Буран

— Вот где вы сами снижаете удои. Наиболее продуктивных коров надо выделить, увеличить им дачу концентратов, на прибавку каждого литра молока отвечайте корове новой прибавкой двухсот граммов концентратов.

На одной из кормокухонь из-за отсутствия водомерного стекла бездействовал кормозапарник. Кротова иронически спросила смущенного Гусельникова:

— Может, вам помочь достать эту стекляшку?

Ожидал Гусельникова конфуз и при осмотре быков-производителей. Они, как и коровы, были беспородны, мелки, к тому же их экстерьер был испорчен обильным кормлением грубыми кормами — животы раздуты, обвисли. Кротова сокрушенно покачала головой.

— Ну, заменить сразу стадо коров невозможно. Но четырех-то быков за три года вы могли сменить?

У Кротовой нашлись неожиданные единомышленницы — доярки.

— Что мы вам говорили, Семен Викторыч, на отчетном собрании? — И, обращаясь к гостям, одна из них задорно сообщила. — Не одна я, а вот все мы Семену Викторычу так сказали: «Ежели у правления нету средств на покупку породных быков, так мы можем выдать председателю ссуду из кассы взаимопомощи!» — и манерно, как на переплясе, вывернув перед Гусельниковым ладонь, доярка отошла к смеющимся подругам.

Смеялись гости, откровенно смеялся и сам Семен Викторович, но едва уловимая тень виноватости в его глазах все же была замечена и гостями и доярками.

После ферм гости из «Смычки» побывали в хорошо оборудованных с помощью шефов мастерских, где заканчивался ремонт посевного инвентаря. Завершился осмотр хозяйства колхоза на парниковом участке. Здесь вниманием хозяев завладел уже кротовский председатель. Со знанием дела Зотов одобрительно отозвался о подготовке парникового хозяйства, давал советы и обещал семян скороспелых помидоров и огурцов, выведенных им на рудничном подсобном хозяйстве. Зашли посмотреть и производство торфоперегнойных горшочков.

Одна из колхозниц, смесительница торфоперегнойной массы, подошла к Гусельникову и заботливо спросила:

— Ты, наверно, Сеня, голодный? Убежал утром без завтрака. Я там приготовила. Приглашай гостей закусить. За день-то ведь и они проголодались.

Гусельников представил колхозницу:

— Жена моя, Мария Петровна. Только как я там без тебя обойдусь? Девчата, может, вы отпустите Машу на часок, товарищей угостить?

Девушки, конечно, согласились, и несколько неожиданно мы оказались на квартире Гусельникова. Она оказалась очень культурно, с хорошим вкусом обставленной. Хозяева сумели и здесь, «в глуши далекого селенья», превратить простую крестьянскую избу в почти современную городскую квартиру.

За столом хлебосольных хозяев деловая беседа приобрела как бы подытоживающий характер. Федор Федорович Зотов, оглаживая каштановую бородку, мечтательно рассуждал:

— Не знаю, как удастся, а хотелось бы и мне годика за два подтянуть нашу «Смычку» к передовым артелям. По зерновым мы, конечно, учтем ваш опыт. Но не откажите мне побывать у вас еще по вопросу, так сказать, стиля руководства артельными делами. Ну, и у себя мы будем рады видеть вас во всякое время. А что касается быков... Посоветовались вот мы с Валентиной Гавриловной. Сказали вы ей, что Племзаготконтора в этой части вас подводит. Так, может, мы вас выручим? Ради дружбы. Трех тагильских бычков можем дать.

Гусельников просиял.

— Да вы нас так обяжете! — крепко пожал он руки Зотову и Кротовой. — А расчет — чем пожелаете.

— В нашем положении лучше бы кормами.

В конторе правления благородная сделка была оформлена договором. Хозяин и гости дружески расстались.

Вернулся я домой к Матрене Тихоновне и поделился с нею впечатлениями от виденного, от встреч с интересными людьми.

Матрена Тихоновна отозвалась тотчас же своими живыми, непосредственными рассказами, мудрыми суждениями о людях, о событиях.

— Вот я тоже забежала как-то на новую ферму, так только руками схлопала. Как наших доярок разодели: в халатах, сапожках! Для облегчения работы какие приспособления! А как мы работали? Вот хоть бы про себя. Мое дело было — скот водой обеспечивать, а его двести голов. Встану с утра-то к колодцу, песни пою, направо-налево бабам шуточки побрасываю, вороток-то будто сам крутится, а я только держусь за него. А во полдень-то уж не пою, и вороток вроде как тяжелеть начинает... А к вечеру, как ухвачусь за него оберучь, глаза закрою и качаю: раз, два... пять... десять... Шестнадцать оборотов — пока ведро выкачаешь. Левой-то рукой дужку нашарю, опрокину в чан, да опять мотаюсь за воротком-то, раз, два... четыре... семь... Бабы домой пойдут, кричат: «Матрена, ты чего это петь перестала?» В шутку это, конечно... Так в этот раз, как я вам сказываю, на ферму-то забежала, бабы мне показывают на ветряк, что воду качает. «Вот, говорят, погляди, Матрена Тихоновна, кто теперь твою-то работу выполняет». А я им в ответ: «Чего же, говорю, девоньки да бабоньки, вы на собраниях жалуетесь, что там вам тяжело да не под силу? Я бы на вашем месте да при таких приспособлениях век не изробилась.

Выключив свет и укладываясь спать, Матрена Тихоновна вопросительно говорит:

— Если сон вас не долит, так я еще вам про Гусельникова добавлю. Это к вашему слову, что народ у нас смело говорит. Так это тоже от него пошло. Приедет ли когда на поле или на ферму зайдет, обязательно с каждым поговорит, у каждого выспросит, нет ли каких препятствий по работе. И как только он нас всех помнит? — не то что по имени, по отчеству назовет. Ну, каждому это, конечно, приятно, что тебя не обошли, поговорили, твоим мнением поинтересовались. При нем я еще с полгода, что ли, техничкой в бригаде поработала. Так вот тоже приехал, судят чего-то с конюхами, а я у притолки стою. Хотелось мне сказать ему, что коней у нас недокармливают, уходу за ними настоящего нету, а сунуться как-то неловко. Вот бы чего со мной заговорил, так я к слову и о конях бы упомянула. А он пошел. Ну, думаю, пускай кто другой его надоумит или сам как-то наткнется на этот непорядок — промолчу. А он поравнялся со мной в дверях-то, да давай-ка меня благодарить, что я поработать-то еще пошла. Вышли мы с ним на крылечко, тут я ему все и высказала. Конечно, есть, которые и лишку допускают с разговорами-то. Вот на том же отчетном собрании можно было и не всякое лыко ему в строку ставить. Тоже и наша матаес Семена-то Викторыча во многом подводит. Ну, один или другая чего-то дельное, сказали, а третий думает — я тоже голоса не лишен и чешет и чешет языком-то об угол. Договаривались которые — хоть снимай его, Гусельникова-то! А тут прибежала техничка из конторы — его к телефону требуют. Вернулся он в клуб и говорит, что-де вызывают его немедленно в область, а там будто и дальше на какое-то совещание в Москву ему выпадает ехать. Так, дескать, вы продолжайте обсуждение, а я должен выехать. Вот народ и перетрухнул. А вдруг его хотят от нас куда-нибудь перебросить? На дельных-то председателей вон какой спрос по артелям пошел! А может, его куда и повыше переведут? Давай-ка выпытывать у него, а он смеется: «Ежели, говорит, доверие окажете, так непременно вернусь». Попрощался и уехал. Ну, тут и давай мы припирать тех, которые языки-то чесали. «Из-за вас, дескать, какого человека можем потерять! Кто кричал, что правление неудовлетворительно работало?» А это птичница Парасковья Макаровна выражалась, что неудовлетворительно. Гусельников, видите, не позволил ей туберкулезных петухов в новый птичник перетащить. Вытолкали ее к трибуне, а она, как дурочка, смеется: «Я, дескать, этого слова «не» и выговаривать-то не умею». Так вот посудите-ка, как необдуманное-то слово изо рта выпускать. А ведь после собрания та же Парасковья в клубе на вечеру голосистее всех с приплясом выпевала:

2

В восемь часов утра, как было условлено, за мной заехали. Комиссия нечаевцев отправилась в Долбняково с проверкой выполнения соцдоговора. Возглавлял ее председатель ревизионной комиссии Белозеров Василий Кондратович, он же секретарь парторганизации колхоза. Выезд был нарядный: на дугах красные флажки, лошади с лентами в гривах, бляхи на шлеях блестят, кошевки в цветастой росписи с бронзовыми разводами. Я удивился этой праздничности.