Страница 225 из 268
– По-другому надо было?! - ощетинился Яшка.
– Он же отец мой!
– А она - моя сестра! Сколько терпеть можно было? И так из-за тебя столько лет молчал! А по-умному - вовсе незачем нам было вместе жить! Я ещё когда тебе говорил - уедем? Ну, говорил или нет?! А ты что? "Останемся, родня ведь, отец, больше нет никого…" Вот тебе теперь, на здоровье, я же и виноват!
– Ты рехнулся! Ты с ума сошёл! - Впервые Яшка слышал, как жена кричит в полный голос, скаля зубы и размахивая руками, как какая-нибудь таборная баба на базаре. - Это мой отец, понимаешь?! Мой родной отец! Ты его чуть не убил! Что было бы, если б я не выскочила?! Человек ты или собака бешеная? Дэвлалэ, как я с тобой прожила столько времени?! - Она резко шагнула вперёд, поднимая стиснутый кулак, и на мгновение Яшке показалось, что жена хочет ударить его.
– Ах, вон куда?! - взбеленился он. Резко схватил её за запястье, сжал, и Дашка ахнула от боли. - Вон куда тебя, змея, понесло?! Спрашиваешь, как жила со мной? Собака я? Бешеный?! Да это вы, смолякоскирэ, все озверелые! Надо же было мне додуматься - из вашего рода жену взять! Чтобы загрызла в постели, как волчица! Ну, беги за ним, за отцом своим, беги! Беги, не держу! Я себе таких сотню найду! Может, и лучше! Пошла прочь, паскуда! - Он оттолкнул Дашку, и она, не удержавшись на ногах, снова упала. Тяжело, держась за живот, поднялась. Вытянув вперёд руки, пошла к воротам. Покачнувшись, ухватилась за столб - и замерла, подняв безжизненное лицо к встающему солнцу.
Некоторое время Яшка исподлобья поглядывал на жену, ожидая, что она, может быть, повернётся к нему сама. Дашка не поворачивалась. Стояла, обхватив руками столб, неподвижная, вся облитая розовым утренним светом. Тогда Яшка быстро перешёл, почти перебежал двор, насильно, взяв за плечи, развернул к себе жену, осмотрел её с головы до ног. Осторожно вытер серую полосу грязи на щеке, сморщился, увидев красную царапину. Смущённо прошептал:
– Тебе очень больно? Да? Даша, лачинько… Дашка молчала. Её неподвижное, покрытое пылью лицо было повернуто к поднимающемуся солнцу.
– Дашка, ну что ты? - Яшка растерянно опустился на колени, прижался к животу жены, где шевелилось маленькое, крохотное, уже живое. - Ну, что ты… Не молчи, а? Прости меня… Ну, что мне сделать, Даша?
Рука жены вдруг легла на его плечо. Яшка облегчённо вздохнул.
– Не сердишься? Нет? - Он взял руку Дашки, виновато уткнулся в неё лицом. - Ну, скажи ты хоть слово… Дашка, ну?
– Я вижу, Яша, - тихо сказала она.
– Что ты там видишь? - машинально спросил он.
– Солнце.
– Какое ещё, к чёрту… Чего?! - Яшка вскочил на ноги, тревожно, недоверчиво всмотрелся в лицо жены. - Дашка! Лачинько! Повтори!
– Я вижу солнце, - ровно повторила Дашка.
Яшка взял в дрожащие ладони её освещённое розовым светом лицо. На него в упор, испуганно смотрели мокрые, чёрные, широко открытые глаза.
Чистые, чуть раскосые глаза с голубым белком.
– Говори, Дашка! Говори! Что ещё видишь?
– Тебя вижу, Яшенька… - Подбородок Дашки вдруг задрожал. - Мо-о-ре…
Дэвлалэ, Цинку вижу! Доченька! Маленькая! Ой-й-й…
– Господи! - Яшка снова упал на колени. Ударил кулаками по земле, и над едва проснувшимся посёлком взлетел его громкий, полный отчаянной радости крик.
Глава 6
Илья запил так, как и боялся: вмёртвую, без просыху.
В Одессе, на дальней окраине, выходящей в пересохшую жёлтую степь, торчало, как нарост на раковине-мидии, бесформенное строение - кабачок "Калараш". Место это было опасное. В полутёмном сыром зале с низким потолком всегда толклись бродяги, портовые босяки, конокрады, воры и нищие, проститутки всех мастей и возрастов. Из кладовой "Калараша" был прямой ход в катакомбы, и в случае облавы все гости кабачка скопом бросались к подвальной двери и исчезали, как тени. Но облавы здесь бывали редко: народ, посещавший "Калараш", был отчаянным, терять ему было нечего, и несколько раз отсюда выносили полицейских и солдат с проломленными головами.
Закрывали "Калараш" бесчисленное множество раз, но хозяйка - громадная, рыхлая, страдающая водянкой Феська - имела, по слухам, связи в самом полицейском управлении, и сомнительное заведение возрождалось, как грязный Феникс, снова и снова.
Илью репутация кабака беспокоила мало. Он пришёл сюда уже сильно пьяным, подойдя к стойке, вывернул карманы, высыпал перед Феськой скомканные ассигнации и мелочь, объявил: "Пью на все" - и, шатаясь, направился к свободному бочонку-столу. Феська сгребла деньги под стойку, невозмутимо поправила на лице повязку, скрывающую последствия ошибок молодости, и, пыхтя, сняла с полки огромную бутыль, оплетённую красноталом.
Довольно быстро Илья перестал различать дни и ночи. Просыпаясь раз за разом в кабаке, он поднимал голову с осклизлого бочонка, осматривался, видел перед собой бутыль и зелёный стакан с толстым дном, пил вино, пытался сообразить, почему он здесь и что стряслось, но вспомнить уже не мог и снова ронял голову на кулаки или растягивался прямо на полу рядом с бочонком.
Через несколько дней посетители "Калараша" уже привыкли к взлохмаченной, сгорбленной фигуре цыгана, спящего в обнимку с бутылью или сосредоточенно тянущего прямо из неё вино. Цыган не буянил, хотя пил уже давно, изредка ворчал на своём языке, иногда поминал по матери какого-то Ваську, произносил женские имена, всякий раз - разные, сбрасывал с бочонка пустую бутыль и, в ожидании, пока Феська принесёт другую, засыпал.
– И, хосподи, шо ж это с человеком? - дивились жалостливые проститутки, перешагивая через спящего на полу Илью. - Скока ж он ещё так-то намеряется?
– Жена ушла, дело известное, - поясняла всеведущая Феська, вытирая серо-жёлто-зелёным краем фартука бочонок, выдёргивая из рук Ильи пустую бутыль и заботливо ставя перед ним новую. - Ох, будь оно неладно, наше бабье племя… Одно гадство с него.
На девятый день, вечером, когда пыльные оконца кабака светились рыжим закатным светом, в "Калараш" вошла Роза Чачанка.
– Будь здорова, Федосья Илларионовна, - устало поздоровалась она с хозяйкой. Дождавшись величественного ответного кивка, ткнула пальцем в дальний угол кабака, где, лёжа головой на бочонке, храпел Илья. - Я вот за этим.
– Хрен подымешь, - уверенно заявила Феська, вытаскивая папиросу и прикуривая у угодливо шагнувшего к ней со спичкой оборванца. - Он, голуба, вже второй день, как мёртвое тело…
Роза нахмурилась. Быстро прошла к дальнему бочонку, затормошила Илью:
– Эй! Морэ! Илья! Слышишь меня?
Он поднял голову. С трудом разлепил набухшие веки. Мутными глазами взглянул, не узнавая, на Розу и снова повалился головой на стол.
– Илья, пойдём! - сердито сказала она. - Хватит с тебя, прошу, пойдём.
Вставай, чёрт!
Илья не шевелился. За столами-бочонками вновь раздался смех; самые любопытные стали подходить ближе. Резко повернувшись на какую-то скабрёзность, Роза схватила со стола бутыль и запустила ею в говорившего:
– Да чтоб у вас кишки из зада повылазили! Воши портяночные!
Бутыль просвистела над головами босяков, разбилась о стойку, и выскочившая из-за неё Феська так рявкнула на своих гостей, что в кабаке разом стало тихо: хозяйки побаивались. А Роза уже снова трясла Илью:
– Пойдём! Ну, пойдём! Хватит, дурья твоя башка, ведь подохнешь!
Вставай, да ходу отсюда!
Вцепившись в рубаху Ильи, она с силой потянула его на себя, и он, ворча и шатаясь, начал подниматься. Роза поддержала его, повлекла за собой.
Посетители "Калараша" проводили цыган озадаченными взглядами. Феська деловито поправила повязку на лице и принялась сгребать веником осколки бутыли. Последний закатный луч блеснул на разбитом окне и погас.