Страница 152 из 268
– Я к тебе не замуж прошусь. Живи со своей Настькой, чёрт с тобой. Я тебя всё равно любить буду. И ты меня, может быть, полюбишь. А если нет - что ж… Неволить не стану.
Лампа на столе замигала и погасла. В кромешной темноте Илья притянул Маргитку к себе, погладил, и она снова вся задрожала, обнимая его. Судорожно зарываясь лицом в рассыпавшиеся, тёплые волосы прильнувшей к нему девочки, Илья подумал, что такого с ним не было давно, очень давно. Он и не ждал, что когда-нибудь это вернётся к нему.
С улицы донеслось дребезжание пролёток, сонные голоса цыган.
Маргитка привстала на коленях, на ощупь нашла руку Ильи, прижала его ладонь к своей груди.
– Ну, Илья, всё. Не было меня здесь. И сам ты только что из кабака пришёл - понимаешь? А если, дай бог, не случится ничего, завтра… - она притянула его к себе, торопливо, взахлёб зашептала на ухо.
Выслушав, Илья усмехнулся:
– Вот чёртово отродье… Ладно. Беги скорей.
Маргитка исчезла мгновенно, подхватив с пола свою одежду, - словно и впрямь не было её тут. Илья встал, взял со стола бутылку, с наслаждением сделал несколько глотков и растянулся на диване, уткнувшись лицом в подушку: пусть думают, что пьян в стельку. Эх, и что за девка… Если бы можно было махнуть на всё рукой и поверить ей…
Хлопнула дверь, в залу повалили цыгане. Увидев распростёртого на диване Илью, они удивлённо сгрудились на пороге. Митро потянул носом воздух, вполголоса выругался:
– Ядрёна Матрёна, и этот туда же… Завтра обоих убью! Настька! Забирать это тело недвижное будешь?
– Да пусть уж тут остаётся, - расстроенно сказала Настя. Илья услышал, что жена подходит к дивану, и захрапел во всю мочь. Пусть лучше завтра Митро голову с живого снимет, но только не объясняться сейчас с Настькой!
Ей ведь одного взгляда хватит…
– Илья…
Он молчал.
– Кажется, спит. - Настя отошла.
– Вестимо, спит, - услышал Илья насмешливый голос Стешки. - Ну и какой тебе, золотая, с него доход? Одна забота - в кабак да на боковую…
– Замолчи. Пойдёмте спать.
Глава 6
– Эй, стой! Говорят тебе, останови!
Извозчик, выругавшись, натянул поводья, и бурая клячонка с вытертой на боках шерстью, фыркнув, остановилась посреди Воздвиженки.
– Чего "стой", барыня? Уговор был - к "Яру"…
– Передумала. - Данка на всякий случай ещё раз встряхнула мелочь на ладони, но полтинника не было, хоть убей. Не было! А утром был! Куда, проклятый, делся? Вот и съездила, дура, к "Яру". Вот и посмотрела - там Казимир или нет. А может, и слава богу. Всё плакать меньше…
– Вот, получи.
– Э-э… - Извозчик сморщился, как от зубной боли, глядя на Данкины копейки. - Добавить бы надо, барыня! С самой Крестовской конягу мучу…
– Бога побойся! - вскипела Данка, выпрыгивая из пролётки. - И так моталкружил по всей Москве, как лешак! Давай, проваливай, изумрудный, не то гляну на лошадей - к воскресенью подохнут!
Извозчик оторопело взглянул в сердитое смуглое лицо "барыни" с острым подбородком и раскосыми "ведьмиными" глазами. Почесал затылок под картузом.
– Вот те на - цыганка! А с виду - благородная…
Но этих слов Данка уже не услышала, споро идя вниз по Воздвиженке.
Было уже поздно, с темнеющего неба накрапывал дождь, из керосиновой лавки со скособочившейся вывеской "Карасин Петра Луканова и лампы чистим" доносилась чья-то пьяная брань. Когда Данка проходила мимо, дверь лавки распахнулась, и прямо под ноги цыганки тенью метнулась кошка. Данка не остановилась, зло сплюнув на ходу:
– Тьфу, нечистая… Без тебя всё кверху дном!
На углу она увидела Кузьму, тоскливо подумала: ещё и этого не хватало…
Тот сидел на сыром тротуаре, надвинув на самые глаза потрёпанный картуз, сипло напевал "Чёрные очи", и по этому пению Данка убедилась, что он опять пьян. Она прошла мимо, стараясь не убыстрять шаг. Кузьма не поднял глаз, но запел ещё громче, из "Карасина Петра Луканова" выглянули ухмыляющиеся рожи, а от угла Воздвиженки решительным шагом двинулся околоточный.
Данка вздохнула, развернулась, пошла навстречу служителю закона.
– Ваше благородие, не трогай, а? Он - смирный, не буянит, беспорядков никаких не сделает. Возьми вот, пожалуй…
– Спасибо на вашей милости, - прогудел околоточный, пряча монету, а Данка с досадой подумала, что незачем было так разоряться. Гривенник туда, гривенник сюда - и Мишенька без ботинок останется, а Наташенька - без пальто.
Она не видела, заметил ли Кузьма её действия, и не стала оглядываться.
Входя в калитку, Данка привычно подняла глаза на дом. Вот уже около месяца, приходя домой, она видела лишь огонёк в детской да горящую лампу в кухне, у прислуги. Но сердце вдруг подпрыгнуло и заколотилось, как зажатый в кулаке птенец: в зале горел яркий свет, и на фоне окна чётко вырисовывался мужской силуэт.
– Казимир, дэвлалэ… - пробормотала она. И кинулась к дому, не разбирая дороги. Чёрная мантилья упала с её плеч в лужу у калитки, но Данка не вернулась за ней.
В сенях её встретила горничная со свечой.
– Маша, Казимир Збигневич пришёл? - задыхаясь, спросила Данка.
– Как же, пришли-с. Дожидаются. Где это вы мантилью утратили?
Не отвечая, Данка взяла у неё свечу, поднесла к своему лицу:
– Маша, я… я… Как я?
– Уставшие малость. - молоденькая горничная добросовестно вгляделась в лицо барыни. - А так оченно даже завлекательно. Волосы приберите наверх, растрепали, по лужам скакавши…
В словах горничной явно слышалось осуждение, но Данка лишь слабо улыбнулась.
– Нет… Казимир любит так. - Она даже вытащила из волос уцелевшие шпильки, и тяжёлая масса вьющихся волос упала ей на спину и плечи. На ходу встряхивая их, Данка пошла к светящейся двери в залу. Горничная вздохнула ей вслед, вернулась на кухню.
Навроцкий ждал, сидя на диване у окна, стряхивал пепел с папиросы в цветочный горшок. Данка не любила табачного дыма в комнатах, но ничего не стала говорить. Войдя, она остановилась в дверях в эффектной позе танцовщицы, опустив руки на бёдра. Навроцкий обернулся, кивнул с улыбкой, но вставать не стал. Свет лампы падал на его лицо, Данка сразу увидела, что Казимир чем-то озабочен, и ей тут же расхотелось с визгом прыгать ему на шею.
– Здравствуй… - Она даже постаралась скрыть дрожавшую в голосе радость. - Здравствуй, пан мой прекрасный. Изволил пожаловать наконец? Где был-пропадал? Месяц не являлся!
– Дела… - Он снова затянулся папиросой. - Ну… Как ты? Как дети?
– Слава богу, всё хорошо, - торопливо сказала Данка. - Мишенька опять свою лошадку сломал… уже третью. Такой непослушный! И ещё просит, чтобы его на настоящую скорее посадили. Самый настоящий цыган будет! – Она осеклась, испугавшись, что Казимир обидится, услышав, как его сына называют цыганом. Но тот рассеянно молчал, и Данка вдруг поняла, что он её не слушает. Тут же она заметила, что Навроцкий не снял уличных туфель и костюма. На паркет с его обуви уже натекла изрядная лужа.
– Отчего ты не переодеваешься? Сейчас ужинать будем.
– О, нет… нет, - поморщившись, отказался он. - Я, видишь ли, ненадолго, должен идти.
– Идти? - растерянно переспросила Данка, опускаясь на ручку кресла. – Но… как же? Так поздно, ночь на дворе…
Навроцкий встал, подошёл к ней. Испуганно глядя в его глаза, Данка мельком отметила, что от него пахнет какими-то незнакомыми духами и вином.
Лицо Казимира, как обычно, было неподвижным, лишь папироса подрагивала в углу губ.
– Пожалуйста… - попросила она, указывая на папиросу.
– О, прости. - Навроцкий загасил дымящуюся трубочку в цветочном горшке, слегка присвистнул сквозь зубы и несколько раз качнулся на каблуках. – Видишь ли, радость моя… Я думаю, ты не откажешься меня выручить? Мне нужны деньги.