочь разобраться, отчего же это он так напился прямо с утра и прямо на рабочем месте…

Его догадка оказалась верной: содержимое корзины освежило его память, да еще как!

— Ох, мать твою! — испуганно вскрикнул Иван Данилович и отшвырнул от себя корзину.

Корзина упала на бок, покатилась, и то, что было внутри, вывалилось на пол. Отрезанная лисья голова лежала на замусоренных досках и глядела не на Петрова, а в угол, как будто была обижена грубым обращением.

Черная пленка алкогольной амнезии в голове у лейтенанта лопнула и беззвучно расползлась в стороны, словно по ней полоснули изнутри бритвой. В высшей степени неприятные события сегодняшнего утра разом предстали во всей своей неприглядной красе; он вспомнил, что выхватил бутылку водки из тумбы стола сразу же, как только этот жуткий тип из ФСБ вежливо пожелал ему успехов в работе и вслед за Холмогоровым вышел в коридор.

Да-да, именно так: выхватил, как гранату из стеллажа, трясущейся рукой свинтил колпачок и единым духом выглотал добрую половину прямо из горлышка. И только потом, исчиркав полкоробка спичек и с горем пополам закурив, полез в стол за стаканом…

Он все-таки подобрал сигареты и пистолет, сунул последний в кобуру, а потом, забыв про тошноту и головокружение, закурил и долго сидел неподвижно, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом — дымил сигаретой, потихонечку приходил в себя и думал, что же теперь с ним будет.

И чем больше он думал, тем спокойнее становился. По зрелом размышлении выходило, что ничего особенно страшного с ним не случится. Ничего из ряда вон выходящего и тем более уголовно наказуемого он тут не совершил, а что бездействовал, глядя сквозь пальцы на художества Потупы, что пил без просыпу — да, виноват. Валяйте, наказывайте, нам не привыкать! Что они сделают-то? Ну, вкатят служебное несоответствие; ну, может, в самом крайнем случае уволят из органов… Эка, напугали!

А может, и вовсе ничего не случится. Завальнюк этот, между прочим, почему сюда прибежал? Да потому, что голову лисью в подарочек получил. Вон она, голова, на полу валяется, зубы скалит… А из тех, кому такие сувениры из леса перепали, дольше суток ни один не прожил! Так что, очень может быть, господин Завальнюк к данному моменту уже остыл. Подполковник… Туда ему и дорога! Все они, большезвездные, одинаковы, все одним миром мазаны — что в конторе, что в ментовке, что в армии.

Он попытался припомнить, чего наговорил Завальнюку и Холмогорову о Потупе. Много, кажется, наговорил — вполне достаточно, чтобы верблюда этого усатого упекли. Или хотя бы задержали, чтобы посадить эту сволочь под замок и не дать ему связаться с лесом и сообщить, что Петров сдал его с потрохами. Потому что, если в лесу про это узнают, участковому Петрову жить останется ровно столько, сколько летит винтовочная пуля…

Он закурил новую сигарету и озадаченно поскреб макушку. Да, вот это поворот… В животе у него снова начал стремительно расти холодный скользкий ком, и, чтобы окончательно во всем разобраться, чтобы раз и навсегда понять, пан он или пропал, Иван Данилович тяжело выбрался из-за стола и, пошатываясь, побрел к выходу. По дороге он зачем-то снял с гвоздя и нахлобучил на голову засаленную фуражку с двуглавым орлом — затем, как видно, чтобы лаковый козырек хоть немного затенил непроспанные, заплывшие, розовые с перепоя глаза.

В коридоре было тихо и сумрачно. Иван Данилович подошел к двери приемной, подергал ручку, постучал. Ему никто не ответил, дверь была заперта на ключ. На косяке виднелось какое-то пятно, которого здесь раньше не было. Качаясь, как корабль в штормовом море, Петров добрел до выключателя и щелкнул клавишей. Ничего не произошло, электричества опять не было. Тогда он вернулся к двери приемной и со второй попытки зажег спичку.

Пугливый оранжевый огонек осветил неровный, облупленный дверной косяк с красовавшейся на нем пластилиновой печатью. Печать была незнакомая, и у Петрова разом отлегло от сердца. Холодный ком под ложечкой начал рассасываться и в два счета растаял без следа, будто его там никогда и не было. Для полной уверенности Иван Данилович наклонился и, щуря глаза, чтобы лучше видеть, с трудом разобрал выдавленную по кругу надпись на печати: «Краевое управление ФСБ».

Все было ясно: Потупу замели, и сейчас он, скорее всего сидел под замком, дожидаясь катера, который доставит его, скованного стальными браслетами, на Большую землю, в барнаульский СИЗО… Это было хорошо; это было, черт подери, здорово!

— Доигрался хрен на скрипке, — громко объявил Петров в тишине пустого коридора и, бросив на пол горелую спичку, направился к выходу.

Он старался ступать как можно тверже и к тому времени, когда вышел на крыльцо, уже настолько совладал со своим вестибулярным аппаратом, что ухитрился сойти по ступенькам, ни разу не оступившись. Очутившись на твердой земле, Иван Данилович солидно откашлялся, привычно, дернув за козырек, поправил фуражку и довольно-таки ровно зашагал через улицу к себе домой.