Эпиграфы к эпилогу

***

В моем мире есть все. Если бы не надо было подпитывать биологическую оболочку, то я был бы предельно автономен, как тот прародитель, что, не послушавшись мудрого совета, соблазнился и надкусил плод от «от дерева познания добра и зла». И вот теперь мы, дети греха, слоняемся бесцельно по планете в поисках того сада, где всего-то и надо было – наслаждаться вечностью в обществе прекрасной девы. И тем не менее…

…в моем мире есть все. Пусть я смертен, пусть меня одолевают страхи и плотские желания. Пусть внутри меня то вспыхивает, то гаснет какой-то неведомый источник света, погружая меня в непроглядный мрак, и я в панике спешу обратиться к тому великому чудотворцу, что дал мне жизнь, и вскоре отберет ее, избавив от мучений этого мира. Пусть! Когда пройдет первая оторопь и глаза привыкнут к внутренней темноте, я, перебирая руками по стене, разделяющей миры, и осторожно ступая, побреду непонятно куда, но понятно за чем.

Блуждая в потемках, я однажды нащупаю руку нового попутчика – того, кто не остановился, в отличие от многих, валяющихся по обочинам в ожидании неизбежного. Дальше мы пойдем вместе, поддерживая друг друга и убеждая в правильности выбранного пути. Пройдут годы, темнота постепенно начнет рассеиваться, и мы поймем, как же нас много. Мы не видели друг друга в темноте, мы шли, не зная маршрута, но в этот миг с предельной ясностью мы осознаем свое предназначение.

***

Маленький мальчик шел спотыкаясь, словно пьяный, но он не был пьян, нет, просто был он совсем маленький и только-только учился ходить. А вокруг никого, только редкие деревца да птицы в бледно-голубом летнем небе, откуда за малышом следило улыбаясь каждому его неловкому движению солнце. Вот мальчишка качнулся влево, быстро-быстро засеменил ножками, раскинул ручки для равновесия, но не упал – земля ему помогла, словно кто-то стоял внутри шара, вытянув руки вверх и помогая малышу справиться с первыми шагами.

Деревья росли, малыш тоже, они крепко подружились и все время проводили вместе – подросший юноша днями сидел под сенью то одного, то другого деревца, читал книгу, а те шалили, щекоча листьями своего друга и заставляя отвлекаться от чтения. Так они и мужали, становясь совсем взрослыми. Книгу мальчишка знал уже назубок, каждую ее страницу, каждый стих и главу, и однажды вдруг понял, что надо отправиться в большой соседний город и поделиться своими знаниями с другими людьми. И ушел, даже не попрощавшись с друзьями, в полной уверенности, что расстаются они ненадолго.

Прошли годы, деревья выросли совсем большими, а друг все не возвращался. Однажды вместо него сюда пришли какие-то незнакомые люди с топорами, выбрали два самых стройных деревца и безжалостно их срубили. Остальные шумели листвой, кричали криком – так, как могут кричать только потерявшие близких, но тем, с топорами, было ничего не слышно, они давно потеряли способность слышать. Передохнув, они содрали с поваленных деревьев кору, вырубили из стволов две прямоугольные балки, одну вполовину короче другой, прибили крест-накрест, взвалили на плечи и унесли в город.

Долго еще шумели оставшиеся деревья, плакали по потерянным сородичам, не понимали, каким же особым чутьем лесорубы угадали двух лучших друзей малыша, и что они теперь скажут ему, когда тот вернется. А потом как-то враз смолкли, словно увидели то, что творилось на главной площади города, где друзья все-таки встретились, обнялись и побрели вверх, на соседнюю гору. И еще увидели они огромную черную тучу, появившуюся из-за горизонта – та на мгновение застыла, а потом, увидев процессию, медленно двинулась туда же, к горе.

***

Первое, что бросилось в глаза при входе в комнату – огромный лист ватмана, весь исчерченный разноцветными линиями. Вокруг были разбросаны карандаши, кисточки для акварели и несколько наборов фломастеров, а с веранды доносились детские голоса. Собравшиеся там мальчишки и девчонки спорили о чем-то, пытаясь перекричать друг друга, но было совсем непонятно, что же послужило причиной столь бурных страстей.

Я вернулся в комнату и стал разглядывать лист ватмана, пытаясь понять, что же было на нем изображено. Все, что я смог сообразить – линии одного цвета, описав замысловатые маршруты по листу, обязательно замыкались, но не пересекались с замкнутыми линиями других цветов. Порой линия одного цвета четко повторяла контуры другой, соседней. Тут в комнату вбежала гурьба детей с веранды и, совершенно игнорируя мое присутствие, они продолжили свое непонятное занятие, плюхнувшись на пол. Мальчишки стали рисовать по границам своих участков солдатиков и танки с пушками, стволы которых были направлены на соседние территории, девочки старались не отставать от них. У них все это получалось не так хорошо, но они старательно срисовывали у ребят контуры военной техники, а потом закрашивали в свои цвета.

Тут в комнату вошел какой-то мужчина в форме с черными майорскими погонами на плечах, оглядел с удовлетворением лист ватмана, весь испещренный кривыми линиями и наполненный до предела милитаристским содержанием, и сказал, обращаясь к девочкам: «Обязательно должны быть передвижные госпитали!» Потом он приказал это все исправить и покинул комнату.

«Что за чушь такая!» – воскликнул я. От созерцания совершенно дикой картины противостоящих друг другу разноцветных армий, нарисованных детьми, поделившими лист ватмана границами неведомых территорий, бешено заколотилось сердце… и в этот момент зазвенел будильник. Я открыл глаза, в ужасе пытаясь понять, где нахожусь, а потом увидел знакомые очертания люстры на потолке. Нащупав рукой гриф гитары, которая лежала на полу, слева от моей постели, я окончательно успокоился, и тут увидел стоящий на полу чуть поодаль небольшой телевизор.

Улицы какого-то неизвестного мне города были заполнены марширующими военными, двигались строем танки, тяжелые машины везли на прицепах пушки, стволы которых были задраны к небу, а по сторонам стояли зеваки, подняв вверх руки с телефонами, планшетами и фотокамерами, и снимали происходящее. И вдруг в самом нижнем углу экрана я увидел нечто удивительное – семью маленьких светло-зеленых травинок, пробившихся сквозь асфальт и теперь дрожащих от страха перед настигнувшим их внезапным мраком. Лес поднятых рук закрыл им солнце, а потом кто-то из снимавших сделал неосторожное движение и жизнь семьи окончилась.

***

Земля выжжена. Огонь сожрал все живое и долгие годы ветер гоняет пепел по здешним просторам. Скоро, совсем скоро придет время, земля насытится естественным удобрением и даст новую жизнь – тонкие зеленые стебельки пробьются из ее недр, станут крепнуть и тянуться ввысь, а потом превратятся в потрясающей красоты ковер, где снова обретет свой дом всякая живность.

Теперь же нет взору и слуху отдохновения – кругом однообразная печальная картина в черно-серых тонах. Стоишь посреди этой картины, ноги по щиколотку в пыли, голову напекает солнце, почувствовав свою безнаказанность, и ты не в состоянии представить, что же может быть печальнее этой картины. Сложил ладони рупором, вдохнул глубоко, и что есть мочи заорал: «Э-э-э-й-й-й!», но даже эхо, и оно не ответило тебе. Плечи опустились, оцепенел, замер. В голове творится что-то невообразимое, словно тот же ветер гоняет слова и предложения по всей внутренней вселенной, спутывая их в тугие узлы, разрывая на мелкие кусочки, крутит воронки и утихает ненадолго, заставляя насторожиться в ожидании нового порыва.

Долго, иногда месяцами, даже годами все это длится. Ни одной толковой мысли не выжать из себя, ни одной правильной строчки и настоящего звука – одна сплошная моторика мышц, бессознательное звуко– и слово-извлечение, и от всего этого не радостно сердцу и тоскливо уму. Состояние брезгливости к самому себе преследует постоянно, все нарастая и нарастая, пока не оказываешься перед пропастью, на дне которой срыв. Невероятным усилием воли удерживаешься от последнего шага, балансируя на краю, всем существом ощущая притягательную силу бездны, будто некая великая сила напирает на тебя сзади, подталкивая к трагическому решению.