Страница 32 из 90
Потом на крылечке каменного дома показался Савел, Кончаров помощник. Рукой помахал — сюда, мол, давай! Гришка спешился, кобылку привязал и запылил босыми ногами через плац.
В каменном доме после улицы показалось темно, прохладно, как в погребе. Старые доски под ногами заскрипели, потом лестница — ступеньки бетонные, холодные, а на площадках лестничных плитка — гладкая как стекло, тоже холодная и белая как снег. Перила железные, крашеные, а стены облупились, краска пластами отваливается, и штукатурка сыплется…
Наверху, на втором этаже, у дверей охранник с автоматом. Лицо разрисовано, волосы до плеч, в волосах — перо ястребиное, пестрое. Стоит ноги расставив и не шелохнется, только автомат на Гришку навел — не балуй, дескать. Савел ему рукой махнул, и перестал охранник на Гришку смотреть, будто его тут и вовсе не стало. Однако, когда Гришка с ним поравнялся, охранник руку протянул и за плечо его взял — спокойно, не больно совсем, но крепко. Гришка сперва не понял, а потом сообразил: да ружье же! Нельзя к Кончару с оружием, не любит он этого.
Потянул Гришка через голову обтрепанный брезентовый ремень, отдал тятькину двустволку. Охранник ружье взял и за спину, в угол, поставил. Гришке кивнул: дескать, все нормально, не переживай, паря, ничего твоей пукалке тут не сделается, цела она будет. Да и то сказать: у Кончаровых лесовиков дробовики не в почете, они все, сколько их тут есть, с автоматами ходят, даже такие пацанята, как Гришка. Вот житуха-то, вот где воля!
А Савел у двери стоит, на Гришку смотрит и сапогом нетерпеливо притопывает: дескать, долго еще возиться будешь? Гришка рубаху одернул, головой тряхнул, чтоб волосы в глаза не лезли, — готов. Савел дверь открыл, Гришку вперед пропустил, сам следом вошел и дверь за собой прикрыл.
Кончар у окна стоит, наружу смотрит — огромный, косматый, шкура медвежья на плечах, а голова с клыками назад откинута и вроде на Гришку глядит. Жутковато даже: спереди человек, а сзади — медведь… Да не медведь — медведище!
Савел в кулак кашлянул. Обернулся Кончар — лицо чернее тучи, брови насуплены, на скулах желваки играют. Не в настроении, значит… Однако Гришку увидел — улыбнулся, глаза потеплели.
— Здорово, Григорий Степаныч, — говорит.
И руку через стол протянул. Не рука — лопата!
Гришка, робости не показывая, руку эту пожал и ответил, как мужикам в Сплавном всю жизнь отвечал:
— Здоровей видали.
Это он, само собой, сдуру, не подумавши, ляпнул. Кончар только усмехнулся.
— Да неужто и впрямь видал? Ну, плохи мои дела! Ладно, говори, с чем пожаловал.
Ну, Гришка ему и выложил, что тятька вчера вечером велел: и про скупщика, который за гнилье да рванье бешеные деньги, не торгуясь, платит, и особенно про того чудака бородатого, что вместе со скупщиком на катере приехал и про отца Михаила выпытывает.
— Ишь ты! — удивился Кончар. — Это что же за птица, кто таков?
— Советник… как его, беса… Патриарха! — выпалил Гришка. Все ж таки это было попроще, чем «эксгибиционизм».
— Патриарха? — протянул Кончар и переглянулся с Савелом.
— А чего Патриарх? — Савел говорит. — Видали мы его во всех видах, этого Патриарха. Закон — тайга, медведь — хозяин… В яме все одинаково поют. Подумаешь, Патриарх!
— Молчи, дурак! — Кончар ему отвечает. — Думай башкой своей деревянной, что несешь! Да если мы его хоть пальцем…
Тут он осекся и на Гришку посмотрел. Потом взгляд отвел и надолго задумался. А Савел стоит в уголке у двери и помалкивает, как ему было велено, потому что сам только что сказал: в яме все одинаково поют. А Кончару перечить, под горячую руку ему лезть — верная яма, это даже Гришке известно.
Кончар меж тем лицом просветлел и даже вроде бы дух перевел — видно, надумал что-то, принял решение.
— Ладно, — говорит, — молодец, Григорий, большое дело сделал. Это тебе, брат, зачтется. Айда, до коновязи тебя провожу. Может, хочешь чего? Поесть или чаю…
Ну, Гришка и отважился.
— Дай, — говорит, — из автомата стрельнуть!
Кончар было нахмурился. Не первый раз уже они об этом говорили, и ответ всегда был один: «Автомат — не игрушка, и патроны у нас, Григорий Степаныч, все до единого посчитаны. Патроны, брат, не желуди, на деревьях не растут, и на катере их нам не привозят, так что извини, в другой раз как-нибудь…»
Однако сегодня, кажись, в аккурат и случился этот самый «другой раз».
— Ладно, — говорит Кончар, — будь по-твоему!
Взял из угла автомат, затвор передернул, предохранителем цокнул и рожок отстегнул. Гришка малость увял: хотелось ему очередью вдарить, а тут — один несчастный патрон… Однако делать нечего, дареному коню в зубы не смотрят.
Взял он у Кончара автомат, а тот окошко распахнул и рукой показывает.
— Давай, — говорит, — выбирай, которая нравится! Это он про головы на шестах.
Гришке малость не по себе стало. Тятька, когда к ружью его приучать начал, накрепко ему в голову вколотил: в людей, покуда крайняя нужда не подопрет, не стреляй, даже не целься. Неважно, есть в стволе патрон или нету — и незаряженное ружье раз в год стреляет…
Но, раз Кончар велит, значит, можно. Да и головы давно мертвые, им все равно. Упер Гришка в плечо окованный железом приклад, сдвинул книзу предохранитель, в прорезь заглянул. Удобно ему показалось: автомат-то, он покороче дробовика будет, как раз пацану по росту, да и прицел у него совсем другой, через такой целиться — одно удовольствие. Выбрал Гришка череп, на котором уже ни кусочка кожи, ни клочка волос не осталось, и замер — целится.
Покуда он целился, Кончар голову повернул и как-то странно на Савела посмотрел. Савел брови вздернул: дескать, чего? Потом сообразил, головой кивнул и за дверь вышел. А чего смотрели, чего кивали — кто их разберет?
— Ну, — говорит Кончар, — стрелять-то будешь или раздумал уже?
Гришка вместо ответа аккуратно, плавно потянул спусковой крючок. Ахнуло так, что в ушах зазвенело, в плечо отдало — куда тому ружью! Зато получилось, как на картинке: от черепа старого только осколки брызнули. Бах — и нет его, пусто на шесте.
Из нескольких окон головы высунулись — поглядеть, кто стрелял, что стряслось. Поглядели, поняли, что все в порядке, и обратно попрятались. А Грыжа, тот даже ухом не повел — как сидел, так и остался сидеть посреди плаца.
— Да ты, брат, снайпер! — уважительно сказал Кончар, забирая у Гришки дымящийся автомат. — Знатный охотник из тебя получится! Ну, ступай. Извини, не пойду я, пожалуй, тебя провожать, мне тут подумать надо. Давай пять!
Гришка руку ему пожал, повернулся — и за дверь. Даже не заметил, что Савел из комнаты куда-то пропал. За дверью охранник ружье ему отдал, а сам смеется.
— Ну, что, — говорит, — попал?
— А ты думал!
Забросил Гришка ружьецо за спину, повернулся к охраннику спиной, а лицом к лестнице, а тот ему и говорит:
— Погоди, не спеши. Что ты, как дитя малое? Вся рубаха на спине сбилась, голый хребет наружу торчит… Стой, как стоишь, я поправлю.
Остановился Гришка, дивясь такой заботе, и тут вдруг полыхнуло у него перед глазами, будто молния ударила, и больше уж Гришка Егорьев ничего не видел и не чувствовал…
Алексей Андреевич Холмогоров толкнул скрипучую калитку, обогнул разросшийся куст бузины и сразу же увидел Завальнюка, который, примостившись на верхней ступеньке высокого, покрытого затейливой резьбой, но уже почерневшего и начавшего разрушаться крылечка, копался в своем неразлучном портфеле. Вид у заготовителя пушнины при этом был довольно хмурый: видимо, скорость, с которой таяли отпущенные ему на заготовительную кампанию деньги, заставила призадуматься даже такого толстокожего оптимиста, как Петр Иванович.
В зубах у Завальнюка торчала, дымясь, зажженная сигарета, и Холмогоров даже издали приметил, что сигарета не из тех, что Петр Иванович курит на людях, а хорошая — если и не импортная, то, по крайней мере, с фильтром. Видно, где-то у него была припрятана пачка, а может, и целый блок, откуда он, оставаясь один, потихонечку таскал сигаретку за сигареткой. В присутствии же посторонних Завальнюк курил термоядерную «Приму» — очевидно, затем, чтобы не угощать хорошим табаком кого попало.