Страница 56 из 90
Под щекой ощущалось что-то жесткое и гладкое, вокруг было темно, как в угольной яме безлунной ночью, в ушах отдавался какой-то глухой, размеренный стук, похожий на звук работающего механизма для забивания свай. «Куда это меня занесло?» — с вялым неудовольствием подумал Петров.
Вопрос был не праздный, поскольку по пьяному делу Петрова могло занести в самые неожиданные места. Ему случалось просыпаться средь бела дня в луже прямо посреди «Бродвея» на глазах у многочисленных зевак, в чужих огородах и банях, в лесу и даже в свином стойле, в обнимку с ошалевшим Могиканином. Всякий раз, оказываясь в таком, мягко говоря, неловком положении, Иван Данилович страстно мечтал о том дне, когда все-таки хватит лишку и, погрузившись в пьяное беспамятство, больше уже не проснется. Ведь бывают же алкогольные отравления, это же медицинский факт! И смертельная доза алкоголя тоже, между прочим, не поэтическая метафора, а медицинский термин. Американские врачи, например, считают четыреста граммов водки абсолютно — слышите, абсолютно! — смертельной дозой. Ха, четыреста граммов! А пять раз по четыреста вы не хотели? И хоть бы что, только просыпаться потом и срамно, и тяжко… Вот после этого и спрашивается: есть на свете хоть какая-то справедливость или ее вовсе нет? Какой-то мордатый, всем довольный американец, у которого в жизни никаких проблем, кроме ожирения, берет, скажем, пузырь своего хваленого американского виски или там джина — просто так берет, чтобы вечерок скоротать, и, даже не допив этот пузырь до дна, отбрасывает копыта с диагнозом «алкогольное отравление». А лейтенант доблестной российской милиции Петров чуть ли не ведрами хлещет все, что горит, от подозрительного, неизвестно из чего сваренного самогона до технического спирта, страстно мечтая однажды все-таки допиться до летального исхода, и ему хоть бы хны!
В очередной раз придя к выводу, что никакой справедливости на свете не существует, Иван Данилович вернулся мыслями к вопросу о том, куда его занесла нелегкая на этот раз. Вокруг по-прежнему стоял беспросветный мрак, но за то время, что лейтенант предавался размышлениям на медицинские темы, его затуманенное алкогольными парами сознание успело подняться из пучин пьяного бреда немного ближе к поверхности, и до Петрова мало-помалу начало доходить, что для того, чтобы что-нибудь увидеть, надо как минимум открыть глаза.
Сделав это открытие, Иван Данилович понял, что проснулся окончательно, и, собравшись с силами, разлепил опухшие, склеенные подсохшей слизью веки. Он увидел, что действительно лежит щекой на какой-то гладкой и пустой поверхности, простиравшейся до самого горизонта, над которым полыхал огромный, мутно-красный, казавшийся болезненно воспаленным огонь. Отблески этого огня окрашивали все вокруг в мрачные кровавые тона; откровенно говоря, представившаяся взору Ивана Даниловича картинка здорово смахивала на один из уютных уголков ада.
Придя к такому выводу, Петров слегка опечалился. Похоже, он наконец достиг заветной цели и упился-таки до смерти. Однако и тут Иван Данилович оказался обманутым в своих ожиданиях. Он-то надеялся, что смерть, в полном соответствии с научным материализмом, окажется блаженным забытьем — короче, полным концом всяческих ощущений, мыслей и переживаний, а значит, окончательным избавлением от проблем, которые не давали ему покоя при жизни. На деле же выяснялось, что пропавший поп, отец Михаил, был-таки прав, когда травил байки про загробную жизнь, и теперь новопреставленному рабу Божьему Ивану Петрову предстояло держать ответ за свои многочисленные прегрешения по всей строгости местного закона. А закон этот, если верить отцу Михаилу, был посуровее земных законов, и такому закоренелому грешнику, как Иван Данилович, за дела его полагалось не каких-нибудь там восемь-десять лет и даже не пожизненное заключение, а вечные мучения в аду. Подумать только, вечные!
Мысль о наполненной моральными и физическими мучениями вечности так напугала Петрова, что он со страдальческим стоном оторвал щеку от поверхности, на которой та лежала, и сел прямо.
И, о чудо, все мигом стало на свои места! Оказалось, что Петров находится ни в каком не в аду, а в своем служебном кабинете — сидит на рассохшемся скрипучем стуле за своим письменным столом, на котором до этого, как случалось уже не однажды, лежал мордой. Привидевшееся ему адское пламя оказалось всего-навсего солнцем, которое на закате, перед тем как спрятаться за лесистым гребнем горы, всегда на несколько минут заглядывало в окошко кабинета. А мутным оно выглядело по той простой причине, что стекла в окошке никто не мыл, наверное, со дня постройки здания управы…
И вовсе он, как оказалось, не помер, а находился в самом что ни на есть добром здравии, разве что мучился с похмелья. Ну, так эти муки переживать ему было не впервой, и как от них избавиться, Иван Данилович знал досконально.
Правда, идти куда-то за эликсиром, помогающим в подобных случаях, Ивану Даниловичу до смерти не хотелось. Рассеянно разминая затекшую от долгого лежания на столе щеку, он огляделся, ибо не без оснований предполагал, что некоторое количество упомянутой субстанции может обнаружиться здесь же, в кабинете, на расстоянии вытянутой руки, а то и ближе. Спиртным он всегда запасался основательно — что называется, «с походом», — и, как правило, просто не успевал выпить все до последней капли. Эта привычка всегда иметь что-нибудь про запас для поправки головы не раз спасала Ивана Даниловича в таких вот сложных ситуациях, должна была спасти и теперь.
Итак, участковый Петров осмотрелся по сторонам, рассчитывая обнаружить где-нибудь поблизости полную или в крайнем случае ополовиненную бутылку «беленькой». На худой конец сошла бы и банка с мутным самогоном и даже пузырек какого-нибудь стеклоочистителя или одеколона — на людях Иван Данилович такими вещами не баловался, но наедине с собой, да еще когда подпирала крайняя нужда, мог выпить буквально что угодно, лишь бы в том, что он пил, содержался градус.
Увиденное исторгло из его груди вздох глубокого уныния, но никак не удивления. В кабинете царил жуткий бардак — чувствовалось, что, пребывая в беспамятстве, Иван Данилович не терял времени даром. Непривычная чистота на столе объяснялась очень просто: все, что обычно стояло, лежало и беспорядочно валялось на его поверхности, теперь перекочевало на пол. Там, на полу, ворохом лежали рассыпанные, желтые от старости бумаги, обтерханные картонные папки, кедровые орешки — в том числе почему-то и очищенные от скорлупы, — разбитая настольная лампа и даже, черт подери, табельный пистолет Ивана Даниловича. Все это богатство было густо припорошено пеплом и усеяно смятыми окурками, высыпавшимися из перевернутой поллитровой банки, заменявшей ему пепельницу. На непривычно голой столешнице перед участковым стояла водочная бутылка — увы, пустая. Рядом с бутылкой лежал на боку граненый стакан — сухой снаружи и внутри, но все еще издававший слабый дразнящий запах водки; хорошенько поискав под столом, Петров обнаружил еще одну поллитровку и чекушку, обе пустые.
Чекушка его добила, потому что это был неприкосновенный запас, который он прятал от самого себя в забитой ненужными бумагами и мусором печке, приберегая для экстренного случая. Иван Данилович поглядел на печку и снова вздохнул: так и есть, весь мусор из топки вывернут наружу и разбросан по всему кабинету, и рука по локоть в саже…
Все это означало, увы, что за опохмелкой придется идти. Немного утешало лишь то, что идти совсем недалеко, через каких-нибудь два дома, и не к кому-то на поклон, а в свое собственное жилище. Пил Иван Данилович в кабинете и заснул тут же, в кабинете, прямо на столе, а значит, домой не ходил. А дома, на кухне, на полочке за занавеской, стояла у него бутылочка первача, купленная позавчера у тетки Груни и чудом уцелевшая до сего момента. А раз так, то потерпеть ему осталось всего ничего, от силы пять минут. Дайте только до дома добраться, и все будет расчудесно…
Не вставая, Иван Данилович пригладил волосы на макушке, немного помассировал ладонями лицо и на всякий случай ощупал себя от верхней пуговки на воротнике до самой ширинки, проверяя, все ли у него на месте и не расстегнуто ли что-нибудь из того, чему полагается быть застегнутым. Все детали его туалета оказались на месте и пребывали в относительном порядке. Исключение составляла лишь кобура, которая почему-то была расстегнута и пуста. «Ага», — сказал Петров, вспомнив, что пистолет валяется под столом.