Наша песня

– Тогда давай я тебя провожу, – предложил он, ставя бокалы под дерево.

– Не дури, ты же даже не знаешь, где я живу.

Он пожал плечами – как-то по-мальчишески и совершенно очаровательно.

– Наверное, не очень далеко. В любом случае у меня правило – не отпускать хорошеньких молодых женщин поздно вечером без сопровождения.

Я наклонила голову, и упавшие на лицо волосы скрыли мой смущенный взгляд. Я не привыкла к комплиментам и была совершенно уверена, что он все еще играет со мной.

– Ну, хотя бы дай проводить тебя до главной дороги, – предложил он, и я, несмотря на все свои благие намерения, согласилась.

До дороги было всего пару минут пешком, и, выйдя на нее, я с радостью заметила несколько довольно многочисленных студенческих компаний.

– Дальше я сама, – уверенно сказала я, вдруг ощутив какую-то неловкость в ярко-оранжевом свете фонарей. – Тебе, наверное, пора возвращаться к своим друзьям.

– Давай встретимся еще раз, – произнес Дэвид, подавая мне футляр с трубой, который он нес, пока мы шли. – Что ты делаешь завтра?

– Еду к себе домой в Хартфордшир.

– А как насчет того, чтобы вместе выпить кофе перед отъездом? – Я покачала головой, но он не отставал. Я почему-то подумала, что немногие девушки отказывали ему, когда он их приглашал. – Я действительно считаю, что тебе нужно зарядиться кофеином, чтобы протрезветь после сегодняшнего вечера, – серьезно продолжал он.

Я почувствовала, как мои губы начинают расплываться в улыбке. Он и вправду оказался очень забавным, и меня странным образом тянуло к нему, что начинало беспокоить.

– Вот что я тебе скажу, – предложила я. – Если ты действительно хочешь повидаться со мной до отъезда, я ненадолго зайду в студенческую кофейню в половине восьмого утра.

– В половине восьмого! – воскликнул он тоном человека, искренне уверенного в том, что такое время бывает лишь раз в сутки, и только вечером.

– Мне надо успеть на девятичасовой поезд. Это единственное время, когда я успеваю заскочить туда. Если хочешь со мной повидаться, то ищи меня там.

На дороге послышался приближавшийся грохот. Я подняла взгляд и со смешанным чувством увидела, что это мой автобус. Я полезла в карман и вытащила проездной. Двери с легким шипением раскрылись, чтобы впустить меня в салон. Я повернулась к Дэвиду, стоявшему на тротуаре с несколько сконфуженным лицом.

– Я даже не знаю, как тебя зовут, – сказал он, когда я махнула проездным в сторону усталого водителя.

– Если завтра придешь, то узнаешь, – пообещала я, когда водитель – прямо как по нотам – нажал кнопку закрывания дверей, эффектно завершив наш разговор.

Дэвид стоял на тротуаре, глядя на меня сквозь немытые стекла автобуса, пока я шла по салону. Я нашла свободное место и положила футляр с трубой на соседнее сиденье. Конечно, назавтра в кофейне он не появится. Это же очевидно. Он пришел на праздник, и веселье только начинается, так что спать он ляжет очень даже не скоро. Я была уверена, что он ни за что не встанет ни свет ни заря, чтобы повидаться с какой-то случайной знакомой, с которой заигрывал и флиртовал накануне вечером. Наверное, он даже не вспомнит о встрече со мной, когда наступит утро. Сейчас я наверняка видела его в последний раз. Когда автобус медленно отъезжал от остановки, я прощальным жестом помахала ему в окно.

Однако на следующее утро он с явными следами похмелья на лице сидел в кофейне и ждал меня, не отводя взгляда от двери.

– Можно мне его увидеть?

Врач кивнул.

– Конечно. Его скоро отправят на рентгеноскопию, поскольку нам надо провести еще несколько исследований, но вы можете посидеть с ним, пока рентгенологи все приготовят.

Я даже не решилась спросить название или узнать о сути этих дополнительных исследований. Названия меня напугают, а то, что они хотят обнаружить, нагонит еще больше страха. Я слышала лишь стук своих каблуков по блестящему линолеуму, пока шла за врачами к палате Дэвида, да еще тихие отзвуки рождественских песенок, доносившиеся из маленького приемника на сестринском посту. Казалось почти бестактным ждать приближающихся праздников, в то время как мне все следующие недели и месяцы представлялись мрачными и пугающими.

Я бросила взгляд через плечо на другую палату отделения интенсивной терапии. В дальнем конце коридора мужа Элли по-прежнему окружали медики с озабоченными лицами. Это напомнило мне, что в этот вечер не только нас пугало будущее.

– Должен вас предупредить, миссис Уильямс, – начал рыжебородый консультант с рыжей бородой, когда мы подошли к отсеку со стеклянными стенами, где лежал Дэвид, – мы дали вашему мужу очень сильное успокоительное перед исследованиями, так что он может показаться вам несколько одурманенным.

Я вытянула шею, словно зевака, глазеющий на аварию, пытаясь разглядеть Дэвида за широкими плечами врача, но видела лишь его огромную, как ворота, спину, облаченную в белый халат.

– Понимаю, – ответила я, нетерпеливо протискиваясь в палату, когда доктор наконец сделал шаг в сторону и дал мне пройти.

Там находились две медсестры, но я даже не взглянула в их сторону, когда шла к кровати на резиновых колесиках, и не помню, как опустилась на пододвинутый мне стул из литого пластика. Просто внезапно поняла, что сижу. Я слышала, как врач задает какие-то вопросы, как сестры на них отвечают, но их слова долетали до меня неразборчивыми звуками, словно пластинку играли на другой скорости. На какое-то мгновение я засомневалась, по-английски ли они вообще говорят. Надо сказать, было трудно вообще что-либо разобрать на фоне судорожно издаваемых кем-то сдавленных звуков. Лишь когда одна из сестер протянула мне маленькую квадратную коробочку с салфетками и легонько сжала мне плечо, я поняла, что эти звуки издаю я сама.

Окружавшая Дэвида стена из мониторов представлялась мне скопищем телеэкранов, каждый из которых показывал программу, которую я не желала смотреть. Они превратили Дэвида в скопление мигающих точек, диаграмм и бегущих строк. Это было все, что профессионалы видели в моем любимом человеке, все, что они о нем знали. Но было большее, гораздо большее, чего они в нем не заметили. То, чего не знала о нем даже женщина, сидевшая в комнате для посетителей в конце коридора. Эти тайны принадлежали мне. Жене.

Дэвид спал, но не так, как я привыкла видеть. Он не свернулся на боку, и не было места, куда я смогла бы вжаться, обняв его свободной рукой, и уютно прильнуть к нему до самого утра. Не было видно ладони, нежно гладившей меня по бедру, когда я прижималась к нему, или любовно ласкавшей во сне мою грудь.

Его голова судорожно дернулась на накрахмаленной больничной наволочке, и сестра, стоявшая ближе к нему, осторожно тронула его за плечо.

– Мистер Уильямс, проснитесь, к вам посетительница.

Веки его дрогнули, и мне до боли захотелось увидеть прекрасную голубую бездну его глаз. Но меня тут же охватил страх, что если он откроет их, то заметит все горести и переживания, отпечатавшиеся на моем лице.

– К вам пришла жена, – тихо продолжала сестра.

– Жена, – повторил Дэвид заплетающимся от воздействия лекарств языком. – Нет, ее здесь нет. Она в Нью-Йорке.

Сестра бросила на меня вопросительный взгляд, но я лишь покачала головой. Где-то в полусне он все еще помнил о своем рождественском сюрпризе.

– Я здесь, рядом, Дэвид, – сказала я, переплетая пальцы своей левой руки с его и слыша, как успокаивающе звякнули друг о друга наши обручальные кольца.

– В Нью-Йорке, – повторил он, ловя ртом воздух.

– Тише, тише, – успокаивала я его. – Береги силы. Нью-Йорк подождет, пока ты не поправишься, – пробормотала я, уже не думая о том, что выдаю себя.

– Нет, – ответил он, пытаясь выбраться из забытья и заставить меня понять. – У елки, в Нью-Йорке. С огнями. Они играли нашу песню.

– Вы знаете, о чем он говорит? – шепотом спросила сестра.

Я кивнула, и мои глаза наполнились слезами, когда на меня нахлынули воспоминания.