Урановый рудник

— Ну, вы можете называть это как угодно, — со своей простецкой улыбкой ответил Завальнюк. — Однако, когда кто-то ходит по поселку и расспрашивает всех об исчезнувшем священнике, выглядит это как расследование. Да вы не смотрите на меня так, я же из простого любопытства! Обожаю, знаете ли, детективы, но непременно со счастливым концом: чтобы все узлы распутались, все положительные герои остались живы и нашли свое счастье, а злодеи чтоб понесли суровое, но заслуженное и справедливое наказание.

— Да, — согласился Холмогоров, — это все любят.

— Но не всегда получается, правда? — подхватил Завальнюк. — Вот у нас в заготконторе однажды был случай…

— Вы знаете, Петр Иванович, — не совсем вежливо перебил Холмогоров, — по-моему, нам с вами необходимо поговорить.

— Так мы ведь и разговариваем, разве нет? — изумился заготовитель, с готовностью прервав свой еще не начатый рассказ.

Алексей Андреевич задумался над формулировкой достойного ответа, но тут из-за поворота послышался невообразимый шум и гам. Кричали сразу в несколько глоток: «Держи! Лови! Справа заходи, е-н-ть, справа!»

— По-моему, — глубокомысленно произнес Завальнюк, — чаша народного терпения переполнилась, преступления возопили к небесам, и общество решило линчевать Могиканина путем приготовления из него жаркого.

— Очень похоже на то, — согласился Холмогоров.

Улица в этом месте изгибалась, следуя рельефу возвышавшегося над поселком склона, так что Алексей Андреевич и Завальнюк пока не могли видеть, что происходит, откуда столько шума и на кого идет охота. Однако в неведении они оставались недолго: крики и топот приближались, и вскоре из-за поворота выбежала высокая гнедая кобыла, показавшаяся Холмогорову странно знакомой. Впрочем, за время, проведенное в Сплавном, он научился узнавать «в лицо» чуть ли не каждую местную собаку.

Лошадь была без седла, но с уздечкой. Увидев ее, Завальнюк тихонько присвистнул и сказал:

— Ба! Так это же Егорьевых кобыла!

Алексей Андреевич снова покосился на него с немалым удивлением. Для простачка, ухитрившегося с первых шагов безнадежно провалить доверенную ему заготовительную кампанию, Петр Иванович был что-то уж очень наблюдателен и памятлив. Действительно, это была кобыла Егорьевых; теперь, когда Завальнюк об этом сказал, Холмогоров вспомнил длинноволосого подростка, проскакавшего мимо управы, когда они с Потупой стояли на крыльце. Он уже знал, что Гришка, тот самый подросток, — сын вдовца Степана Егорьева, который жил в небольшом, но крепком домишке на самом краю поселка и слыл среди земляков молчуном и нелюдимом. Хозяйством, по слухам, занимался Гришка, и занимался всерьез, по-взрослому, в то время как родитель его в основном пил горькую и дрался, временами уходя в лес на неделю, а то и на две — охотился без особого успеха, промышлял какие-то целебные корешки, но больше просто бродил без цели и смысла, вдали от людей, которые были ему, похоже, чем-то неприятны.

Между тем из-за поворота улицы высыпала толпа преследователей — человек десять или около того. Из соседнего двора наперерез испугавшейся и оттого ставшей неуправляемой лошади выскочили еще двое; один попытался схватиться за свободно свисающую уздечку, но промахнулся, а другой, растопырив руки, попробовал завернуть кобылу назад, к тем, кто гнался за ней, кажется, от самого края поселка.

Кобыла взбрыкнула задними ногами, и человек, стоявший к ней ближе всех, отлетел в сторону, с треском повалив гнилой забор. Холмогорову захотелось перекреститься, но пострадавший, громко, на всю улицу, матерясь и потирая ушибленное плечо, уже выбирался из груды черных трухлявых досок, как Лазарь из гроба.

— Вот народ! — с оттенком восхищения прокомментировал это событие Завальнюк. — Ведь ломом не убьешь! Особенно когда выпьют, — добавил он после короткого раздумья.

Холмогоров с ним согласился, но только мысленно, ибо полагал все эти разговоры о пагубной склонности среднестатистического россиянина к злоупотреблению крепкими напитками пустой тратой времени, особенно когда разговоры эти затевались людьми, которые и сами редко проносили рюмку мимо рта.

Между тем к суетящимся посреди улицы загонщикам присоединился участковый Петров. Шлепая по грязи нечищеными сапогами и заметно пошатываясь на бегу, он протопал мимо Холмогорова и Завальнюка и с ходу врезался в толпу, кольцом окружившую беснующуюся кобылу.

— Вы чего тут? — заорал он, не сразу разобравшись, что к чему. — А ну, прекратить безобразие! Всем по пятнадцать суток оформлю!

Загонщики загомонили, силясь втолковать строгому блюстителю порядка, что они как раз и пытаются прекратить безобразие, но тут лошадь в очередной раз взбрыкнула задними ногами, и увесистый ком грязи, сорвавшись с копыта, с отчетливым шлепком угодил участковому прямиком в физиономию.

Отплевываясь и утираясь рукавом, Петров наконец-то сфокусировался на кобыле и немного остыл, поняв, как видно, что оформлять на пятнадцать суток здесь некого, кроме бессловесной скотины, которая ответственности за свои хулиганские действия не несет — ни уголовной, ни административной. Ну, разве что кулинарную, так это без хозяина не решить…

— Это чего? — более или менее очистив от грязи ротовое отверстие, ошалело спросил участковый. — Чего это тут у вас? Сбесилась она, что ли?

— А леший ее знает, — ответил кто-то. — От самой околицы за ней гонимся. Ровно бес в нее вселился, не угомонить никак.

— Может, из конюшни вырвалась? — предположил другой голос.

— В уздечке-то? — резонно возразил еще кто-то.

— Ти-хо!!! — во всю силу легких рявкнул Петров. Лошадь испуганно шарахнулась и лягнула многострадальный забор, который от этого удара окончательно завалился — медленно, без лишней спешки, с каким-то странным достоинством, прямо как тонущий крейсер «Варяг». — Что вы тут устроили базар?! Ну, испугалась кобыла, так что, вы кобыл испуганных не видели? Пока вы за ней по всему поселку бегать будете, она окончательно сбесится. К Егорьевым идите, Гришку зовите или Степана, пускай сами свою скотину усмиряют, покуда я ее не пристрелил. Может, она голос хозяйский услышит и успокоится.

— Меня всегда поражала, — сказал над ухом у Холмогорова Завальнюк, — способность некоторых индивидуумов здраво рассуждать после принятия дозы алкоголя, которую любой европейский или американский врач назвал бы смертельной.

Между тем кобыла, обнаружив не перекрытый загонщиками участок, перемахнула через завалившийся забор и галопом поскакала чьим-то огородом в сторону речки. Вопрос об ее поимке, таким образом, отпал сам собой. Участники погони, казалось, остались этим довольны. На свет божий были извлечены мятые, разлохмаченные пачки «Примы» и «Беломора», зачиркали спички, и в безоблачное предвечернее небо потянулись синеватые дымки. Кто-то отправился к Егорьевым, остальные, став в кружок и потихонечку справляясь с одышкой, устроили негромкое, спокойное обсуждение недавнего происшествия, а также иных сходных происшествий, хронология которых уходила в глубь времен на десятилетия, если не на века.

Участковый Петров, пьяно пошатываясь и бессмысленно тараща налитые кровью глаза, столбом стоял в сторонке, утратив, по всей видимости, всякую связь с реальностью. Вызванная форс-мажорными обстоятельствами вспышка активности прошла, и теперь Петров, судя по всему, не понимал, где находится и каким ветром его сюда занесло. На него никто не обращал внимания: стоит себе, и пускай стоит, лишь бы есть не просил. На слабо затянутом, криво обвисшем поясе у Петрова висела кобура, и Холмогоров заметил, что Завальнюк смотрит на эту кобуру с выражением хмурой озабоченности.

Заготовителя можно было понять: такому человеку, как участковый Петров, доверять оружие нельзя ни при каких обстоятельствах. Мало ли на что он его употребит, где потеряет, кому подарит, а то и обменяет на стакан дешевого вина! Мало ли кто у него, пьяного до бесчувствия, это оружие вытащит…

У Алексея Андреевича вдруг мелькнуло подозрение, что Завальнюк не просто смотрит на кобуру, безмолвно сетуя на неразумие Петрова, а прикидывает, как бы завладеть табельным оружием участкового. Технически в этой операции не было ничего сложного: достаточно просто идти за Петровым, пока тот не свалится и не погрузится в мертвецкий сон, а там с его тела не только пистолет, но и нижнее белье можно снять, не опасаясь, что он проснется и как-то этому воспрепятствует.