Иду на вы

Хотел было Живко обернуться, да взметнулось над головою Ильфата берёзовое полено, из тех, что на ночь припасли. Тут уж отрок не думал, тело его само подумало - с колен не вставая, откатился он в сторону. Едва успел! Ильфат с силою обрушил полено туда где сидел Живко. Взлетели вверх брызги, и не успели ещё опасть, а хазарин, вновь замахнувшись, метнулся к отроку. Не тут-то было! На спине лёжа, Живко одною ногой выбил из рук Ильфата колоду, а другою пнул того в грудь. Кабы всерьёз бил, мог бы и рёбра поломать, а так пихнул только, но с силою - Ильфат упал навзничь.

Покуда тот падал, Живко уже на четвереньках стоял, а как завалился хазарин, то отрок, прыгнув, придавил его собою, и давай рубаху у шеи, будто удавку, на кулак наматывать. Жмёт хазарина, а сам во весь рот улыбается.

Он сперва-то растерялся - с чего бы, вдруг, дядька Ильфат так на него озлобился?! Однако, скоро догадался. Сам же ведь и просил его воинским хитростям обучить. Видать удумал хазарин, не упреждая, сноровку отрока испытать. Да, где уж ему! Верхом степняк, понятно, первый, но на кулачках ему с древлянином не тягаться. Живко уже вторую весну на масленичный забавах в сцепном бою середь отроков равных себе сыскать не мог. То-то девки румяные в его сторону очами стреляли. Загляда одна только нос воротила.

Живко сдавил хазарину ворот потуже, да замахнулся кулаком. Бить, однако, не стал - не взаправду ж.

-═А ну, дядька, признавай, что одолел я тебя!═-═молвил он улыбаясь.

Так с улыбкою и умер...

Ильфат, вытянув из-за пояса джамбию[104], лишь приставил острие к груди отрока, а колоть не стал. Живко сам и накололся. Кривой арапский кинжал, скользнув меж рёбер, легко, будто в тесто, вонзился в грудь древлянину, уязвив того в самое сердце.

Отпихнув мертвеца, хазарин подолом его рубахи очистил от крови дорогой булатный клинок. Поднявшись на ноги, глянул задумчиво на Живко и поцокал языком. Тем только и выдал свою досаду.

Не желал он отрока живота лишать, думал живим к киевлянам привезти, да вот не вышло. Кабы согласился Живко поохотиться, то оглушил бы его томаром. Среди прочих, в колчане у Ильфата три стрелы с тупыми да круглыми наконечниками уложены. Такою стрелой насмерть не убьёшь, в висок разве, но ежели шагов с пяти в затылок угодишь, то оглушить наверняка оглушишь. Однако, не захотел Живко птицу добывать, а без причины тетиву на лук натягивать не станешь же.

Арканом тоже не годится. Захлестнуть-то просто, да поди потом удержи, коли аркан другим концом к седлу не примотан. Отрок уж больно здоров был, и ловок оказался - едва сам Ильфата не зашиб.

Не ладно случилось, да теперь уж ничего не поделать. Придётся зарезанного древлянина Ольге показывать. Добро хоть грамота Мала к печенежскому хану с собой, а то киевляне могли бы и не поверить хазарину.

Четыре лета минуло, как прибился Ильфат к обозу древлянского купца Годима. Такое и прежде случалось - уходили хазары жить и в Киев, и к арапам, и в Царьград. Иные так и в дружинах княжих служили, и у базилевсов. А, уж в самой Хазарии вовсе немало сварожичей осело - поляне да вятичи, кривичи да радимичи. Даже славяне встречались с далёкого Ильмень-озера.

Годим сперва был с хазарином осторожен, приглядывался. Однако, Ильфат к жизни кочевой оказался привычен. По-арапски понимал, по-гречески. О многих племенах степных ведал - каков их уклад да обычаи. А уж в торге, до того ловок, что ему, кажись, и вовсе равных не было. Своим же сородичам меха втридорога продать умел.

Не догадывался Годим, что меха его скупают хазары себе в убыток по воле бека. В Хазарии воля бека - воля самого кагана. Находятся, правда безрассудные, что шепчут, будто наоборот, но такие скоро языков лишаются и не шепчут потом наветы подлые, а только мычат. Зато, мычат уже ту правду, какую надобно.

Для всякого князя, хоть какого племени, купцы - и очи его, и уши в чужих землях. Таков был и Годим для Мала. Ильфат же, при купце Годиме, по воле бека, стал очами да ушами кагана у древлян.

А, глядел каган в древлянские земли пристально, с опаскою. Изо всех окрестных племён одни лишь древляне, хоть богаты были, а числом не велики, однако дань Хазарии не платили. Не дотягивались руки кагана до Искоростеня, а вот древляне из своих чащоб до Итиля дотянуться могли. Не сами по себе, да и не теперь ещё, но ежели союзе с Киевом...

Бывая в Хазарии по торговым делам, Ильфат всякий раз оставлял в заветных местах подмётные грамоты для бека, либо встречался тайно с его людьми. Как осадила Ольга Искоростень, торговать в чужих землях ни Годиму, ни другим купцам стало невозможно. Хазарину тоже из Искоростеня ходу не было. Он, однако, не заботился. Годим - купец бывалый. Ведал Ильфат, что у него по разным весям да погостам и товар, и серебришко припрятаны. Чем бы ни обернулась усобица, купчина, поди-тка, всё одно извернётся. А Ильфат уж с ним вместе.

Так бы и оставался беспечным, кабы не присоветовал Годим Малу хазарина в посольство к печенегам слать. Ильфат сам грамоту хану писал, наставлениям княжим внимая, и о лукавстве Мала догадался. Видать, на алчность степняков уповая, удумал князь коварство. Какое, Ильфат не ведал, да и не в том дело. Главное - не оставил он замыслов в Киеве сесть, с печенегами ли в союзе, или с Ольгою насильно, либо же сам собою. А допустить такого Хазарии было никак нельзя!

Сперва хотел Ильфат, до Дикого Поля добравшись, уйти с княжей грамотой в Хазарию, но поразмыслив, рассудил иначе - своевольно, без дозволения на то бека, переметнуться к киевлянам.

Ольга после тех вестей, что Ильфат привезёт, уже от Искоростеня не отступит, покуда не разорит град, да князя Мала не изведёт. Почто кагану покорять древлян? Пусть Ольга их покоряет... для Хазарии. Киев-то по-прежнему хазарский данник. Лишь бы киевлян в покорности удержать, не допустив на княжение нового Олега.

Ну, а Ильфат может и от Ольги милостей сподобиться. Глядишь, и при дворе её осядет, глядишь и в Киеве ещё кагану послужит.

Оно конечно, бек своеволия не жаловал, мог и удавку прислать, однако, за такой дар, какой Ильфат поднесёт Хазарии, чаял он получить от бека скакуна угорского под парчовой попоною, да невольницу ещё не спорченную в наложницы. А коли, всё же, удавку, так земель на свете много. Есть и такие, где о Хазарии слыхом не слыхивали, но серебро да подарки хану, что припрятаны в перемётных сумах, и в тех землях, поди, ценятся.

Одно тревожило хазарина - ну, как засомневаются киевляне? Вдруг решат, будто нарочно подослан он Малом с коварным умыслом? Худо, что Живко заколоть пришлось. Уж он-то подтвердил бы, не добром, так под пыткою. Ну, да и мёртвый древлянин сгодится.

Помянув в сердцах шайтана, Ильфат ухватил мёртвого отрока за ноги и отволок поближе к костру, а затем изловил его лошадь. Серая, почуяв гибель хозяина, брыкалась и едва не укусила Ильфата за плечо, но степняк скоро обуздал норовистую кобылку.

Негоже на ночь лошадь обременённой оставлять, а по-другому никак. Затемно хазарину обратной дороги в лесу нипочём не найти, и выехать он мог только с рассветом. Да, мертвец-то к утру окоченеет. Поди-ка примости его потом на кобылу.

Перекинув тело Живко поперёк кобыльего хребта, Ильфат собрался сперва стянуть руки да ноги мертвеца своим арканом, но передумал - петля может и пригодиться. Потому, распутав серой копыта, он той же верёвкой древлянина и связал.

Кобылка покуда стояла присмиревшей, однако, как решил он примотать узду к дереву, рванула в сторону, да и лягнула Ильфата в лоб. Насилу увернулся! Узду же в руках не удержал. Тут только серую и видали - ускакала в чащу вместе со страшной своею ношей.

Ильфат кинулся было во след, да разве ж догонишь пешим лошадь-то. Во тьме за деревьями лишь топот её да треск валежника слыхать. А вскоре и они стихли.

Хазарин аж взвыл от обиды! Не то что живого, а и мёртвого древлянина теперь не показать. К утру от него да от лошади одни кости останутся, да и те звери растащат. Вот же волчья пожива! Ныне лишь на грамоту княжию, да на свой язык уповать придётся.