Страница 224 из 268
Его тревога сразу возросла, когда он увидел настежь распахнутые ворота и дверь в дом. На дворе было пусто, не слышно даже привычных детских воплей. "Спят, что ли, ещё?" - удивлённо подумал Илья. Из-под крыльца вылез щенок и, нарушив тишину, пронзительно затявкал. Илья пнул его сапогом и, не слушая обиженного поскуливания, взбежал по крыльцу.
На лавке у окна сидела Цинка - не по-детски сосредоточенная, насупленная, со следами высохших слёз на загорелой мордашке. К ней, как воробьи, жались мальчишки. Илья растерянно огляделся, не понимая, что могло так перепугать детей. И увидел: за столом, уронив кое-как повязанную платком голову на смятую скатерть, сидела Дашка. Сначала ему показалось, что дочь спит, но, едва услышав скрип половиц, она резко вздёрнула голову, и Илья увидел её мокрое от слёз лицо.
– Дадо? - хриплым, чужим голосом спросила она. - Дадо, ты?
Илья бросился к ней, схватил за плечи:
– Что случилось, маленькая?
– Дадо… - Дашка вновь расплакалась, повалившись головой на стол. - Дадо, я, клянусь, её не пускала… Но я не могла… Не могла я, боже мой!
Илья с силой встряхнул её:
– Да что стряслось? Где Маргитка?
– Дадо…
– Говори! Убью! Говори! - заорал он так, что дети, спрыгнув с лавки, стайкой кинулись за дверь. - Где Маргитка, где она?
– Дадо, я не виновата… Она ушла… уехала…
Илья ожидал услышать всё, что угодно, но не это, и сначала почувствовал страшное облегчение: слава богу, жива, не выкинула… Лишь через минуту он медленно поднял руку к голове, потёр лоб, несколько раз моргнул. Тихо переспросил:
– Как? Что ты сказала?..
Дашка зарыдала в голос:
– Уехала! Говорю тебе, уехала!
– Да что ты городишь, дура безголовая! - рявкнул Илья, впервые в жизни обругав дочь. - Куда она, черти тебя возьми, делась?! Когда? С кем? Отвечай!!!
– Но-о-очью… - всхлипнула Дашка, - с Васькой Ставраки… Отец, ради бога, не кричи, что я могла сделать?
Илья отступил от стола, диким взглядом обвёл комнату. Всё здесь было попрежнему, всё на своих местах, и даже зелёная в жёлтых бубликах кофта Маргитки так же валялась на печи, свешиваясь вниз рукавом, и её шаль висела на гвозде у зеркала, и все ленты, все гребни были на месте…
– Ты что - врёшь мне?! - шёпотом спросил он.
– Нет, дадо! Умереть мне, я не вру! - сквозь слёзы побожилась Дашка. – Понимаешь, когда ты… когда ты ушёл, она как с ума сошла - по двору металась, плакала, кричала, чуть в колодец не кинулась. Яшка, спасибо, перехватил, унёс в дом. Я её водой отпаивала и вином… Слышу, вроде униматься стала понемногу, сидит, пьёт вино, молчит, плакать даже перестала… Я только вздохнула спокойно, а с улицы как закричат: "Эй, кто дома есть?" И что за чёрт Ваську принёс? Маргитка как вскочит, как кинется на двор к нему! Я только услышала, как она закричала: "Вези! Куда хочешь вези!" Я на крыльцо выбежала, а их уж и не слышно…
– Да… куда же вы смотрели?! - Илья стоял, вцепившись в низкую притолоку, чувствуя, что у него начинают стучать зубы, словно в лютый мороз. - Кто её отпустил, кто ей дал уехать?
– Я.
Илья оглянулся. На пороге, прислонившись к дверному косяку, стоял Яшка. Он был перемазан дёгтем, - видно, делал что-то в конюшне. Лицо его было в тени.
– Ты?.. - шагнув к нему, переспросил Илья.
Яшка отступил. Его татарские глаза сузились ещё больше. Илья шагнул ещё раз - и Яшка неловко, спиной вперёд, сошёл по крыльцу на двор.
Взглянув в его лицо, Илья увидел: парень ничуть не боится. А на двор вышел, чтобы не пугать Дашку. Что ж… Выходит, время настало.
– Я тебя убью, щенок, - по-прежнему тихо, почти спокойно сказал Илья, вытаскивая из-за голенища большой кнут. Яшка мрачно усмехнулся, и Илья ещё раз убедился: не боится.
– Сколько ей было маяться с тобой, Илья Григорьич? Сколько ты из неё жил вытянул? Я ведь помню ещё, какой она была!
– Женой моей она была!
– Цыгане об своих жён ног не вытирают.
– Не твоё дело, паршивец!
– Нет, моё! Я с ней мучился, я, а не ты, слышишь, собачий сын?! - потеряв вдруг самообладание, заорал Яшка. - Это я, а не ты, её из Москвы увозил – тяжёлую! Это передо мной она каждый день выла! Это я её из петли в Ахтырке еле вытащить успел! Это я не знал, что с ней делать, не мог её заставить вдовой назваться, не мог цыганам показать! Это мы с ней чуть с голода не сдохли, когда денег не было! А тебе плевать было! Ты её обрюхатил - и в сторону! Её - своего друга дочку! Какой ты цыган после этого?! Ты…
– Заткнись! - зарычал Илья, обматывая кнут вокруг руки, сам не замечая, как привычно готовится к драке. - Клянусь, три дня не встанешь!
– Ты её шесть лет мучил! Душу из неё мотал! Кровь пил! Кулаки отбивал об неё! Да лучше ей с Васькой по степям мотаться, чем дальше твоей тряпкой быть! Подстилкой! Ей! Моей сестре! Которая на всю Москву светилась!
– Я тебя убью!
– Это я тебя убью! - пообещал Яшка. - Маргитка ушла, мне теперь бояться нечего.
Они стояли во дворе друг напротив друга, розовый свет поднимающегося солнца освещал лицо Яшки, мелькал в его узких злых глазах, бился на лезвии ножа. Загородившись ладонью от солнца, Яшка шагнул было к Илье, но тот ударом рукоятки кнута выбил из руки парня нож.
– Рехнулся, щенок? - словно со стороны услышал Илья собственный голос,
– Не умеешь - не хватайся!
От сильного удара по ногам Яшка полетел на землю. Сморщившись, схватился за колено, вскочил. Его собственный кнут висел у дверей конюшни, Яшка схватил его, молниеносно обмотал руку ремнём, и Илья мимоходом отметил, что кнутовище легло в ладонь парня крепко и удобно.
От первого удара Яшки Илья уклонился, а второй всё-таки пропустил. От острой боли в плече позеленело в глазах, он каким-то чудом удержался на ногах, обозлился по-настоящему, встретил третий удар кулаком, и они с Яшкой, сцепившись, покатились по земле.
Тяжёлая, не дающая дышать злоба оглушала, бухала в висках. Сквозь эти удары Илья смутно слышал звон опрокинутых вёдер у колодца, истошный визг детей, грохот чего-то катящегося по земле, бешеное рычание - то ли Яшкино, то ли своё собственное: "Умар-р-рава, дж-жуклэскир-р-ро[147]…" И – прорезавшийся вдруг сквозь этот шум и гром отчаянный, захлёбывающийся рыданиями голос:
– Дадо! Дадо! Дадо, ради бога, дадо!!!
Илья не сразу понял, что это кричит Дашка. Но, когда голос дочери пробился сквозь оглушающие толчки крови в голове, Илью словно окатили ведром воды. Он разом очнулся и увидел, что сидит у самых ворот верхом на Яшке, пытаясь пережать тому горло кнутовищем, что парень бешено выдирается и что его перекошенное лицо разбито в кровь. Мельком Илья подумал:
ведь и сам сейчас, верно, не лучше…
– Чяёри…
– Дадо! - Дашка кинулась к нему, споткнулась, упала на землю, сморщилась, ударившись головой о камень, но в Илью вцепилась мёртвой хваткой:
– Отец, не надо! Ради бога, не надо! У меня… у нас дети! Прошу, умоляю, не надо, не убивай его! Он муж мой! Да-а-адо, Христом-богом…
Илья встал. Почти сразу же, судорожно переводя дыхание, вскочил и Яшка.
Не глядя на него, Илья размотал с руки ремень кнута, и Дашка с коротким стоном повалилась на землю.
– Благодари её… - негромко сказал Илья. Ладонью вытер с лица кровь и ровным, неспешным шагом пошёл со двора.
Скрипнув, захлопнулась створка ворот, и во дворе повисла тишина. Из-за конюшни выглядывали испуганные мордочки детей. Яшка закрыл глаза, шумно выдохнул. Вытер вспотевшие ладони о штаны. Хрипло позвал:
– Даша…
Ответа не было.
– Даша, ты… вставай, пожалуйста.
Молчание. Дашка по-прежнему лежала ничком, и Яшка видел, что она судорожно вздрагивает.
– Дашка, ну что ты, в самом деле! Вставай! Ну!
– Что ты сделал-то, Яша? - всхлипывая, спросила она. Медленно поднялась сначала на колени, потом на ноги. - Зачем же ты так?