Иду на вы

Всякому мальцу о бранной славе мечтается. Всяк себя ратником мнит. У одного из сотни в зрелости мечты сбываются. Прочие же, обыкновенно, отцовым промыслом живут. Живко, сколь помнил себя, дружиною княжей не прельщался, но грезил о землях дальних, неведомых.

И отец его, и дед бортничали. Дед, правда встретил свою погибель на ратном поле, уйдя в древлянском ополчении с Вещим Олегом на Царьград. Отец же, сгинул в лесу - подался зимою белку промышлять, да и не вернулся. Охотники искали его, а не найдя, по приметам дознались, что задрал Вольгу-бортника шатун лютый. Медведя того после выследили да убили, покуда больших бед не натворил. Этак не редко бывает. Люди лесом кормятся, но и лес берёт с людей дань. Животами их.

Вольга прежде и мёд и воск, в лесу добытые, купцу Годиму отдавал, а тот уже возил их в Киев да в Хазарию и барышами после делился исправно. Когда же не стало Вольги, то принялся купчина ко вдове его захаживать. Замуж не брал, но от нужды берёг.

Люди вдову не осуждали. Как бабе одной с тремя детьми прожить? Прихлебствовать у родичей, разве. Живко-то, старшой, когда возмужает? А, кроме него ещё две девки совсем малые. Годим же приобщил Живко к своему торговому промыслу - обозы водить, благо тот с малолетства с отцом все леса окрест исходил, все тропы изведал. И был за то Живко купцу немало благодарен - наяву чаяния его сбывались!

В дружине отрок в шестнадцать ещё не гридень, но вой уже бывалый. Среди сверстников, с какими заодно Живко прежде без порток бегал, многие успели ожениться и детей родить. Иные, так и своим двором жили. При князе правда, ни единого не оказалось, но в ополчении, по лихой поре, все были, а кое-кто из брани под Искоростенем не воротился. Один Живко в свои лета всё ещё у купчины на побегушках состоял. Однако, он не тужил. Не то что землю сохой рыхля, либо охотою промышляя, но и в дружинниках даже, много ли чужих земель повидаешь? В походе, разве. Так, поди-ка дождись ещё того похода. А, он уже и в Киеве бывал, и в Хазарии. Ныне же в Дикое Поле едет к самому печенежскому хану. Да, не как-нибудь, а в посольстве княжем. Пусть проводником, но в посольстве же!

Эх, а уж как справят они с Ильфатом княжью службу, да как погонит Мал из древлянской земли Ольгу разбойную, да возьмёт на меч стольный Киев, то-то и жизнь в ту пору начнётся!

Годим-то, поди, уж своего не упустит. Не только в Хазарию, а и в греки торговать пойдёт. Этак, небось и Живко доведётся Царьград повидать. А там, глядишь, и сам обозы с караванами водить станет, серебра поднакопит, тогда и сбудется мечта его потаённая, заветная.

А мечталось Живко податься на Закат к студёному Варяжскому морю. В море том, да на реках, в него впадающих, ото всех племён, какие окрест него обитают, лихие ватаги варяжат. Не только даны со свеями, а и готы с чудью и сродные древлянам бодричи, лютичи, полабы да и русь на быстрых ладьях ищут добычи богатой, либо гибели славной. Однако сказывают, будто всех прочих лихостью новоградские ушкуйники[103] превзошли. Другие-то варяги все боле по берегам промышляют, разоряя соседние веси, а ушкуйники, те схоронятся в неприметных лукоморьях, либо меж малых островов, и поджидают покуда не проплывет мимо тяжко обременённая добычей чужая варяжья ладья. Вот её-то догонят на скорых ушкуях, и возьмут на меч, чужую добычу своей далая. А после сторгуют всё хоть в самом Новограде, хоть на Готланде, или вовсе в греках.

Эх, кабы осесть в привольном да богатом Новограде, да прибиться там к ушкуйникам! Вот она, жизнь - пень веслом стылые воды, не робей в сече да не зевай на торжище! Тут тебе и слава ратная, и страны дальние и богатства великие. После же, как воротился бы Живко в Искоростень в рубахе шелковой, да с тугою мошной, да борода кучерява, а чело рубец от вражьего меча красит, уж тогда поди, не задирала бы перед ним нос свой, и без того курносый, Загляда, дочь скорняка Еловита. Ну, а ежели, его не дождавшись, выйдет она в ту пору за другого, так ей же и хуже. Живко в заморских странах жену себе возьмёт дивной красы - гречанку черноокую, либо арапчанку ту же. Пусть тогда Загляда слезами запоздалыми умоется!..

От этаких чаяний у Живко всякий раз дух захватывало. Однако, ныне он замечтавшись, за дорогою следить всё ж не забывал. Хотя, какая уж там дорога - тропа, ни то зверьём лесным, ни то самим лешим проторенная. И всё-таки, места эти были отроку ведомы.

-═Эй!═- окликнул его хазарин.═-═Далеко ли мы от киевлян отъехали?

-═Не,═- отозвался Живко.═- Неделече покуда. Но, в эти леса они уже не сунутся, ныне с костерком заночуем.

Минувшей ночью, опасаясь близких киевских дозоров, огня не палили. Пожевав припасённой солонины, почивали поочерёдно, накидав веток на землю. Из снеди с собою лишь солонину да муку просяную взяли, но и того и другого немного. Кормиться же в пути чаяли охотою да грибами. В лесу дичь - забота Живко, а уж как до степей доберутся, там Ильфат хвалился зайцев плетью настегать. О такой степной охоте Живко и прежде слыхал - не одни степняки, но и полянские молодцы этак забавляются. ═

-═Ладно,═- причмокнул губами хазарин.═- Тогда не худо бы птицу добыть.

Отрок, не оборачиваясь, покачал головою.

-═Нету тут ни зверя, ни птицы. Завтра изловчусь, может, так утку добуду, а нынче встанем у ручья, какой бобры запрудили. Бобров-то там боле не водится - побили, зато раки в запруде есть. Иные аж с локоть! Как стемнеет, натаскаю. Наварим раков, да тем и сыты будем.

-═Ну пусть раков,═-═согласился Ильфат.

Так, за речами засветло ещё добрались до помянутой запруды.

Прежде была она, видать, пошире, да обмелела. Не иначе, прохудилась наваленная бобрами плотина, вот вода и отступила, а на затопленных ранее берегах теперь, коням на радость, зеленел сочною травой лужок.

Для ночёвки выбрали место повыше да посуше - на опушке, где ручей вытекал из лесу.

Чаща окрест дремучая, есть где зверю дикому схоронится, хоть волку, хоть медведю. В шаге затаится - не углядишь. К человеку, на огонь да на дым зверь не сунется, не зима, чай. Зато коней напугать может. Волки этак вот и промышляют - подберутся, из лесу не выходя, дадут себя учуять, а то и взвоют, кони-то со страху и сиганут прочь, а серым того и надобно. Только отбилась лошадь от человека - волкам пир.

Потому, о повадках волчьих ведая, скинув перемётные сумы, лошадей прежде стреножили, а после уж отпустили пастись. Сами же, нарубили еловых лап, да уложили их на землю, а поверх густо накидали высокой травы, какую нарвали вдоль берега - не княжее ложе, но к утру не озябнешь, и ладно. Дровами запаслись: хворостом для жаркого огня - воды нагреть, да сырыми поленьями, чтобы на ночь хватило. Пока же развели малый костерок. Тут, как раз, и смеркаться стало.

Живко запалил, отщепив от полена, длинную лучину и с нею устроился у запруды. Встал на коленки, едва воды не касаясь, правую руку заголил повыше локтя, а в левой лучину держал.

Черна в запруде вода. Луна, в неё глядясь, собою будто девица любуется. Оттого черна вода, что небо отражает, а освети огнём - прозрачна, дно видать. Ил густой бурый, словно ковёр арапский дно укрывает. Как заколышется ил, изготовься! То - рак, из норы выбравшись, на свет ползёт. Рак с виду неуклюж, а на деле прыток, без сноровки не ухватишь. Да, хватать-то надобно за спину, не то он сам тебя клешнёю ухватит. Палец не отсечет - брехня это, но ежели рак велик, аж до мяса порвать может. Намаешься после. А, раки тут и впрямь здоровые - может и не с локоть, но поболе ладони будут.

Не долго сидел Живко, склонясь над водою - коленки не успели ещё застыть от сырости, а лучинка лишь на треть сгорела. Подумалось ему, что не худо было б водяного хозяина мучицей уважить. Авось, за угощение и послал бы он раков постарше да помясистей. И, как только помянул отрок водяного, тут же скользнула вдруг по дну тень. Глядь, а из воды-то на него образина страшная пялится - очи сощуренные огнём горят, рот перекошен, зубы кривые да острые. Жутко!

Оробел Живко, обездвижел со страху, аж дышать, кажись, перестал. Отпустило наваждение лишь когда кожею на загривке почуял тревогу. Не болотную нечисть он увидал, то Ильфат из-за его спины в воде отражался! Вот только лик хазарина ныне яростью исказился, оттого и не признал сразу.