Одна на миллион

— Ладно, — уже более спокойно произнесла я. Мне пришлось сосчитать про себя до пяти, чтобы перестать трястись. — Просто скажи мне, что случилось? Почему ты срываешься на меня за глупую попытку помочь?

— Да потому что я ТЕБЯ люблю! — Никита как будто задыхался. — Неужели ты не видишь? С самого первого класса! Я не знаю, как вся эта штука внутри работает, но я как только тебя увидел тогда, первого сентября, с этими огромными оранжевыми бантами в волосах, так сразу и понял, что всё пропало. Ты сидела одна за второй партой в третьем ряду и хмурила брови, словно уже в голове какие—то уравнения решала, и каждые пять секунд вздыхала так тяжко, словно уже успела осознать крайнее несовершенство этого мира, а всё, о чём я сам мог думать — так это то, какая же ты красивая!

Внезапно я ощутила невероятную усталость — такую, из—за которой ноги подкашиваются слишком внезапно, чтобы успеть подстраховать себя от падения, и мне пришлось схватиться за Никитино плечо, чтобы не рухнуть.

— О чём ты говоришь? — шёпотом спросила я.

— Я думал, ты поняла … Мне казалось … — Никита сглотнул. — Ты была со мной такая милая: не та девчонка с хмурым и серьёзным взглядом, которую я любил уже десять лет, но та с горящими глазами и звонким смехом, в которую я влюбился по новой.

Я тряхнула головой. Из—за пульсирующей в висках крови заложило уши.

— Я не понимаю, — на выдохе выпалила я. — Ты же … со всеми вокруг такой добрый, как я могла понять, что это твоё отношение ко мне — оно особенное?

Мы стояли лицом к лицу. Я продолжала сжимать его плечо.

— Я добрый со всеми, потому что верю в карму. С тобой я добрый, потому что я люблю тебя.

Я молчала, слушая шелест колес проезжающих мимо машин. Перевела взгляд на женщину в красном пальто позади Никиты — как только та увидела, что я её заметила, тут же ретировалась прочь в прежнем направлении. Затем я снова посмотрела на Никиту. Его глаза были бездонно—синие и бесконечно усталые.

“Скажи что—нибудь!”, — как бы кричали они.

А я словно стала меньше — сжалась до размеров пылинки в огромной Вселенной, но всё равно не могла окончательно исчезнуть.

Я почти слышала, как бьётся моё сердце, когда я произнесла “Прости меня”, — единственное, что мне удалось из себя выдавить.

Никита смотрел мне в глаза, едва заметно приподняв брови. Мне потребовалось несколько бесконечно длинных мгновений для того, чтобы развернуться на каблуках и направиться в сторону дома, вжимая голову в плечи и обхватывая корпус руками. Горечь собственной глупости, перемешанной со страхом от осознания правды, заставила меня громко всхлипнуть, так, что молодая пара с коляской бросила на меня обеспокоенный взгляд.

Той ночью я не спала — лежала в кровати, закинув ноги в светло—зелёных пижамных штанах на стену у изголовья, пока тяжесть собственных мыслей не заставила меня встать и направиться в кухню, чтобы заварить чай. Там я разместилась на угловом стыке двух мягких диванчиков и долгое время смотрела в наполненную горячим и ароматным напитком чашку, прежде чем сделать первый глоток.

Я не могла перестать думать о Никите. Думала о его словах, сказанных мне на улице. Думала о всех фактах, которые, так или иначе, должны были навести меня на сомнения или подозрения: его восхищённые взгляды, его лёгкие и ненавязчивые прикосновения, его желание развеселить меня всеми возможными и невозможными способами. Думала о том поцелуе на крыше. Думала о его торчащих во все стороны волосах, ямочках на щеках и смехе человека, намного более мудрого и достойного, чем я когда—либо стану, умеющего даже самые мрачные будни превратить в солнечные выходные.

Я не могла понять саму себя: почему не сказала, что он тоже мне нравится? почему повела себя, как последняя сволочь?

Мне нужно было с кем—то поговорить, но стрелки часов уже показывали далеко за полночь, чтобы звонить Варе, и я поймала себя на мысли, что мне впервые в жизни действительно нужна была мама. Но её не было, и поэтому всё, что оставалось — это вернуться обратно в кровать, укутаться в одеяло как в огромный тёплый кокон и постараться заснуть.

И после ромашкового чая сон пришёл быстрее, чем я предполагала.

Никита не разговаривал со мной два дня, отчего и понедельник, и вторник в школе показались мне невыносимо скучными. К тому же, мне приходилось продолжать посещать актовый зал после уроков и теперь, когда никто не пытался развлечь меня в перерывах между имитацией бурной деятельности, я окончательно убедилась в бессмысленности всего этого.

Никита даже не смотрел на меня. Если честно, мне казалось, что он избегал не только меня, но и всех вокруг. Он все так же смеялся над неуместными и неумелыми пародиями Сёмы, но я не различала в нем того человека, которого, как мне казалось, я знала. Это был не Никита: его тень, картонная копия или же умело созданная им самим проекция, но точно не он.

Даже солнечные ямочки, которые я так полюбила, теперь слишком вычурно смотрелись на непривычно бледном лице.

Я не сказала Варе ни слова. Она разрывала мой телефон всё воскресенье, словно чувствовала, что что—то случилось, но я лишь поставила его на беззвучный режим и продолжала бессмысленно переключать каналы на телевизоре.

После того, как всё её попытки завести разговор разбились о неприступную стену моего молчания, она сдалась окончательно и теперь лишь продолжала кидать на меня косые взгляды исподтишка.

В среду после третьего урока в школьных коридорах раздалась громкая мелодия, напоминающая ту, что проигрывают на вокзалах перед объявлением поезда.

— Раз, два, три, — скрипучий голос директрисы резал слух, — Работает? Ольга Васильевна, нажмите кнопку слева, я ничего … А, хорошо. Внимание! В связи с предстоящим последним звонком и введённой в этом году новой привилегией выбора короля и королевы выпуска путём всеобщего голосования, с сегодняшнего дня и до конца недели отбор номинантов объявлен открытым. Бюллетени для голосования вы можете получить у своих классных руководителей, ящик для бюллетеней расположен на втором этаже напротив актового зала. К голосованию допущены ученики с восьмого по одиннадцатый классы. Спасибо за внимание! … Ольга Васильевна, выключайте!

Я перевела взгляд на Варю, остановившуюся слева от меня. Объявление застало нас буквально в дверном проёме на пути в уборную.

— Сейчас начнётся, — констатировала я, ставя сумку на подоконник напротив раковин и двух маленьких овальных зеркал.

Варя исчезла за дверью одной из туалетных кабинок.

— Что начнётся?

— Игры не на жизнь, а на смерть. Искренне сочувствую всем парням, чьи девушки уже начали составлять агитирующие акции в поддержку их пары. Только представь: последний учебный год — это, для многих, последний шанс хоть как—то самореализоваться в жизни до того момента, пока они не выскочат замуж в девятнадцать из—за случайной беременности и не начнут жизнь унылого младшего продавца в продуктовом. Что далеко ходить — та же Зоя. Она спит и видит, лишь бы только эту корону в ручищах своих подержать. Она же сама этот конкурс и учредила, спасибо богатому папочке. Как говорится — пока сам себя не похвалишь, никто не похвалит.

Я несколько раз провела расчёской по волосам и подтёрла подушечкой указательного пальца лёгкие разводы от туши под глазами.

— А ты сама не хотела бы поучаствовать? — поинтересовалась Варя, выйдя из кабинки.

Когда она поравнялась со мной, я коснулась её лба, проверяя, не больна ли она.

— Ага, сплю и вижу, — прыснула я, вкладывая в эти слова весь сарказм, на который я только была способна.

— А если бы Никита предложил тебе с ним поучаствовать?

Я замерла, не доведя помаду до губ.

— Причём тут Никита? — уточнила я.

— Он нравится тебе, и даже не думай отрицать это.

Я поджала губы. Желание красить их кануло в небытие.

— Не щурься ты, как обезьянья задница!

— Я не щурюсь!

— Ага, как же, — Варя пихнула меня локтем в бок. — Я знаю, что что—то произошло между вами, потому что вы даже не смотрите друг на друга. Точнее, смотрите, но тогда, когда второй чем—то занят. Как дети малые, честное слово! Ты мне не расскажешь?